Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр - Страница 37

Гул артиллерии нарастал, превращаясь в сплошной грохочущий гром. Я уже не думал о семье, теперь меня занимала только возросшая активность противника. Японцы начали свое новое наступление. С чего бы это? Мало им?

Мы влетели на КП — в блиндаж, засыпанный сверху слоем земли и дерна. Внутри пахло сыростью, махоркой и одеколоном. Голоса смолкли, когда я вошел. На столах были разложены карты, у рации сидел связист, не снимая наушников.

— Докладывайте, — проговорил я, подходя к большой карте, куда уже были воткнуты флажки.

Начальник штаба Богданов ткнул карандашом в район южнее Хамар-Дабы.

— Противник силами до двух пехотных батальонов при поддержке артиллерии и двадцати танков перешел в наступление на стыке пятой и шестой стрелковых дивизий. Продавили передний край. Идут бои в глубине обороны.

Я смотрел на карту, отгоняя мешающее мне видение — испуганные глаза Эллы и Эра и усталое, понимающее лицо Александры Диевны. Эта мысль была как раскаленная игла в мозгу. Я с силой тряхнул головой, отгоняя ее. Сейчас нельзя.

— Связь с Заиюльевым? — спросил я, имея в виду командира 603-го полка, отличившегося ранее.

— Есть, но с перебоями. Его полк принимает основной удар. Запросил поддержку артиллерией.

— Отдать приказ армейской группе — подавить огневые точки противника на участке 603-го полка. Координаты уточнить по последним данным разведки. Резервному танковому батальону 11-й бригады быть в готовности к контратаке.

Приказы отдавались почти машинально. Часть меня, вышколенная годами учебы, службы самого Жукова и опытом Алексея Волкова, работала без сбоев — анализ, решение, действие. Все, что позволит переломить ситуацию в нашу пользу.

Я подошел к рации, взял у связиста трубку.

— «Гром-1», я «Беркут». Как у вас там? Прием.

В наушнике послышался хрип, треск разрывов и сдавленный голос:

— «Беркут», «Гром-1»… Тяжело, товарищ командующий. Танки… пехота залегла. Прижимают нас плотным огнем.

В голосе «Грома-1» слышалось отчаяние. Я сжал трубку так, что костяшки побелели.

— Держись, Заиюльев. Прикрываем вас артиллерией. Танки идут к тебе. Держись, комполка. Понял меня?

— Понял… — голос на том конце чуть окреп. — Будем держаться.

Я вернул трубку связисту. В блиндаже стояла тишина, прерываемая лишь треском рации и отдаленным гулом канонады. Все ждали моего следующего шага. Нужен был какой-то ход, который перечеркнет все потуги противника изменить ход кампании.

А я стоял, глядя в одну точку, и чувствовал, как эта проклятая война, которую я так хотел изменить, безжалостно разрывает меня на две части. Одна — здесь, на КП. Другая — там, у землянки, где, быть может, уже рвутся снаряды… К черту!

— Товарищ командующий, — тихо произнес Богданов, нарушая тягостное молчание. — Может, стоит перенести КП? Если японцы прорвутся дальше…

Я резко повернулся к нему. Холод внутри внезапно сменился яростью — не громкой, не истеричной, а тихой и концентрированной на главном.

— Никуда мы не поедем, — отрезал я. — Если отсюда уйдем, управление войсками потеряем. Связь и так еле дышит. — Я обвел взглядом всех присутствующих. — Сухопутной Цусимы на Халхин-Голе не будет. Понятно всем?

Они вытянулись. Мой тон не оставлял пространства для дискуссий.

— Богданов, немедленно свяжись с авиацией. Пусть Смушкевич поднимает «Ишачки». «У-2» — все, что может. Пусть бьют по их танкам и пехоте на переднем крае. Координаты — участок прорыва.

— Есть!

— И пусть шлют связного с южного участка. Мне нужны не бумажки, а живой взгляд.

Пока я отдавал приказы, часть моего сознания работала с леденящей четкостью. Я смотрел на карту. Если верить ей, то глубина прорыва пока невелика. Фланги уязвимы. Если быстро ввести танковый резерв и ударить с севера, под основание клина, можно отсечь и смять наступающих, но для этого нужна решимость командиров на местах. И удача.

В блиндаж ворвался запыхавшийся делегат связи.

