Меж двух огней (СИ) - Март Артём - Страница 14

Еще некоторое время мы с прапорщиком посидели на бревне. Поговорили о том, о сем. Допили чай.

— А однажды… — продолжал прапорщик одну из своих баек, — однажды у нас…

Он осекся. Оба мы обернулись.

Это Громов выбрался из палатки, вытирая руки чистой материей. За ним появился белый как смерть снайпер Дима Гаврилов.

Я поднялся с бревнышка. Поспешил к Громову. Когда приблизился — застыл напротив него.

У майора было кислое, очень мрачное лицо. Он посмотрел на меня из-под тяжелых, усталых век.

Тут подоспел и Муха. Нервный, озадаченный и суетливый, он появился рядом, не зная, куда девать руки. Наконец, просто сунул их за спину.

Я молчал. Громов тоже. Военврач только угрюмо вздохнул. Передал кусок материи все еще бледному Гаврилову. У снайпера был такой вид, будто его сейчас вывернет наизнанку.

Наконец, Муха решился:

— Ну? Что там с ним? Как прошло, товарищ майор?

Глава 8

Громов не ответил Мухе. Вместо этого он пошарил в кармане своего кителя. Достал маленький, мятый кусочек свинца.

— Достал, — с облегчением констатировал Муха.

— Асих жив, — сказал Громов, и мне показалось, что при этом он едва заметно выдохнул. — Пуля вошла между шестым и седьмым ребром, раскрошила край седьмого, прошла в трех сантиметрах от нижней доли легкого и застряла в мышцах спины. Легкое не задело, но был риск тампонады сердца. Пришлось резецировать ребро, чтобы достать пулю. Кровопотеря серьезная, но не критическая. Теперь все зависит от него и от того, сможем ли мы избежать сепсиса в этих условиях.

— Как его состояние, товарищ майор? Стабильное? — спросил я серьезно.

Военврач перевел на меня свои усталые, маслянистые глаза. Снял кепи, пригладил взмокшие волосы.

— Если бы раненый находился в подобающих санитарных условиях, я бы сказал, что у него есть все шансы выжить. Но здесь сложнее. Нужно постоянно следить за дыханием и работой сердца. Кроме того, в любой момент может начаться инфекция. Тогда сепсис быстро прикончит вашего пленного.

Значит, времени мало. Хотя сам факт того, что пакистанец выжил во время операции, уже радовал, я понимал — расслабляться нельзя. Ситуация по-прежнему оставалась сложной. Нельзя было терять времени.

— Он ведь без сознания, так ведь? — спросил Муха, нахмурив брови.

Громов вздохнул.

— Я ввел ему Аминазин и Промедол, — хирург неприятно поморщился. — Последнее из НЗ пришлось достать, чтоб ваш пленный не скопытился прямо на столе. Или еще хуже — не очнулся от боли и не принялся метаться в предсмертных конвульсиях. Но сейчас — да. Сейчас он без сознания. Или, если выражаться точнее, испытывает что-то вроде медицинской комы.

Муха выругался матом.

— Так че? Говорить не сможет? — раздосадовано спросил он.

— А что, — Громов недовольно нахмурился. — Ты рассчитывал, что он тут же вскочит и спляшет тебе яблочко?

Муха отвернулся. Заматерился себе под нос.

— Как долго он будет без сознания? — спросил я.

Хирург пожал плечами.

— Может шесть, может двенадцать часов. Как повезет. Это, если, конечно, он не отбросит коньки раньше.

— Вы ж сказали, состояние стабильное! — разозлился Муха.

— Я сказал, — Громов уставился на старлея полным злости взглядом, — если бы он был в больничной среде, выжил бы. Но я, что-то тут, у тебя под боком, Боря, не наблюдаю мало-мальски оборудованного санитарного пункта.

— Это ж что выходит? — Муха, кажется, напугался строгого взгляда майора, и потому злобно посмотрел на меня, а не на него, — выходит, что я запросто так согласился мои машины разобрать⁈

— Свою часть договора я выполнил, — Громов еще сильнее потемнел лицом, — а значит, у меня должна быть более-менее исправная машина. Как, кстати, идут дела по ремонту, товарищ старший лейтенант?

— Идут, — буркнул Муха обиженно, — товарищ майор.

— Надо бы, чтоб они шли побыстрее. Как-никак, полдень скоро.

