Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр - Страница 42

— У нас нет выбора, — отрезал я. — Или мы остановим их тихо, или мы они нам серьезно осложнят жизнь. Кроме того, нам нужно добыть доказательства того, что японские вояки готовы применить бактериологическое оружие.

Я подошел к карте, разглядывая узкую лощину в двадцати километрах за линией фронта — единственное вероятное место для скрытного движения такой колонны. Туда и должны были уйти «охотники».

Информация пришла, как всегда, с двух сторон одновременно, подтверждая друг друга. Ее принес — Конев. Он отсутствовал пару часов, но когда вернулся в штабной блиндаж, то разложил на столе карты и аэрофотоснимки.

— Георгий Константинович, картина вырисовывается однозначная. — Он застучал карандашом по схемам дислокации. — Сюда, к озеру Узур-Нур, стягивается 7-я пехотная дивизия. Сюда, в район горы Зеленая — 23-я, усиленная полком тяжелой артиллерии. На аэродромах — массовая подготовка техники. Они готовят удар. Очень мощный.

Я изучал снимки: четкие ряды самолетов, скопления артиллерийских орудий, длинные колонны грузовиков.

— Направление?

— Все указывает на центральный участок. Здесь. — Карандаш ткнул в узкий коридор между нашими двумя дивизиями. — Цель — разрезать наш фронт пополам, выйти к Хамар-Дабе и отсечь плацдарм.

Я кивнул. Логично. Классический таранный маневр. Расчет на подавляющую силу первого удара. Начальник разведки тут же добавил второй, решающий фрагмент мозаики — шифровку, переданную через резидентуру «Фукуды». Текст был краток, как выстрел:

«Подтверждаю. Главный удар — центральный участок, стык 5-й и 6-й СД. Цель — выход к переправам у Баин-Цагана. Начало — утро, после часовой артподготовки. Задействованы 7-я и 23-я ПД, 1-я ТБр. Командующий Камацухара.»

Я отложил листок. Теперь не было сомнений. Они собирались повторить свою июльскую попытку, но с удвоенной силой и на том же, уже единожды прощупанном направлении. Самоуверенность? Или расчет на то, что мы не ждем повторения?

Наклонился к карте. Медленно провел пальцем по линии нашего фронта, затем — по тыловым рубежам.

— Они хотят тарана? — тихо проговорил я, больше для себя. — Что ж. Таран требует разгона. А при разгоне… — я подчеркнул ногтем несколько высот в глубине нашей обороны, — … он может напороться на наш клин.

План, отточенный знанием истории и тактики двух эпох, начал выстраиваться в голове с холодной, неумолимой ясностью. Они ждут, что мы будем уплотнять оборону на направлении удара. Мы же сделаем наоборот. Мы пропустим этот удар вглубь, подставив под него не фронт, а фланги.

Я повернулся к Коневу и дежурному.

— Никишева и Богданова ко мне. Немедленно. И передайте Штерну: «Противник начал операцию по дезорганизации нашего тыла. Приняты контрмеры. Прошу ускорить переброску резервов согласно схеме 'Багратион».

Дежурный удивленно взглянул на меня, но бросился к аппарату. Я же снова посмотрел на карту. Они готовились бить кулаком. А я готовился сомкнуть клещи на запястье. Хрусть — и пополам. Тоже не самый свежий прием, но рабочий.

Радиограмма от Горшкова пришла на рассвете, когда я уже пятый час сидел над картой, вгрызаясь в мельчайшие детали предстоящего сражения.

«Задание выполнено. Колонна перехвачена. Охрана нейтрализована. Захвачено три спецгрузовика с маркировкой „731“. Два специалиста-японца взяты живыми. Потерь нет. Груз не поврежден. Жду дальнейших указаний. Горшков.»

Я медленно положил листок на стол, испытывая злорадство от осознания того, что удалось предотвратить самый подлый выпад противника и предчувствие поворота истории, всех последствий которого пока было трудно представить.

