В гнезде "Пересмешника" (СИ) - Март Артём - Страница 4

— Закрой рот свой поганый, паскуда! — вдруг вскрикнул боец, с которым я разговаривал, — закрой, сказано тебе! А то я сам его тебе захлопну так, что жрать не сможешь!

— Это ты-то захлопнешь, харя предательская! — Бычка зашевелился в путах, будто бы стараясь стянуть веревки с рук и ног, — вот я щас освобожусь… Вот освобожусь и…

— Тихо всем! — приказал я громко.

Голос мой прокатился по сводам пещеры. Отразился от них кратким эхом.

Бычка, суча было руками, вдруг замер. Солдаты-пленники смотрели на нас, не отрывая своих взглядов. Потом говорливый сплюнул и снова отвернулся. Парнишка, качавшийся в немой панике, стал двигаться еще быстрее и даже что-то бормотать себе под нос.

Потом вдруг стукнуло. Пустоватый звук удара дерева о дерево прокатился по пещере. Затем послышался злобный голос душмана. Это часовой гавкнул нам что-то не по-русски. Видимо, приказал молчать.

За деревянной решеткой я заметил его нечеткую в полумраке тень. Вооруженный автоматом душман несколько мгновений таращился на нас сквозь прутья, а потом, убедившись, что мы сидим тихо, снова исчез, встав где-то за стеной пещеры.

— Кажись, — негромко начал я, когда все затихли, — мы начали ни с того. Меня Сашей зовут. Это, вон, Бычка, тоже Саша. А вон тот вот, Толя Смыкало.

— Мухин разведвзвод? — проявив робкий интерес, спросил солдат с прокуренным голосом.

— Так точно. За вами пришли.

— Надо думать, — снова заговорил солдат с прокуренным голосом, — нету больше разведвзвода, раз уж вы тут?

— Большая его часть осталась в ущелье, — отрицательно покачал я головой. — Мы приняли бой в тех горах. Уничтожили группу духов, но понесли потери. А потом перегруппировались. Муха отправил нас троих на разведку, когда узнал, где засел проповедник.

Мрачная тишина окутала пограничников-пленников.

— Значит… — несколько смущенно начал тот боец, с которым поссорился Бычка, — значит, будет спасательная операция?

— Будет, — заявил я уверенно.

— А я говорил! Говорил тебе, Василь Иваныч, что не кинут нас, — обрадовался боец, — что рано или поздно командир кого-то да пришлет…

— Пришлет-не пришлет… — снова зазвучал прокуренный голос бойца, названного Василием Ивановичем, — да только духи с нами скорее расправятся, чем подмога подоспеет…

Говорливый боец ничего не ответил на это. Он только сильнее прижался к стене и вновь забубнил себе под нос что-то матерное.

— Так как вас звать? — спросил я, когда тишина стала неприятно густеть.

Боец, названный Василь Иванычем, вздохнул.

— Меня Васей звать. Чесноковым. Я мехводом служил. А Василь Иванычем называют, потому как самый старший был на заставе. Ну кроме офицеров.

Чесноков кивнул на говорливого бойца, мрачно отвернувшегося от нас.

— Это вон, — продолжил Чесноков, — Женя Суворов. Ефрейтор он. Служил старшим стрелком. А вон тот парень, что вон там забился, — Игорек Белых.

— Чего ты с ними разговариваешь, а? — нахохлился Суворов. — Они тебя предателем зовут, а ты с ними любезничаешь?

— Тихо, Женя. Ссориться нам — последнее дело, — сказал Чесноков упрямо.

— Это ты вон этому скажи, телку языкастому. Или как его там? Бычара? — кивнул в сторону Бычки Суворов.

— Я тебе дам, Бычара, — нахмурился Бычка, — вот точно зубы тебе пересчитаю… Я еще в школе, если кто надо мной из-за фамилии смеялся, вон как зубы считал!

— Ты свои зубы посчитай, — огрызнулся Суворов, — тебе духи их скоро все повыбивают…

— Вот я… — Бычка снова засуетился и даже попытался подняться на связанных ногах, но, конечно же, у него ничего не получилось.

— Тихо вы. Тихо, — успокоил всех я. — Послушайте Василия. Он дело говорит. Сейчас ссоры нам не к чему.

— Ну ты слыхал, че он буровит? — зло сказал Бычка.

— Тихо, Саша, — ответил я, смерив Бычку строгим взглядом.

Бычка отвел глаза. Недовольно забубнил.

