Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки. Часть 2 (СИ) - Хренов Алексей - Страница 45

— Во! Красавцы! — с уважением хмыкнул Лёха. — Пещерный способ, а работает безотказно. Вот поэтому, Саша, он и зовётся «обезьянкой».

Китайцы, довольные собой, махали пилоту. Тот поднял в ответ большой палец — молодцы, мол.

Середина июля 1938 года. Аэродром около города Ханькоу.

Лёха сидел, поджав ноги, и читал свежую… ну как свежую… всего-то недельной давности газету «Правда» за двадцать второе июля тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Газету он выцарапал у политрука с трудом, почти с унижением, под клятвенное обещание вернуть целой, сухой и не заляпанной.

— Даже селёдку заворачивать не буду, а уж про «в туалет пойти» вообще молчу, — пошутил Лёха, аккуратно развернув пахнущую дешёвой типографской краской бумагу, чем вызвал приступ истеричной, подозрительной настороженности у товарища политработника.

Он откинулся на составленные из ящиков сиденье, глубже втянул запах типографской краски, и углубился в чтение главного органа коммунизма, в котором, жизнь кипела в своём особой, газетной действительности.

На первой полосе газета с восторгом рассказывала о повышении темпов комбайновой уборки.

«Трофим Костенко своим агрегатом… за день… заменил 680 колхозников… и 120 лошадей, 38 лобогреек и 9 сложных молотилок…» — Всем бы такой агрегат! — радовался успехам советского комбайнёра наш герой. — Из трактора ЧТЗ и двух комбайнов «Сталинец».

«Хороший урожай в капиталистических странах является бедствием для широких масс крестьянства!» — О как! — искренне удивился Лёха. — От зависти к успехам соседей пачками, что ли, мрут⁈ — для сомневающихся в поразившей капиталистов урожайной беде газета поясняла: «Он несет с собой резкое падение цен на продукты, грозит гибелью и разорением многих сотен тысяч крестьянских хозяйств», — причитала газета.

И тут же искренне радовалась, что:

«Обильный урожай у нас — … источник нового подъёма зажиточной и культурной жизни трудящихся нашей страны. Советский народ с… радостью отмечает богатый урожай, как новую победу колхозного строя.»

Лёха перечитал данный посыл несколько раз.

Выходило, что если хорошее зерно выросло у буржуев — крестьянам труба, смерть, погибель и общий вселенский пи***ец. А если у нас — значит, Родина богатеет, народ ликует и все пляшут на гумне до рассвета.

Советский Союз, в отличие от презренных буржуев, нашёл удивительно изящный способ защитить крестьянство — брак, неликвид и родные овощебазы встали надёжной стеной на пути гибельных ударов перепроизводства. Пока капиталистические фермеры дрожат, глядя на падающие цены, советский человек смело и заинтересованно смотрит в прилавок, не появится ли там эти самые излишки.

«Сгноим на наших овощебазах весь буржуйский кризис перепроизводства», — посмеялся Лёха, вспомнив, как ночами разгружал в студенчестве вагоны с картошкой.

Тут же аж в четырёх статьях бодро, но тревожно пересказывали хитросплетения переговоров Англии и Франции с Германией по поводу Чехословакии.

«Чехословацкое правительство создаёт слишком много трудностей… французское… собирается оказать на него давление, что бы оно стало более сговорчивым…» — «Пи***ец Чехословакии, похоже, настал,» — отметил Лёха про себя, пробегая глазами текст.

Следом газета радовала глаза фотографией физкультурников, выстроившихся ровными рядами, с какими-то шестами. «Подозрительно на пики крестоносцев похожи…» — подумал Лёха.

И, наконец, отдельной парой столбцов прямо посредине первой страницы шла статья о том, что Советский Союз решительно посылает на… «необоснованные представления и требования японского правительства»

Он читал это почти с улыбкой, наслаждаясь формулировками, пока взгляд неожиданно не зацепился за выбитые газетным шрифтом слова:

«…к западу от озера Хасан.»

«Опа, — подумал Лёха. — А ведь и правда. Я что-то про Халхин-Гол всё вспомнить пытаюсь, но он в тридцать девятом, что ли, был. А ведь был ещё и инцидент на озере Хасан. За две сопки у излучины реки воевали же… и точно где-то в тридцать восьмом. Маршала Блюхера тогда ещё расстреляли за то, что он не разобрался в линии партии и фактически сдал японцам эти две сопки, избегая обострения конфликта.»