— Воротников! — окликнул я адъютанта. — Принять к исполнению. Первое: выделить для сопровождения трофеев взвод охраны штаба. Взвод должен быть в полном составе, с пулеметами. Второе: колонну под усиленной охраной немедленно перегнать в Баин-Цаган. Место стоянки — отдельный пустой ангар у старого монгольского монастыря. Оцепить периметр в радиусе пятисот метров. Никого не подпускать. Самим не входить. — Я сделал паузу, подбирая слова для третьего, самого важного пункта. — Третье: подготовить шифрованное сообщение для немедленной передачи в Москву, на имя Народного комиссара внутренних дел СССР товарища Берии. Лично.

Миша замер с блокнотом в руках, понимая всю необычность приказа — отправлять донесение в обход командования фронтом и Генштаба прямо в НКВД.

— Текст, товарищ комкор?

Я продиктовал медленно, следя за каждой буквой:

«Товарищу Берии Л. П. По каналу вашей резидентуры „Фукуда“ получены сведения о спецоперации отряд 731. Принятыми контрмерами колонна с „особым грузом“ перехвачена, груз и два специалиста захвачены. Образцы и пленные доставлены в Баин-Цаган, взяты под усиленную охрану. Ввиду особой природы груза и рисков его применения противником, прошу ваших указаний и срочной отправки компетентной экспертной группы для эвакуации и изучения. Комкор Жуков.»

Я перечитал про себя. Коротко, по-деловому, без эмоций, но в словах «вашей резидентуры» и «прошу ваших указаний» был четкий, неозвученный посыл: «Я действую в рамках нашей договоренности. Дело слишком серьезное для того, чтобы доверять обычным каналам.»

— Передать немедленно, — отрезал я, и Воротников ринулся исполнять.

Я вышел из блиндажа. На востоке занимался багровый рассвет. Где-то там сейчас пылили по степи японские грузовики, набитые такой дрянью, перед которой меркла вся огневая мощь Квантунской армии.

Я их перехватил, но теперь эта бомба замедленного действия была на моей территории. И единственным человеком в стране, кто мог бы ее обезвредить — или решить использовать — был тот, кому я только что отправил депешу.

Вечером по всему фронту началось движение, которое любой наблюдатель с той стороны мог счесть лишь за хаотичную суету. Специально выделенные для этого «паникеры» — молодые лейтенанты с громкими голосами — появлялись на КП полков, требуя «немедленно доложить комкору о срочном отводе частей».

Участились переговоры по полевым телефонам, о которых мы знали, что японцы их прослушивают. Передавались открытым текстом номера несуществующих частей, упоминались вымышленные населенные пункты в тылу.

Главный спектакль разыгрался на стыке 5-й и 6-й дивизий, куда, по нашим данным, и был нацелен главный удар. Туда, под покровом темноты, отправился начальник оперативного отдела штаба корпуса с полным комплектом карт.

Его «броневик» был тщательно «подставлен» под огонь японского диверсионного отряда — несильный, чтобы машина не сгорела, но достаточный, чтобы экипаж, отстреливаясь, мог «в панике» отступить, «случайно» обронив планшет с документами.

На этих картах наши резервы были «отведены» на сорок километров к северу, в безводную степь, а на направлении главного удара зияла брешь, которую якобы планировалось заткнуть лишь двумя обескровленными полками.

Пока этот фарс шел своим чередом, настоящая работа кипела в полной тишине. Без единого радиосообщения, с затемненными фарами, по заранее разведанным проселочным дорогам шли колонны.

11-я танковая бригада Яковлева, 7-я мотоброневая, свежий 24-й стрелковый полк — все, что было у нас отборного и мобильного. Они занимали позиции не на переднем крае, а в складках местности в пятнадцати километрах за ним, готовые стать молотом, который нависнет над наковальней нашей обороны.

Я объезжал эти части глубокой ночью, проверяя маскировку лично. Никаких костров, никакого шума. Танки стояли под маскировочными сетями в специально выкопанных углублениях. Бойцы спали в окопах, не снимая сапог.

— Главное — выдержка, — сказал я Яковлеву, глядя на темный силуэт его БТ-7. — Пропустишь удар раньше времени — раскроешь замысел. Опоздаешь — не успеешь. Час «Х» я сообщу.

Возвращаясь на КП под утро, я видел, как первые лучи солнца освещали пустынные, казалось бы, степи перед нашим фронтом. Там, у японских командиров, сейчас лежали наши карты. Они изучали их, потирая руки, уверенные, что застали нас врасплох.