Осенний свет - Гарднер Джон Чамплин - Страница 59

— Пора домой, — согласился второй голос, мужской, немного знакомый Джеймсу, но чей он, Джеймс сейчас бы не сказал, а оборачиваться не хотелось.

— Ишь ты, как поздно, — проговорил мужской голос.

Билл Партридж шел навстречу Джеймсу в уборную, поравнялись — он кивнул и тронул поле шляпы. Джеймс кивнул в ответ и побрел дальше.

Распахнулась дверь, и в бар вошли двое полицейских. Би и Лори сразу же привычно заулыбались. Один полицейский сказал что-то, и они, все вчетвером, рассмеялись. Полицейский что постарше — Джеймс мог бы вспомнить его фамилию, если бы постарался, — подошел потолковать с Мертоном. Пока они стояли друг против друга, сблизив озабоченные лица, второй, помоложе, пошел вдоль стойки и, праздно свесив руки, остановился так, чтобы видеть телевизор. На экране полицейский держал на руках ребенка. По лицу у него струился пот. Ребенок был черный, полицейский — белый. Камера быстро наезжала, пока не осталось, во весь экран, только два лица. Полицейский у стойки ухмылялся. Кто-то обратился к нему. Он ответил, не отводя глаз от экрана.

Вернулся Партридж. Джеймс встал, чтобы пропустить его на место. Потом, садясь обратно, повернул голову и посмотрел вслед уходящей паре: толстый рыжий молодой парень — Фред... как его? — и с ним жена... Он вдруг вспомнил имя: Сильвия. Сто раз их здесь видел, но вот фамилия никак не вспоминалась. Они ему улыбнулись, он ответил кивком. Потом покачал головой, вылил себе остаток вина и услышал вдруг, что к нему обращается Генри Стампчерч:

— Верно, Джеймс?

— Угу, — ответил он. И, вздрогнув, очнулся от винной мути: — Что-что? — На щеке у него дернулся мускул.

Генри Стампчерч придвинул к нему лицо, подбородок вперед, стесанное темя назад:

— Ежели про хитрости говорить, то не женщин надо приводить в пример, а бобров.

Джеймс в замешательстве посмотрел на него и поднес стакан ко рту.

— Они знаете какие? — Генри, тараща глаза, повернулся к Партриджу. — Ведь они как? Ежели он задумал плотину ставить, а деревья по берегу все срублены, он знаете что сделает? — Генри выпрямился, ожидая ответа, на целую голову возвышаясь над собутыльниками.

— Что же это он такое сделает? — раздраженно спросил Джеймс.

— Канал выроет, вот что. Истинный бог, так. Навалит деревьев, чтоб ему, сучья срежет и эти... как их? — верхушки, значит. А стволы и эти... толстые ветви распилит на бревна по четыре фута длиной — ну, примерно сказать — и пророет канал в два фута шириной и в два глубиной, — он развел ладони на два фута и смерил взглядом, — и, верите ли, сплавит эти бревна вниз, где у него плотине быть, чтоб ему! — И он трахнул кулаком об стол.

— Чтоб ему! — ухмыльнувшись, повторил Партридж.

Джеймс бросил на него быстрый взгляд, раздосадованный его неуместной насмешкой.

Генри покраснел.

— А знаете, — горячась сказал он, — что Джон Джейкоб Астор разбогател на бобрах и чуть не погубил Соединенные Штаты?

— Труха, — буркнул Партридж.

— Вот истинный бог! Наводнения стали, каких свет не видел.

— А потом, — вмешался Сэм Фрост, всовываясь между ними, как судья на ринге, — если про хитрости говорить, то еще есть свиная змея. — Он хихикнул в кулак.

— Свинорылая змея, — поправил Генри Стампчерч.

— Пусть так. — Сэм великодушно отмахнулся пивной бутылкой.

Кто-то запустил музыкальный автомат. Джеймс вытянул шею — выяснить, кому это вздумалось, но Сэм Фрост сказал:

— Слыхал ты про свиную змею?

Джеймс повернулся обратно к нему и поднял стакан. В стакане было пусто. Из-за плеча у него голос Эмили спросил:

— Еще подать?

Он прямо подпрыгнул от неожиданности. И не успел подумать, как уже кивнул. Ладно, вреда не будет. Только полезно.

