Тренировочный День 10 (СИ) - Хонихоев Виталий - Страница 43

Лиза подошла к ящику с вином. Постучала по доске.

— Знаете что? — сказала она. — А давайте откроем бутылку. Одну. Лилька же сказала — бери что хочешь.

— Вино? — Яна сняла очки. Протёрла. — Ты серьёзно?

— А чего? Мы уже джинсы примерили, конфеты съели, косметику открыли. Чем вино хуже? Тем более что виски в тот раз мне не понравилось. Помните в походе? Слишком крепкий. И… о! А тут и ликер есть… с персиком.

Оксана посмотрела на ящик. Потом на Лизу.

— А… не страшно?

— Чего бояться? — Лиза пожала плечами: — пошли на кухню. Будем есть конфеты и пить вино. И говорить о нашей тяжелой доле.

Яна надела очки обратно. Посмотрела на Оксану.

— Ты как? Будешь?

Оксана подумала. Вспомнила дом.

— Хочу, — сказала она. — Хочу. Чтобы… — она не закончила.

Лиза кивнула. Подошла к ящику. Нашла край крышки, поддела ногтями. Крышка поддалась со скрипом. Внутри — бутылки, уложенные рядами, обёрнутые газетами.

Она достала одну. Стряхнула пыль. Повертела в руках.

— «Массандра. Портвейн белый», — прочитала она. — Ну что. Пошли на кухню?

Оксана и Яна переглянулись.

Потом кивнули.

— Пошли. Там и поговорим…

Глава 20

Глава 20

Оксана «Ксюша» Терехова,

ученица восьмого класса «А»

Колокамской Средней Школы № 3

— Ты не понимаешь, Ксюха. Современный андеграунд — это модно, — поднимает палец вверх Лиза Нарышкина. — А ты что предлагаешь слушать? Бетховена?

— Я просто чтобы сделали потише, — машет рукой Оксана. — Поздно уже, сейчас твои соседи будут стучаться, а у тебя соседи — твоя мама, которая в зале телик смотрит.

— Да ладно, — отмахивается Лиза. — Во-первых, у нас стены толстые, не хрущёвка какая-нибудь. Во-вторых, мама в зале, а мы тут, на кухне. Не услышит. А соседи… — Она пожимает плечами. — Соседи и так знают, что Лилька музыку слушает. Привыкли.

— Конфеты — улёт, — неожиданно заявляет Яна. — Откуда у Лили столько всего? Это же… ну правда, как в пещеру Али-Бабы попала…

— Кто её знает? — Лиза делает легкомысленный жест рукой. — Папка порой домой тоже ящиками чего-то приносит. Бананов там ящик или икры красной…

— Всё-таки мажорка ты, Лиза, — говорит Яна. — Вот и не понимаешь. Там же вещей… ну не знаю, две машины купить можно. Или три. Сколько машина стоит?

— Тут неважно, сколько стоит, тут важно, где достать! — важно отвечает Лиза. — Деньги может и есть, а где купить? Папка у меня в «Берёзке» закупается, он же по заграничным командировкам ездит, ему там купоны на покупки выдают. А Лиля… ну это Лиля. Вы же её видели. У неё всегда что-то не так, как у людей, вон фотка голая в зале висит. В зале, на секундочку! То есть придёт кто-то, а там — нате, здрасьте — её голая жопа. Вот ты бы свою фотку такую в зале повесила? Неееет! — Лиза поводит пальцем из стороны в сторону. — Никогда бы не повесила! Стыдно же…

— Была бы я такая красивая… и фотка такая красивая, как у неё получилась — повесила бы! — Яна вздёргивает подбородок. — Ещё как повесила бы! С её фигурой вообще в одежде ходить — преступление! Красота должна принадлежать народу, вот пусть ходит без одежды… Вы вообще замечали, что вот если на пляже кто некрасивый, то кутается, а если с хорошей фигурой, то может хоть голый ходить. Вот… — она тычет в открытый журнал «Плейбой» с девушкой в красном бикини. Верхнюю часть бикини девушка сняла и держала в откинутой руке, ослепительно улыбаясь в камеру.

— А если из школы кто придет? Или там… ну мама твоя в гости? — говорит Лиза, прищуриваясь на журнал: — вот этой девушке должно быть стыдно будет когда ее родные этот журнал увидят.

— Ну и пусть. — пожимает плечами Яна: — вон в древности все атлеты на Олимпийский играх вообще без одежды выступали и ничего. Я ж говорю — если ты красивая, то можно, как угодно, ходить, хоть одетой, хоть нет. Лилька точно может в этом «Плейбое» сниматься.

