Тренировочный день 8 (СИ) - Хонихоев Виталий - Страница 20

— На. — Лиза толкает фляжку ей в руку: — вкус отвратительный, всю глотку обожгла, на, пей.

— Но я… — Яна открыла было рот, но взглянула на Лизу и взяла фляжку. Отпила глоток и прислушалась к своим ощущениям.

— Не так уж и плохо. — сказала она: — но, Лиза, в самом деле — не расстраивайся ты так. Сейчас мы посидим, поговорим… кха-кха! — она откашлялась и передала бутылочку дальше — Оксане Тереховой: — на вот.

— Она ж весит как мешок картошки, ее с запаха вынесет. — говорит Инна: — Ксюха, не пей, тебя снова накроет.

— То есть о ее чувствах ты печешься… — говорит Лиза.

— Ну вот, началось. — закатывает глаза Инна: — да именно, потому что я о тебе забочусь, дура ты такая, я и говорю тебе все это! Мне вообще было бы легче как вот эти две дуры — ничего тебе не говорить, вон, подарочек из-за границы получить и радоваться, какая ты умная и классная, Лиза! И как тебе повезло с Поповичем и что вы скоро поженитесь, заведете детей, купите себе квартиру на Профсоюзной, и ты ему свитер с оленями свяжешь.

— Две дуры?

— Не до тебя, сейчас, Ксюха.

— Девочки, не ссорьтесь!

— Вот скажи, Баринова, если бы я хотела поссориться, а ты со своим «девочки не ссорьтесь» влезла бы — как бы это помогло, а?

— Оксана, не пей!

— Две дуры?

— … так что даже не смей тут говорить, что я о тебе или о твоих чувствах не думаю, дура ты заграничная! Да если бы мне было плевать, я бы и слова не сказала! Думаешь мне охота каждый раз с тобой сраться из-за твоего Поповича⁈ Со своей лучшей подругой!

— Если ты моя подруга, то ты должна меня поддерживать, а ты! Ксюха, дай-ка сюда бутылку!

— Не дам. — говорит Оксана и сдувает волосы со лба: — она меня дурой назвала. И Янку тоже.

— Она это не со зла. — пытается уладить все миром Яна: — она на самом деле так не думает.

— Думаю! — встает и упирает руки в бока Инна: — еще как думаю! Вы все тут дуры! Эта вон решила со своим учителем физкультуры замутить, идиотка! А ничего что это именно твоя мама и пожаловалась, что ты и Попович слишком уж «запанибрата», а?

— Чего⁈ — от лица Лизы отлила кровь и на секунду она стала белой как мраморная статуя.

— Того! — Инна протягивает руку и после короткой, но интенсивной борьбы — отбирает бутылку у Оксаны: — отдай, мне тоже выпить сейчас нужно. — девушка решительно отпивает из горлышка.

— Сильная… — жалуется Оксана и дует на пальцы: — отдавила два пальца, горилла…

— Моя мама… — выдавливает из себя Лиза и садится на скамейку за стол, так, словно ей ноги подрубили: — быть не может…

— Еще как может. — безжалостно режет по живому Инна: — она и устроила все это собрание и жалобу директору написала, да не одну. Штук пять.

— Мама… — бормочет Лиза: — как? И… зачем?

— А ты, наверное, с мамой делишься всем. — предполагает Яна: — у вас же хорошие отношения. Со взрослыми всегда так — ты им доверяешь, а они потом обязательно это против тебя же и используют. Так всегда, сперва говорят «говори правду и тогда ничего плохого не будет, главное, чтобы ты правду сказала», а потом оказывается, что лучше бы молчала вообще. Я вот маме про лагерь рассказала и про то что мы самогонку Ксюхину пили и что подглядывали за Поповичем, так она только посмеялась и сказала что они в юности еще и не такое творили… а потом на родительском собрании все разболтала!

— Так это из-за твоей мамы все узнали про нас⁈

— Она не хотела! Случайно вырвалось. Откуда она знала, что все так воспримут…

— Дура ты Баринова и мама твоя от тебя недалеко ушла, вот нашла, о чем говорить с родителями. — качает головой Оксана Терехова: — если мой отчим узнает, что я у него самогонку сперла, то или убьет на месте или посадит с собой пить… и я еще не знаю, что хуже. Пожалуй, лучше пусть сразу убьем, меньше мучаться буду…

— А… твои родители не узнали? — осторожно спрашивает Яна.