— Товарищ комкор! С южного участка… Капитан Копцов докладывает, что его батальон контратаковал во фланг прорвавшейся группировке. Бой в разгаре.

Слабая надежда, первая за это утро.

— Передай Копцову, что он молодец. Пусть держится. Помощь идет.

Я подошел к выходу из блиндажа, откинул край брезента. Рассвет окончательно вступил в свои права, но его свет не радовал. Небо на юге почернело от дыма. Ровный гул артиллерии сменился рвущим слух хаосом близкого боя — треск пулеметов, взрывы, приглушенный рев моторов.

И эта стена огня и стали, преграждала путь врагу, в том числе и к три жизням, для которых я мог сделать лишь то, что делал сейчас — выиграть этот бой. Потому что их безопасность была крепко связана с устойчивостью всего фронта, с успехом моих батальонов, с точностью моих приказов и стойкостью моих бойцов.

Я отпустил брезент, повернулся к оперативной группе.

— Всем внимание. Сейчас решается все. Ни шагу назад. Никакой паники. Работаем.

Блиндаж снова ожил, превратившись в отлаженный механизм, но я стоял в стороне, и сквозь привычный гул штабной работы во мне звучал настойчивый, чуждый шепот: «А если снаряд шальной?.. Если ДРГ японская просочилась?.. Одного лейтенанта мало… Мало…»

Заквакал полевой телефон. Связист снял трубку.

— Товарищ комкор, это ваш адъютант!

Я почти отнял у него трубку.

— Товарищ комкор! — послышался приглушенный голос Воротникова. — Я распорядился посадить вашу семью на броневик и доставить на запасной КП. Супруга и дочери ваши в безопасности.

— Спасибо, Миша! — откликнулся я. — Я этого не забуду. Оставайся с ними до моего приезда.

— Есть, товарищ Жуков.

Я положил трубку, чувствуя облегчение. А может и не я, а мой предшественник. Значения это не имело. Сейчас у нас с ним была только одна задача — ликвидировать прорыв вражеской армии.

— Вызови мне «Гром-1», — приказал я связисту.

— «Гром-1» на связи, — доложил боец.

— «Гром-1», я «Беркут». Как идет продвижение резерва?

— «Беркут», наши коробочки вклинились в их фланги, — голос Заиюльева был сиплым от крика, но звучал бодро. — Громят тылы, но пехота засела, как шило в зад… Не продвинуться, в общем!

— Сейчас выковыряем… — пообещал я и взял другую трубку. — Артиллерия, слушай мою команду! Первый дивизион, беглый огонь по квадрату 74–80! Второй — подавить батареи за высотой 88. Огонь!

Я отдал трубку связисту, вытирая пот со лба. Внезапно в памяти всплыло лицо того японского летчика, Танаки, его поначалу надменный, а потом сломленный взгляд. Вот они, самураи, сначала упираются, а потом бегут харакири делать… Ну или охотно вербуются…

В блиндаж спустился связной с танковом комбинезоне и шлеме, его лицо было в пыли и копоти.

— Товарищ командующий, разрешите обратиться!

— С передовой?.. Докладывайте!

— Отделенный Федоров. Капитан Копцов просил передать, что японцы дрогнули! Отходят на исходные! Мы их преследуем!

В штабе на мгновение воцарилась тишина, а потом кто-то сдержанно выдохнул:

— Ура!

Я отмахнулся. Рано! Прошел к столу, оперся на него руками. Тело вдруг стало тяжелым, как чугунная болванка. Грохот за стенами блиндажа действительно начал стихать, переходя в беспокоящий, но уже не опасный гул.

Ко мне подошел начальник оперативного отдела.

— Товарищ комкор, противник отброшен. Потери уточняются. Поздравляю с…

— Не с чем пока поздравлять, — оборвал я его, не глядя. — Противник отброшен, но не разгромлен. До победы — как до Пекина пешком. Сначала подведем итоги. Самое главное — потери личного состава.

Я вышел из блиндажа. День был в разгаре, солнце слепило глаза. Воздух пах гарью и пылью. Очередная победа? Да. Только противник еще не разгромлен. Все зависит о решения верховного руководства. Даст ли оно добро на переход границы и окончательный разгром Квантунской армии, или теперь дело за дипломатами?

Вернулся в блиндаж, подошел к карте. Командиры сгрудились вокруг стола. Протянул руку, провел карандашом линию южнее нынешней линии фронта.