Развод. Не прощу за "походную жену" (СИ) - Гераскина Екатерина - Страница 13

— Здесь он сражался. Здесь он отдал свою жизнь. Если я сейчас покину это место — мне будет казаться, что я бросила его.

Я снова подняла взгляд, твёрдо, почти упрямо:

— Я не прошу много. Я не стану мешать вам. Но позвольте мне остаться хотя бы на короткое время.

А настоящая мысль билась в голове, я её прятала глубоко: я знаю, меня обманули. Знаю, что прах моего сына развеяли не здесь. И пока я не докопаюсь до истины, не сдвинусь с места.

Генерал нахмурился.

— Поймите, у нас военный объект. Возможны прорывы. Вы будете в опасности. И что со мной сделает ваш супруг, если узнает, что его жена погибла здесь?

— У нас с ним сложные отношения, — я усмехнулась безрадостно. — Но он поймёт моё желание остаться на время там, где пал наш сын. Тем более я буду здесь не просто так. Я дипломированный зельевар и травница. И даже не прошу платы за мои труды. Я буду помогать вашему гарнизону.

Генерал задумался. В это время адъютант вернулся с чаем, поставил поднос между нами, странно переглянулся со своим командиром и снова удалился, тихо закрыв дверь.

Мы остались вдвоём.

— Леди, — начал генерал медленно, — я понимаю ваше желание. И не буду скрывать — ваши навыки нам бы пригодились. Толковых зельеваров всегда не хватает. Но вы поймите и меня. Это опасное место. А такие, как вы, слишком неподготовлены к войне и тому, что здесь может происходить.

— Я более чем подготовлена, — почти отчеканила я, лишь силой воли снизила градус напряжение в голосе.

Он снова замолчал. Я видела, как в его глазах мелькнуло сомнение, но лицо оставалось каменным.

— Я подумаю, — сказал он наконец.

— Подумайте, — сказала я, и на последнем слове всем своим видом дала понять, что слишком упряма и уперта, чтобы отступить в своем желании остаться здесь. — Ведь у вас нет причин, чтобы отказать горем убитой матери в такой малости?

Я знала, что поставила его в ловушку. Теперь, даже если он откажет, то негласно даст понять — причина у него есть. Причина весомая. А если согласится, значит покажет, что он кристально чист и бояться ему нечего.

Генералу явно не понравилась моя скрытая манипуляция.

Его взгляд стал ещё тяжелее, лицо застыло суровой маской. Я почувствовала, как между нами натянулась невидимая струна, и любой мой лишний жест мог заставить её лопнуть.

Я встала, пожелав доброй ночи, и сама вышла из кабинета, не дожидаясь его ответа.

Адъютант проводил меня нечитаемым взглядом. Он встал из-за стола. Я слышала, пока пересекала приемную, как за моей спиной Генри приоткрыл дверь в кабинет генерала, потом закрыл ее. Думаю, Нормийский коротким жестом отдал ему приказ. И тот молчаливой тенью последовал за мной.

Меня под конвоем сопроводили в тот же самый дом на окраине поселения.

Я ждала, когда ночь окончательно опустится на аванпост.

Надеялась, что никто не будет слишком усердно охранять генеральскую жену. Что надзор ослабнет. И вот тогда я выйду. Тогда я осмотрюсь.

Я найду то самое место, где всё-таки погиб мой сын…

Эта мысль свербела, рвалась, не давала покоя.

Генри проводил меня до самой комнаты. Держался безупречно вежливо, но я чувствовала, как его ледяные глаза цепко следят за каждым моим движением.

Он ещё какое-то время оставался в доме — я слышала его шаги внизу, приглушённые, но отчётливые.

Я же усердно делала вид, что готовлюсь ко сну. Включила воду в ванной, дала ей стекать шумной струёй. Старательно шуршала, передвигала вещи. Зашторила окна тяжёлыми занавесями, погасила свет. Свечи убрала подальше, чтобы ни у кого не возникло мысли зажечь их.

Залезла на кровать, слушая, как она издала характерный скрип — пусть Генри, если подслушивает, решит, что я устроилась на ночь.

Несколько мгновений лежала неподвижно.

А потом, едва позволив глазам привыкнуть к темноте, я аккуратно соскользнула вниз. Пол под ногами был холодным, неровным, каждая доска могла предательски хрустнуть. Я двигалась медленно, осторожно, словно сама тень.

