Антология - Вежинов Павел - Страница 15

— И все-таки, прошу тебя, будь осторожен… Если что с вами случится, планета их лопнет как мыльный пузырь.

— Не подозревал, что ты такой кровожадный, — улыбнулся Алек. — Но скажи, что у тебя?

— А что у меня может быть? — пожал плечами Казимир. — Скука смертная. Подумываю, уж не смонтировать ли Дирака-второго, а то и поболтать не с кем.

— Неплохая идея. Только не забудь демонтировать его к тому времени, как мы вернемся.

— А что?

— Ну как тебе сказать… Может быть, Дираку-первому будет неприятно увидеть свое второе «я».

Казимир засмеялся.

— Ты все такой же, — сказал он. — Передай привет Дираку. Может быть, среди этих гусениц у него развились чувства.

— Багратионов не исключает такой возможности…

— Не смеши меня!

— Я кончаю, Казимир, — сказал Алек. — Отныне будем поддерживать регулярную связь.

— Ты что, приглашен на банкет?

— Слава богу, эта беда меня миновала, — улыбнулся Алек. — В меню нет ничего, кроме хлорофилла. А иногда даже и он искусственный.

— Не позавидуешь тебе…

— До свиданья, Казимир!

Экран погас.

Алек сидел на своем мягком стуле без спинки и думал о том, насколько быстро приспосабливается человеческое сознание к самой странной обстановке. Теперь все ему представлялось естественным, и даже мохнатое лицо Лоса казалось почти человеческим. Все-таки он не мог сдержать улыбки, когда президент планеты Вар с удивительной ловкостью стал карабкаться по отвесной стене к одному из верхних шкафов библиотеки. Лос вернулся, держа в руках легкую металлическую пластинку, похожую на гравюру.

— Это первый Лос нашей планеты, — сказал он. — Его называли Лосом Философом.

Алек удивленно посмотрел на него.

— Дирак говорил мне, что у вас нет такой науки.

— Да, теперь и правда нет, — ответил Лос. — Три века назад она была отменена специальным указом Совета.

Алек усмехнулся.

— Это нельзя назвать свободой мысли.

— Не знаю, какой смысл вы вкладываете в слово «свобода», Алек. Для нас это отсутствие принуждения. У нас свобода каждому индивиду гарантирована в рамках наших законов и традиций.

— Для нас это значит несколько больше, — снова усмехнулся Алек. — Мы ни в коем случае не мешаем людям думать, о чем они хотят, а также излагать свой мысли в письменной форме.

Лос задумался.

— Не знаю, разумно ли это, — сказал он.

— И все же почему надо было запрещать философию?

— Она просто оказалась ненужной, — ответил Лос. — Наша философия пыталась открыть законы развития. Эти законы нам дала наука. А что касается самых общих закономерностей и самых общих целей, то мы пришли к выводу, что нет иных законов развития, кроме тех, которые предлагает сама природа: развитие индивида от низшей стадии к высшей.

— Все ясно и просто, — пробормотал Алек. — И все же, надо полагать, были и другие мнения?

— Были, конечно, — кивнул Лос. — Особенно сильным было монистическое учение, проповедовавшее взгляды, подобные вашим. Они считали, что природа разумного существа должна быть единой и неделимой и что наука должна стараться обеспечить это единство. К этой школе принадлежал самый известный их философ по имени Син Темный. Сейчас я вам его покажу.

Лос снова вскарабкался по полкам и принес тонкую книжку, отпечатанную на какой-то особенной бумаге. На титульном листе была помещена фотография, которая сразу приковала внимание Алека.

— Он, однако, не был лишен чувств, — задумчиво сказал Алек.

— Возможно, — неуверенно ответил Лос. — Он отличался особенно дерзким и беспокойным умом.

— Может, вы прочтете мне что-нибудь?

Лос нехотя открыл первую страницу и стал читать:

«Куда стремишься ты, слепое существо? К какому темному морю текут реки твоих желаний? У тебя нет глаз, они слепы к чудесам, что окружают тебя. У тебя нет слуха, и ты не слышишь глас истины. Синие льды полюсов навеки заморозили твое сердце. Для чего твой холодный разум и для чего твои мертвые руки, если все, что они создают, печально и бессмысленно?»

Лос внезапно смолк.

— Но это же не философия! — воскликнул Алек. — Это поэзия…

— Нет, вот, это не поэзия, — недовольно ответил Лос. — Это просто мысли, дерзкие и необоснованные. Поэзию могут создавать только бабочки.

— Вы не могли бы показать мне что-нибудь из поэзии?

Лос с удивлением взглянул на него.

— Поэзия не записывается, — сказал он. — Это запрещено.

— Запрещено? А почему?

— Разве не ясно? У бабочек столь высокая поэзия, что она недоступна нашему пониманию. Кто не может ее воспринять, тот просто осквернит ее…

— Но что есть поэзия?

— Поэзия есть красота! — убежденно ответил Лос.

— И природа — красота…

— Нет, это красота их отношения к природе. Красота их отношения к любви. Не знаю, как это выразить точнее, Алек. Поэзия — это материализованный образ движения их души. Это кванты их духовной энергии, их непостижимого для нас счастья…

Алек молчал.

— Но разве их поэзия лишена мысли? — спросил он наконец.

— Конечно же, нет.

— А откуда же берутся мысли?

— Бабочки мыслят на основе знаний, которые они получили в своей предыдущей жизни, — ответил Лос. — Но это мысли, пронизанные светом, а их глубина, наверно, неизмерима.

Дирак беспокойно взглянул на часы.

— Пора идти, — сказал он.

Немного погодя они втроем поднялись на плоскую крышу резиденции. Океан был совсем близко, и возле освещенной пристани стояло несколько кораблей, широких и приплюснутых, словно черепахи. Фосфоресцирующие башенные краны бесшумно снимали с них какую-то студенистую массу. Соленый йодистый запах был сегодня сильнее обычного.

— Это морские водоросли, — объяснил Дирак. — Они извлекают из них хлорофилл.

Алек как будто не слушал его.

— Лос, не можете ли вы мне дать книгу Сина Темного? — спросил он вдруг.

— Нет, Алек, это запрещено выносить.

— Запрещено выносить в пределах планеты Вар. Но не на далекую, незнакомую Землю.

— И без того вы доставите на Землю чрезмерно много знаний…

— Но я хочу принести им мысли, Лос, — ответил человек. — Знания могут оказаться бесполезными. Ведь никто из нас не может с точностью утверждать, какие именно знания пригодятся земным людям. А вот мысли…