— Конечно она красивая. Она же Ирия Гай, дочка знаменитого изобретателя Самаона Гая, инопланетянка с планеты Вестер. У нее шесть пальцев на ногах и она владеет всеми боевыми искусствами в мире, может управлять космическими кораблями и свергать правительства планетарных тиранов, — говорит Оксана и ее глаза блестят от возбуждения: — Я вообще в неё влюблена, вот. Была бы я мальчиком — я бы давно ей письма слюнявые писала со стихами и признавалась в любви. Пятистопным ямбом.

— Почему ямбом? — моргает Лиза: — и вот прямо пятистопным?

— Потому что этот размер больше всего подходит, чтобы выразить горечь, отчаяние и печаль, — говорит Оксана. — Как там товарищ Лоханкин писал: «Волчица ты, тебя я презираю, к любовнику уходишь от меня, к Птибурдукову ты уходишь…» Чувствуешь глубину отчаяния?

— Ты мне лучше вот чего скажи, Ксюха, — Лиза вдруг становится серьёзной и наклоняется вперёд. — Вина ещё будешь?

— Это не вино. Это… мадера, вот. Или массандра? — моргает Оксана. — И… а нам не хватит уже? Мы и так уже две коробки шоколадных конфет съели под закусь.

— Три! — Яна поднимает початую коробку «Ferrero Rocher».

— Три, — соглашается с ней Оксана. — И намусорили на кухне. Хотя… — Она оглядывается. — На такой кухне вроде, как и не заметно.

Кухня у Лили была просторная — метров десять, не меньше. Не то что в хрущёвках, где развернуться негде. Здесь можно было свободно ходить, не задевая мебель локтями. Потолок — высокий, метра три с половиной, с лепниной по углам — старой, местами облупившейся, но всё равно красивой. В центре потолка висела люстра — советская, стеклянная, с тремя плафонами. Один плафон был с трещиной.

Окно — большое, почти во всю стену, с широким подоконником. За окном виднелись силуэты деревьев во дворе, редкие горящие окна в соседнем доме. Луна пряталась за облаками, и только уличный фонарь бросал жёлтый свет на асфальт внизу.

Оксана оглядывалась по сторонам, пытаясь охватить взглядом всё сразу. Кухня была похожа на саму Лилю — странная смесь старого и нового, советского и заграничного, порядка и хаоса.

Стол стоял у окна — обычный, деревянный, покрытый клеёнкой с выцветшим рисунком: красные яблоки на белом фоне. Клеёнка местами протёрлась, по краям отклеилась. На столе — три граненных стакана, початая бутылка портвейна «Массандра», ещё одна — пустая, с этикеткой «Мадера крымская». Рядом — открытые коробки конфет: золотые обёртки от Raffaello разбросаны по столу, пустые подставки от Ferrero Rocher, початая плитка швейцарского шоколада Toblerone с надкушенным треугольником.

На клеёнке — крошки, капли вина, отпечатки пальцев. Буфет стоял у стены напротив окна — старый, довоенный, наверное. Тёмное дерево, потрескавшаяся эмаль на ручках. Дверцы неплотно закрывались, одна вообще висела криво — петля расшаталась. Внутри, сквозь мутное стекло, виднелась посуда: тарелки, чашки, стаканы — всё разномастное, ничего комплектами. Сверху, на буфете, стояла старая хлебница из пластика, пожелтевшего от времени, рядом — сахарница (тоже советская, с отбитой ручкой) и солонка.

А на широком подоконнике, рядом с буфетом, стоял кухонный комбайн. «Braun Multipractic». Западногерманский. Белый пластиковый корпус, хромированные насадки, которые блестели в свете люстры. Новенький. В заводской плёнке — её даже не сняли до конца, только надорвали край. К комбайну прилагалась инструкция на немецком языке, аккуратно сложенная рядом.

Оксана смотрела на комбайн и не могла оторвать взгляд. Такие показывали по телевизору в программе «Время» — как пример «загнивающего капитализма», где техника делает всё за человека, превращая людей в ленивых потребителей. А здесь он стоял. Просто стоял. В плёнке. Нетронутый.

Холодильник «Бирюса» стоял в углу, рядом с дверью. Белый, приземистый, с округлыми углами. На дверце — магнитики. Много магнитиков. Один — с видом Ялты, другой — с эмблемой Олимпиады-80 (Мишка машет лапой), третий — просто цветной кружок, без надписей.

Оксана прищурилась — ей показалось, что один из магнитиков дёрнулся.