Мимо них прошлась в танце высокая студентка в паре с молодым Грэхемом. Парень глядел смущенно и с вызовом. Никто больше не танцевал. Здесь вообще не танцевали, это было не принято, не полагалось. Все равно как аплодисменты в церкви. Все присутствующие смотрели на них недовольно, с раздражением, даже сам Мертон из-за кассы. Что ее надоумило пуститься здесь танцевать под звуки музыкального автомата? Кино, что ли, какое? Встали и пошли к выходу парни Ранцона, за ними Сэм и Ленард Пайк. Потом еще и другие стали уходить, хотя и не из-за танца. Пора и ему, подумал Джеймс. Но вино играло с ним странные шутки. Время ускорилось и при этом замедлилось. Он мог бы спокойно сидеть тут и дальше, до бесконечности. Какое-то воспоминание, вполне могло быть, что и неприятное, продолжало задевать его мозг.

— Свинорылая змея, — говорил Сэм Фрост, — она притворщица, каких на свете нет. Что верно, то верно.

Партридж горячо закивал.

— Ее потревожишь, — продолжал Сэм, — она сразу хвост подвернет, голову подымет и шею расплющит — ну в точности кобра. В три раза у нее раздувается шея, мы с хозяюшкой в справочнике смотрели. И зашипит, и головой ударит, только что не ужалит. Ну, а не поверите, что кобра, она тогда гремучей змеей прикинется.

Партридж опять закивал.

— Да это что, — попытался перебить Генри. — Ты возьми обыкновенную лягушку...

Но Сэма уже было не остановить.

— Ежели свинорылая змея видит, что за гремучую ей себя не выдать, она тогда применяет совсем новую тактику. Разинет рот, забьется в конвульсиях, туда-сюда, а потом перекинется на спину, во рту — листья, комки земли, и застыла, посмотришь на нее, поклянешься, что дохлая, неделя, как сдохла.

— Ты возьми обыкновенную лягушку...

— Лягушка что, она только и умеет сидеть да ждать! — как отрезал Билл Партридж.

— Не так-то это мало, — возразил Генри. — Важно, как ждать.

— Но это все ничего, — продолжал Сэм. — Забавно то, что вы можете эту свинорылую змею палкой тыкать, за хвост качать, она все равно будет притворяться, что дохлая. — Он засмеялся. — И только одну она делает оплошку: слишком входит в роль. Если перевернуть ее на брюхо, она — раз, и снова на спину перекатится: дохлые, мол, всегда брюхом кверху лежат.

Все рассмеялись, кроме Джеймса.

— Если про хитрости говорить, — пряча обиду и улыбаясь, в который раз завел свое Генри Стампчерч, — то лучше взять обыкновенную лягушку.

Остальные наклонились, потянулись к нему, точно тени, когда огонь в очаге прогорает, так уважительно, будто к самому мистеру Итену Аллену, но не сказал старый верзила Генри и трех слов, а уж Сэм Фрост полез из кабины, заторопился в уборную.

Высокая студентка с молодым Грэхемом опять проплыли мимо, раскачиваясь в танце. Она толковала ему что-то о живописи: видно, в колледже занималась искусствоведением. Джеймс наклонил голову, подслушивая. В этом деле он и сам как-нибудь разбирается, но имена, которые она называла, были ему незнакомы, и он опять почувствовал себя отставшим от жизни, смешным. А ведь по честности говоря, он мог бы протянуть руку, когда они проплывали мимо, остановить их и сказать этой девушке: «В наших краях художников было полным-полно. С иными я лично был знаком. Моя двоюродная сестра даже позировала мистеру Рокуэллу, и я с ним встречался много раз. Еще я знавал мистера Пелама, ну, что обложки для журнала „Пост“ делал... Их целая компания жила в Арлингтоне в двух-трех кварталах от моей дочери. А еще знаете с кем я был знаком? С Анной Мэри Робертсон Мозес — ну да, она и есть Бабушка Мозес. В Игл-Бридж она жила, на той стороне, где штат Нью-Йорк. Работала у Пег Эллис, убирала у нее в доме. Но если уж говорить о живописцах, была тут одна монашенка, жила в Беннингтоне когда-то давным-давно...»

Все это он мог бы сказать, и, может быть, девушка не стала бы смеяться, а даже расширила бы свои модные серые глаза с притворным почтением: но он только пожевал щеку и сидел помалкивая, тлея глазами.

Теперь телевизор смотрели оба полицейских. На экране тоже были два полицейских, они преследовали большой грузовик. Вдруг взрыв на шоссе, под самым носом у полицейской машины, она буксует, скользит к самому обрыву. Крупным планом лица полицейских. И в это время ни с того ни с сего на экране появились женщина с белозубой улыбкой, желтый кусок мыла, потом две грубые, красные руки и бабочка. Вернулся Сэм Фрост, на ходу застегивая молнию на брюках.