Мысль накатила неожиданно ярко, как будто кто-то включил в голове лампу дневного света — с тихим щелчком, всполохом и плавным прояснением в памяти. Он и правда в прошлой жизни бывал во Владивостоке — целый месяц там торчал, принимающие ребята его возили вдоль и поперёк края, и однажды они смотались на озеро Хасан. На рыбалку, конечно. Прежде чем ехать, оформляли разрешение на въезд в погранзону, толклись в какой-то конторе, ждали, когда нужный человек вернётся с обеда и проставит печати.

На вопрос, где именно воевали и можно ли туда пройти, местные сперва изобразили грустные рожи, ткнули пальцем куда-то за озеро и кислыми голосами выдали:

— Вон там. Но там теперь Китай! Виза нужна.

Лёха тогда ещё не поверил. Ну как это так! Не может быть, что эти самые сопки, за которые воевали, передали Китаю в рамках уточнения границы⁈

И правда, через несколько минут местные ребята хохоча объяснили, что тут это любимая приморская байка: мол, «сопки давно Китаю отдали». На деле же граница там всегда шла по самому хребту, по тем самым высотам, за которые в тридцать восьмом и дрались. Передавали Китаю потом совсем другие места, за тысячу километров севернее, а Заозёрная с Безымянной как стояли, так и стоят.

— Если ноги не жалко — полезли. Только пропуск готовь, погранцы там сто процентов отловят. До границы всего несколько сотен метров, они там по кустам сидят.

— Надо Кузнецову написать… но вряд ли успеет дойти, — подумал Лёха, аккуратно складывая газету с намерением вернуть печатную драгоценность политруку, ну и… поучаствовать в намечающейся тусовке, — усмехнулся Лёха.

Середина июля 1938 года. Аэродром около города Ханькоу.

Комсомолки ему не досталось. Ни в прямом, ни в переносном смысле.

В этот раз новейший американский транспортный борт DC-3 лично товарища Ворошилова привёз не только почту, припасы, но и печатное слово в живом и очень завлекательном исполнении.

Журналистка из «Комсомольской правды» оказалась бойкой, самоуверенной до блеска в глазах и не сомневающейся, что весь Советский Союз только и ждёт её передовиц из далекого Китая. Лёхе она чем-то неуловимо напомнила одну знакомую рыжую мадемуазель из той же газеты.… или всё-таки уже мадам — улыбнулся Лёха, — Ох уж эти мужчины, с вами рядом разве уснёшь, пишите, что девушка! — с ностальгией вспомнил он свою шутку, ставшую любимой присказкой Наденьки.

Перед штабной землянкой толпилось человек тридцать — и китайцев, и наших.

— О! Смотри, Шурик, в наше сельпо газеты завезли! — пошутил Лёха, но глаза смотрели не на газеты, а куда-то сбоку от толпы.

Хватов из далека завистливо смотрел на темненькую активистку и крутящееся вокруг неё начальство и грустно улыбнулся, произнеся: дам, но не вам.

— Смелее, штурман! Ты пока не осознал собственное преимущество в её глазах перед всей этой крутящейся вокруг нее братией! — толкнул в бок его Лёха, глядя издалека на творящийся вокруг примадонны шаманские танцы.

— Да ладно прикалываться! Какое же⁈ — недоверчиво посмотрел на него штурман.

Ответить на заданный вопрос подробно Лёха не успел.

Навстречу к нему шёл крича что-то радостное и размахивая руками высокий, парень с темными вьющимися волосами и кинокамерой на боку. Лёха прищурился. Что-то знакомое было в этом кудрявом силуэте.

Фотограф подскочил почти вплотную и сказал на испанском:

— Салуд, руссия! Льёха! Привет!

— А! Азохен вэй, боярин, — улыбаясь во все тридцать два зуба отозвался Лёха давнее приветствие на идише.

— Шалом, православный! — привел в шок с любопытством прислушивающееся вокруг общество кучерявый фотограф и полез к Лёхе обниматься.

— Какими судьбами я вижу товарища Фридмана здесь, в нашей деревне? — спросил Лёха фотографа, переходя на испанский и улыбаясь широко и как-то по-домашнему.