Коптилки душманы забрали с собой, потому в нашей «камере» стояла почти полная темнота. Неяркий желтоватый свет проникал сюда только сквозь решетку. Но и его в конце концов хватило, чтобы глаза привыкли к темноте и научились различать лица бойцов.

Тогда я наконец смог рассмотреть бойцов пропавшего отделения, что оказались тут раньше нас.

Ефрейтор Евгений Суворов, явно не потерявший все еще волю к жизни и борьбе, был высоким и по-пограничному жилистым парнем. Молодой, не старше двадцати, боец прижался к сырой стене и поджал ноги.

Лицо его было осунувшимся от усталости и стресса. Темные, коротко стриженные волосы едва заметно торчали ежиком.

Но главным в образе парня мне показался взгляд.

По большей части мальчишка не смотрел на нас. Да и вообще — ни на кого бы то ни было еще. Но иногда взгляд его перескакивал с пола или стены на меня или Бычку.

И чувствуя это, я успевал заглянуть ему в глаза. А глаза эти были холодными и злыми. Но не просто злыми. Оказалось очень сложно понять, на кого затаил злобу Суворов — то ли на душманов, что взяли его в плен, то ли на товарищей, которые повели себя не так, как он ожидал, то ли на себя самого…

Чесноков же, стоявший на коленях, когда я увидел его в первый раз, теперь перевалился на бедро. Поджав связанные ноги, он оперся плечом о стену.

Это был коротконогий, но широкотелый мужчина лет двадцати пяти. Нет, он был не грузным, а именно широкотелым и оттого крепким.

Вася оказался разговорчивее остальных и охотнее шел на контакт. Потому быстро рассказал мне, что прошел техническое училище, оттуда призвался в армию и, оказавшись довольно талантливым мотористом, пошел на сверхсрочную, получив звание младшего сержанта.

У Чеснокова было кругловатое лицо, короткие, слегка отросшие и засаленные волосы. Щеки и подбородок все еще оставались гладко выбритыми, но все равно синели от пробивавшейся щетины.

Взгляд светло-голубых глаз мехвода казался мне уставшим, но все еще твердым.

Этот человек еще не сдался, нет. Он вряд ли верил в то, что выживет, но собирался погибнуть так, как подобает советскому пограничнику.

А вот последнего, Игоря Белых, я рассмотреть не мог. Худенький парнишка постоянно прятал от нас лицо и, казалось, боялся посмотреть даже на собственную тень.

— Так как же приключилось, что вы попали в плен? — спросил я Чеснокова, когда мы с ним чуть-чуть разговорились.

Чесноков вздохнул. Потом, почувствовав на себе суровый взгляд Суворова, который явно не хотел, чтобы он рассказывал мне эту историю, но все равно начал:

— Да по-дурацки как-то все приключилось, — сказал мехвод. — Мы когда заехали в ущелье, сразу начались проблемы со связью. Будто бы глушили нас. Ну а работать надо, куда ж деваться?

Руки Чеснокова связали спереди, и потому он смог пожать своими широкими, мощными плечами.

— Было нас семь человек во отделении. Старший сержант наш, Митя Голубочкин, решил вести стрелков в гору, к ручью. Мы с наводчиком Пашей Тюриным остались в машине прикрывать ребят. А потом…

— Что потом? — спросил я.

— Да я… Я точно не знаю, что там у ручья случилось, — продолжил Чесноков, — когда нас взяли, не было ни у кого времени толком рассказать. Вроде как пятерых наших бойцов духи окружили. Враги превышали наших числом в пять раз. Ну и Митя решил, что не хочет губить парней в самоубийственном бою. Велел сложить оружие.

— Но вы с наводчиком остались в машине, — сказал я.

— Верно, — горько вздохнул Чесноков.

— Как вас заставили покинуть БТР?

Чесноков замолчал, поджал полные губы. Видно было, что ему совершенно не хотелось вспоминать тот злосчастный момент.

— Душманы стали нами прикрываться, — сказал вдруг Суворов. — Погнали вниз, к машине, как стадо овец, а сами следом. Знали, сукины дети, что по своим наши огонь не откроют.

— Ну вот Тюрин и не открыл, — сказал мехвод мрачно. — И связи нет. Некому доложить, не у кого спросить, что делать. Не у кого помощи попросить. Они сказали, что если мы сейчас не выйдем из БТР, они начнут убивать наших по одному, а потом подожгут машину. Ну и я…