Соорудила на постели возвышение из подушек, накинула сверху одеяло — со стороны могло показаться, будто я сама лежу, свернувшись клубком.

На носках, почти не издавая ни единого шороха, я подошла к окну, выходившему на главное крыльцо. Осторожно приоткрыла штору. Стала ждать, пока Генри уйдет.

Каждая мышца натянулась, как струна.

Вскоре услышала, как внизу скрипнула дверь, увидела, как внизу Генри что-то негромко сказал караульному. Тот кивнул.

Генри ушёл.

Я медленно выдохнула, прикрыв глаза. Пора действовать.

Я рассчитывала на то, что травы, подмешанные мне в чай, который я не выпила, должны были уложить меня в глубокий, тяжёлый сон. И Генри об этом знал. Значит, по идее, дополнительной охраны за дверью и по периметру быть не должно, а с одним караульным я справляюсь.

Я обулась бесшумно, подошла к двери и затаилась, прислушиваясь. Тишина. Ни шагов, ни скрипа. Всё тихо. Тогда я осторожно вышла в коридор, спустилась на первый этаж. Я ступала так легко, словно едва весила.

Дом оказался пуст.

Я нашла кладовую. Длинные полки с засолками, пустые ящики, мешки с зерном. В углу — маленькое окно. Через него я выскользнула наружу, вытерла руки о замшевые штаны.

Ночь была тёмная, но костры на улицах не давали ей стать полной. Я хотела осмотреться, возможно — почувствовать, где именно был развеян прах моего сына. Если бы земля откликнулась…

Но если и это окажется пустым, я надеялась хотя бы дойти до целительской. Найти Мию. Может, именно она дежурит этой ночью.

Я кралась мимо домов, осторожно выбирая места, где тень от стен скрывала мою фигуру. Каждое движение было выверено.

Я держалась ближе к зарослям — к диким кустам и деревьям, высаженным у домов. Там я могла укрыться, спрятаться, раствориться среди насаждений.

Я осторожно тянулась к своему дару, и растения охотно откликались: ветви чуть склонялись, листья дрожали, подстраиваясь под меня, заслоняя от чужих глаз. Сама природа становилась моим щитом.

Если бы не это, я бы никогда не смогла передвигаться здесь, под самым носом у караула.

Мне оставалось только одно — избегать света костров. Я двигалась от тени к тени, скользила, замирая всякий раз, когда впереди проходил караульный или неподалеку раздавались голоса.

Каждый шаг отзывался в сердце тяжёлым ударом, но я знала: назад не поверну.

Я уже миновала одну улицу. Свернула в сторону целительской, но вдруг замерла, услышав голоса.

Они доносились из одного из домов неподалёку от главного штаба генерала. Тонкий прямоугольник света резал темноту — окно было приоткрыто.

Я осторожно двинулась ближе, ступая мягко, как кошка, и скрылась среди насаждений. Ветки легли мне на плечи, прикрыли силуэт. Сама природа помогала мне укрыться.

Сердце билось так сильно, что я едва слышала собственное дыхание. Пришлось вдохнуть и выдохнуть, чтобы успокоиться.

Я замерла, вслушиваясь, ловя каждое слово. Понимала, что случайно подслушанный разговор может оказаться обо мне.

Мой дар помог — стоило закрыть глаза, сосредоточиться, и я будто растворилась в ночи, в листьях и ночной сырости. Ведьмы умеют скрываться.

— Новая целительница должна прибыть со дня на день, — глухо произнёс Нормийский. — Проследи, что бы ее никто попортил.

— Так она будет для вас? —  спросил адъютант.

— Да. Ева… себя исчерпала.

— Она же была беременна, — осторожно уточнил Генри.

— Была, — отрезал генерал. — Я заставил её сделать аборт. Для неё так лучше. Никаких лишних забот. Да и мне не нужны незаконные ублюдки.

Я стиснула зубы. В груди ревело и рвало.

Главный тут ублюдок сам генерал.

Он размышлял так хладнокровно, как будто речь о животном, а не о человеке.

Выбирал себе новую кобылу, когда старая уже не надоедала или вышла из строя.

— А если новая окажется такой же ушлой? — осторожно спросил адъютант. — Попытается привязать к себе ребенком.

— Её проблемы, — Нормийский говорил спокойно. — Я сразу предупреждаю: она нужна мне только для снятия напряжения. Император заботится о своих воинах — так почему бы не воспользоваться этим? Всё равно, что происходит на фронте, тут же и остаётся.