Тень «Пересмешника» (СИ) - Март Артём - Страница 4

Лицо Волкова вытянулось от изумления.

Муха поднял на меня глаза. В них я прочёл то, чего, если честно, не ожидал увидеть — вину.

Да, в тёмно-карих радужках командира взвода поблёскивало осознание собственной вины. Осознание того, что же он только что натворил.

— Я… Я не знаю, что на меня нашло… — пробурчал Муха. — Какая-то пелена на глаза упала и…

Он не закончил, вместо этого уронил голову и помассировал глаза.

— И что теперь делать будем? — спросил Волков, водя взглядом от меня к Мухе. — Какие будут ещё указания?

Замком застыл, уставившись на Муху.

— Товарищ старший лейтенант? Что делаем? Уходим?

— Уходить нельзя, — покачал я головой. — То что произошло только что, может обернуться кровавыми последствиями для агитотряда. И раз уж мы заварили эту кашу, её нам и расхлёбывать.

— Думаешь… — Волков насторожился. — Думаешь, они придут мстить? Думаешь, возьмутся за оружие?

— Могут. Во всяком случае, теперь у них есть на один повод больше, — сказал я.

Волков засопел. Лицо его сделалось серьёзным, а взгляд — твёрдым.

— Если надо будет, будем защищаться… — сказал он решительно.

— Ты был прав, Селихов, — вдруг зазвучал тихий голос Мухи.

Мы с Волковым молчали, ожидая, что же он хочет нам сказать.

— Помнишь твой рассказ про полковника Валынского? Вот теперь, кажись, я тоже сплоховал…

— Что сделано, то сделано, — ответил я Мухе. — Обратно уже не воротишь. Теперь надо думать, как действовать дальше.

— И как мы будем действовать дальше? — спросил Волков.

Взгляд его снова стал заискивающим. Но теперь направлен он был не на Муху, как обычно, а на меня.

— Есть мысли, — я вздохнул. — Хотя теперь нам придётся туговато.

— Разведчики? — спросила Анахита.

— Да, — Бледнов кивнул. — Пришли с агитотрядом, чтобы узнать что-нибудь про Муаллим-и-Дина.

Замполит сидел на низенькой табуретке. Он нянчил дочку, аккуратно покачивая её на колене и время от времени сюсюкая.

Анахита же присела на мягкие подушки, что лежали на полу у стены. Обычно это место занимал её дедушка, но пока старика не было дома, место пустовало.

— Рыщут тут как ищейки, — продолжал Бледнов. — Матёрые мужики. Я с ними познакомился, когда они привезли на заставу своего раненого.

Маленькая Катенька, сидевшая у него на коленях, весело хихикала, когда отец строил ей рожицы. Потом Бледнов достал свою карманную расчёску. Приложил к губам, словно усы, и смешно пошевелил ею. Скосил глаза.

Девчушка весело рассмеялась, потянувшись к «усам» папки. Тогда Бледнов вручил ей расчёску, и девочка принялась играть с нею, будто бы это была не расчёска вовсе, а погремушка или любая другая весёлая игрушка.

— Ты редко приходишь в последнее время, — вздохнула Анахита и поправила длинные чёрные волосы. Потом подалась вперёд, сложила руки на бедре любимого, нежно устроила на них голову. Вздохнула.

Они помолчали.

— Ну что ты? — Бледнов аккуратно приподнял Анахиту за подбородок. — Я же был только позапрошлым вечером.

— А до этого не приходил неделю.

— Служба, — вздохнул Бледнов. — У командира ещё получается меня прикрывать, но сама понимаешь… Слишком часто бывать мне тут нельзя. А то пойдут слухи…

— Слухи уже идут, — вздохнула девушка. — Тебя тут видели. Дедушка говорит, что соседи спрашивали у него о тебе. Он сказал им, что дружит с тобой. Что ты приходишь к нему поиграть в нарды и почитать книги. Но на дедушку уже смотрят косо. Он же грамотный, долго работал с советскими инженерами в Кабуле. Думают — он доносит шурави.

Бледнов промолчал, но нахмурился.

— Прятать Адибу становится всё сложнее. Иной раз я уже не знаю, что врать знакомым. Да и… — Девушка смущённо, но горько прыснула. — Просто знаешь? Я переживаю, что ты будешь приходить всё реже… А потом и вовсе забудешь нас… А… А Катя забудет своё русское имя…

— Не забудет, — помолчав, ответил Бледнов. — Обещаю, не забудет…

Они познакомились в кабульской библиотеке. Именно там, среди шороха страниц и строгих взглядов пожилых людей, ещё только получивший звание лейтенанта Бледнов, командированный на курсы языка, впервые увидел Анахиту.