— Скажите, — я пропустил мимо ушей бестолковую перепалку офицеров, — а нет ли способа, чтобы привести Асиха в чувство побыстрее?

Громов, сверлящий Муху взглядом, переключился на мой вопрос мгновенно. Возможно, ему просто надоело спорить со старшим лейтенантом, а может быть, его заинтересовал мой вопрос. Впрочем, тут мне было без разницы.

И тем не менее хирург задумался.

— Промедол выводится почками, и здесь мы мало что можем сделать. Но на Аминазин есть свой антидот. Я не колол его сразу, но Кофеин-бензоат натрия или Кордиамин у меня в аптечке есть. Когда будет нужно, они помогут «подстегнуть» его нервную систему и поднять давление. Вот только…

— Что, вот только, товарищ майор? — спросил я, когда хирург вдруг задумчиво замолчал.

— Вот только, — вздохнул он, — тут мы имеем целый «букет» возможных последствий.

Муха вопросительно нахмурил брови.

— Он может умереть? — озвучил я вопрос старшего лейтенанта.

— Гипертонический криз, резкая тахикардия, нарушение сердечного ритма вплоть до фибрилляции желудочков и остановки сердца, — покивав, принялся перечислять майор, — острая сердечная недостаточность, которая может повлечь за собой отек легких. В конце концов, придя в себя, он может перенести повторный шок, и сердце просто не выдержит. Так что да. Умереть он может. Но этот пакистанец — крепкий сукин сын. Короче, здесь шансы пятьдесят на пятьдесят.

Муха опустил глаза в нерешительности.

Я задумался.

С одной стороны, чтобы спасти Алима, логичнее было бы оставить пакистанца в коме. Так больше шансов, что он выживет, и тогда я смогу обменять его, еще живого, на Канджиева. Даже с учетом того, что Асих ничего не расскажет, есть его карта. Придется надеяться, что тогда, в ущелье, когда я брал пакистанца, он не солгал о помеченной пещере, где держат Алима.

Но с другой стороны… А с другой стороны — парни из разведвзвода. Если Асих останется без сознания, если ничего не расскажет о схроне духов, взвод пойдет в Темняк как и раньше — наугад. И тогда наверняка подтвердятся все слова Громова. Под угрозой постоянной опасности, да еще и на не полностью исправленных бронемашинах, они просто не смогут выполнить задание. И еще вопрос — смогут ли вернуться.

Нужно было решать. И я решил.

— Если мы попросим вас ввести антидот, вы сделаете это, товарищ майор? — спросил я решительно.

Громов немного помолчал, сжав темные губы. Потом, столь же решительно ответил:

— Да. Сделаю.

В палатке царил полумрак. Громов давно затушил керосиновую лампу, которая освещала это место во время операции. У входа стоял остывший, выключенный следовой фонарь, которым врач подсвечивал свое «поле боя».

Воздух тут был тяжелым и густым, им было трудно дышать. Он вязко обволакивал легкие, представляя собой гремучую смесь разных запахов.

Сперва в нос била едкая, еще не осевшая пыль, поднятая множеством ног, потом — сладковатый, тошнотворный дух пота и грязи. Но над всем этим царили два других запаха — резкая, химическая вонь йода и терпкий, железный запах крови.

В самом центре палатки, на нескольких сдвинутых ящиках из-под патронов, накрытый плащ-палаткой, возлежал Аль-Асих.

Тело его было прикрыто сверху серо-зелеными плащ-палатками, сложенными в несколько раз, но их грубая ткань уже успела пропитаться темными, багровыми разводами.

Асих лежал на спине. Его обнаженный торс оказался неестественно бледным и влажным на вид, будто его только что вытащили из ледяной воды.

Грудь и живот были стянуты тугой, неаккуратной повязкой из армейских бинтов, которые уже утратили свою белизну, вобрав в себя все оттенки красного и коричневого.

Рядом, прямо на голой земле, был расстелен кусок брезента. На нем, в строгом, почти педантичном порядке, лежали немногие медицинские инструменты — блестящие стальные пинцеты, зонд, несколько скальпелей. Рядом стоял солдатский котелок, и в его мутной, розоватой воде плавали комки ваты, похожие на окровавленные клочья плоти. Пустая ампула из-под промедола валялась возле котелка, поблескивая на запущенном нами в палатку дневном свету.