— Мои предки на родительские собрания не ходят. — гордо заявляет Оксана: — они ж прекрасно понимают, что ничего хорошего там не услышат. Это вы все… отличницы, комсомолки, активистки. А я — андерграунд и темная сторона Луны, у меня свое виденье мира. Я может Ван Гог. Непризнанная гений.

— Моя мама меня предала. — говорит Лиза, уставившись в пространство стеклянными глазами: — а ну дайте мне бутылку, мне нужно выпить. Теперь-то я знаю почему взрослые так сильно хотят забыться в алкогольном угаре. Это вовсе не из-за экзистенциального ужаса бытия как Хемингуэй писал, а потому что все вокруг сволочи…

— Так это и есть экзистенциальный ужас бытия — осознавать, что все вокруг сволочи. — тихонько замечает Оксана: — а особенно страшно, когда это близкие люди.

— Предавать могут только близкие. — замечает Яна: — далекие не могут предать, потому что предать — это злоупотребить доверием. А если ты человеку и так не доверяла, то и предать он тебя не может. И вообще, то что твоя мама нажаловалась на Поповича это не предательство. Она просто по-своему за тебя беспокоится.

— Лучше бы нож в спину воткнула. — говорит Лиза и отхлебывает глоток виски из бутылки, закашливается и сгибается пополам. Стоящая рядом Инна — хлопает ее по спине и забирает бутылку.

— Давай сюда. — говорит она, наблюдая как Лиза утирает рот предплечьем: — и хватит тут нюни разводить! Найдешь себе еще таких вот старперов, вон в парке по пятницам и субботам столько таких шарахается, выбирай — не хочу.

— … — Лиза молчит, глядя в пространство.

— Лиза! Ну перестань, ну пожалуйста! — не выдерживает Яна: — Инна! А ты не дави на нее так… видишь же, что с ней происходит.

— Что? — Инна отрывается от бутылки и бросает взгляд на Лизу. Вздыхает. Наклоняется чуть вперед.

— Ладно. — говорит она: — Поповича твоего не из-за этого уволили. И вообще не уволили, а он сам уволился. Потому что директор орал на него кабинете из-за того случая с гранатой в лагере.

— А? — поднимает заплаканное лицо Лиза: — но при чем тут граната?

— Так он должен был заявление написать. И рапорт. И в отчете отразить. Не знаю как, да только тогда Лермонтовича на учет бы поставили, в детскую комнату милиции, понимаешь? А учет в детской комнате милиции — это прощай комсомол, на секундочку. И вообще серьезно. Говорят мама Лермонтовича за него попросила очень, а наш Попович и вступился. А директор сказал — или ты, Виктор Борисович, заявление на Лермонтовича пишешь, или заявление на увольнение по собственному желанию. Ну вот наш рыцарь на белом коне и написал заявление. Как ты понимаешь — на увольнение.

— Получается Попович спас Вовку Лермонтовича. — задумчиво говорит Яна: — получается, что он вроде как рыцарь, но тогда выходит, что Вовка — его принцесса?

— Чего⁈ Баринова!!

— Ой! Да я вовсе не то хотела сказать! — тут же поднимает руки Яна: — в тот раз в лагере он нас всех пытался спасти! И, наверное, тебя в первую очередь! Да, я так и видела в его глазах «пусть я умру, но Нарышкина — останется жить!», скажите девочки? — она оглядывается в поисках поддержки.

— Точно. — кивает Оксана Терехова: — чего он иначе на гранату животом бросился. А представьте была бы она боевой? Разорвало бы его на части и все ради тебя Лиза, так что пожалуйста перестань уже плакать. У тебя глаза красные будут.

— А вот мне интересно, откуда Попович так хорошо про гранаты знает? — задается вопросом Инна: — вот никто даже среагировать не успел, а он уже сообразил. Простой физрук бы растерялся. Значит имел дело с гранатами… но когда? Он же из института тут, в армии не служил. И… ай! — она потирает плечо и бросает уничижительный взгляд на Яну: — да, конечно! Лиза! Точно! Он тебя спасал и все такое…

— Да я поняла уже. — вздыхает Лиза и трясет головой. Выпрямляется с мрачной решимостью в глазах: — я поняла, что он меня не любит. Все, пора мне бросать эту дурацкую идею…

— Неужели?

— Да. Я твердо решила — все. Конец. Баста. Я больше не буду за ним волочиться. Пусть сам потом на коленях приползет!

— Вот! Вот теперь я слышу речь не девочки, но женщины! Молодец!