Она разбирала стопки книг у дальнего стеллажа маленького зала библиотеки — не в парандже, а в скромном платье и платке, свободно говорящая по-русски.

В тот раз Анахита помогла ему найти труд по племенным адатам. У них завязался разговор. Потом были чай в университетской столовой, редкие прогулки по ещё относительно безопасным улицам возле кампуса. И первые робкие чувства.

Она, дочь инженера, учившегося в Москве, знала Пушкина в переводе, мечтала преподавать детям русский язык и литературу. Он, сибиряк, сын учительницы, рассказывал о тайге и службе. Между ними возникло осторожное, но ясное понимание. И, в конце концов любовь. Искренняя, но запретная по местным древним законам.

Потом грянула беда. Её брата, поэта, чьи строчки сочли крамолой и власти, и радикалы, схватили. Отца же отправили под следствие как «неблагонадёжного».

Анахиту с её образованием и связями с «шурави» тоже ждали репрессии. Она исчезла из Кабула в одну ночь, как призрак.

Иван метался, наводил справки, но всё было впустую. Казалось, хрупкий мостик потерян навсегда.

Письмо пришло на заставу спустя восемь месяцев после их расставания. Конверт — потёртый, штемпель — незнакомого кишлака Айвадж. Всего несколько строк, написанных неровно, словно украдкой: «Жива. В горах, у родни. Мы посадили ветку чинары — помнишь? Скоро нас будет трое. Твоя А.»

Радость, вперемешку с тревогой, наполнила сердце Бледнова в тот вечер.

Так началась их переписка — осторожная, скупая на слова, но живительная. Это были конверты с запахом горных трав, весточки о тишине кишлака и её тайной школе для девочек. А ещё его рассказы о звёздах над заставой и пограничных буднях.

Узнав, где она, Бледнов принял решение. Он написал рапорт и с великим трудом перевёлся сначала в сводный отряд, а потом и на первую заставу ММГ-4.

Первая же «рабочая» поездка в Айвадж была для него настолько волнительной, что казалось, сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

Потом были пыль, глиняные дувалы, настороженные взгляды. И — она. Стояла у ворот, закутанная в грубую шаль и прятавшая лицо за серым платком.

В тот же день он в первый раз в жизни увидел свою дочь, лежащую в грубой колыбели.

— Катенька… — узнал он её тут же. — Катюша…

— Я назвала её Адибой, — с улыбкой сказала Анахита.

— Нет… — возразил он. — Посмотри на неё? Это настоящая Катя. Вылитая я…

Так началась их двойная жизнь. Его редкие, «по службе» визиты в кишлак. Её умение растворяться среди местных женщин. Тайные встречи на окраине, где они были просто Ваня и Анахита. И их общая, смертельно опасная тайна — белокурая Катенька, чьи ясные глаза были зеркалом далёкой сибирской реки, а существование — хрупкой нитью надежды посреди военного времени. Вот только с каждым днём надежда эта мало-помалу таяла.

И тяжесть двойной жизни всё сильнее давила на плечи обоим.

И всё же они оставались друг для друга отдушиной. Анахита чувствовала, что она не одна. Что у неё есть тот, кто может защитить. Пусть он и не всегда рядом. А он… он изливал ей душу. Рассказывал о тягостях службы и боевых буднях, которые ему приходилось преодолевать.

— Наши разведчики найдут Муаллима, вот увидишь, — сказал он Анахите когда Катя, обняв отца, прикрыла глазки и тихо задремала. — Найдут и поймают. Тогда станет безопаснее, и я найду способ вывезти вас отсюда. Обещаю.

— А если… — несмело спросила Анахита… — А если безопасней не станет?

— Станет, — кивнул Бледнов. — Обязательно станет. Те, кто и так хочет воевать, уйдут на войну, когда патроны и оружие закончится. А остальные… Остальные со временем забудут. У них своя жизнь, свои заботы. Свои… семьи. Им будет совсем не до нас. И тогда у нас появится шанс на нормальную жизнь. Вот увидишь.

Анахита снова положила голову ему на бедро. А потом тихо прошептала: