Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки. Часть 2 (СИ) - Хренов Алексей - Страница 42

СБ лёг в правый вираж, крен мгновенно ушёл к сорока градусам, машина потяжелела на штурвале. Дав полный газ, Лёха отправил самолёт в разгон и плавный набор высоты. Через двадцать с небольшим секунд, набрав метров сто пятьдесят над Янцзы, он сбросил газ правого, нижнего двигателя, и самолёт буквально вкрутился в вираж, вычерчивая круг быстрее, чем казалось возможным. Лёха выровнял свою СБшку над Янцзы, и весь экипаж занял места в первом ряду партера, не отрываясь наблюдая, как белая пузырьковая стрела почти добежала до маскировочных сетей.

Вся бухта лежала перед Лёхой как на ладони. Авиатранспорт под сетями выглядел огромной тёмной тушей, вросшей в заводь; даже отсюда было видно, как под ветром дрожат бамбуковые рамы маскировки. А вот за кормой, почти вплотную, пряталась баржа. Широкая и забитая под завязку — под пологом сетей угадывались тёмные, составленные друг на друга цилиндры бочек и сложенные в штабели контуры ящиков.

То ли капризное изделие туманных оружейников проявило своеволие, то ли течение Янцзы внесло свои коррективы, но было видно, что она промахивается мимо огромного корпуса авиатранспорта, уходя ему под корму — не попадая буквально в какие-то метры.

— Командир… — простонал стрелок по внутренней связи. — Она же мимо идёт…

— Не ссы, Шура… — только и сумел произнести Лёха, не отрывая взгляд от торпеды.

Торпеда исчезла под кормой «Кагу Мару» так быстро и бесшумно, что на миг казалось — её вовсе и не было. Только вспухшая полоска пузырей, перерезавшая мутную воду, упрямо тянулась туда, где скрывался под сетями огромный корпус.

Несколько мгновений ничего не происходило.

Начало июля 1938 года. А виатранспорт японского флота «Кагу Мару», передовой пункт базирования недалеко от Аньцина.

Юдзи Тэракава кашлял — горло саднило от дыма. В машинном отделении бушевал огонь: первая бомба угодила прямо в трубу, вызвав пожар. Снизу шёл чёрный дым, едкий, с масляной гарью.

— Пожарная партия, к середине корпуса! — хрипел он в переговорную трубу. — Закрыть переборки!

По палубе уже метались его люди, две группы тянули шланги, но давление упало — где-то лопнула магистраль. Вторая бомба разорвалась между самолётов на палубе, третья легла прямо возле правого борта — так звонко, что корабль весь вздрогнул. Внизу, у самой ватерлинии, образовалась небольшая рваная дыра, через которую вода нашла дорогу внутрь с сиплым и злым шумом.

— Тай-и! — выкрикнул лейтенант Сакамото, еле держась за поручень. — Штатная помпа встала!

— Подключить аварийную! — орал Тэракава, перекрывая рёв огня. — Шевелитесь!

Гидросамолёты на палубе шипели от жара, пламя лизало их кромки, отрывая лоскуты ткани.

Сверху, с мостика, резко ударила пулемётная очередь. Длинная, бешеная, дрожащая красной нитью в воздухе. Наконец-то их пулемётчик справился с затвором и дал очередь по второму самолёту, заходящему для атаки.

Новая вспышка пожара осветила мостик, и Тэракава вытер ладонью лицо.

И тут крик сигнальщика прорезал шум на мостике:

— Торпеда справа по корме!

Юдзи даже не сразу понял о чём это. Лишь бросившись к леерам мостика и перегнувшись, он увидел её.

Белая полоса под водой. Идущая прямо туда, где его матросы отчаянно пытались отдать тросы баржи, пришвартованной вплотную под кормой.

— Отдать швартовы! Немедленно! — сорвался он на визг. — Отвести баржу от борта! Быстро!!!

Торпеда нырнула под корму его корабля.

Пламя выросло шапкой — гигантской, злой, красно-жёлтой, как будто сама река взорвалась адским пламенем. Ударная волна пришла позже — как пинок чудовища.

Она треснула наклонившегося Тэракаву в задницу так, что казалось, от воздушной клизмы перехватило дыхание, оторвала его от палубы, будто он и не весил шестьдесят пять килограммов, сорвала с него брюки, явив миру неаппетитное зрелище. В системе координат Тэракавы мир перевернулся и понёсся вокруг. В привычных же координатах его подбросило метра на три–четыре вверх и ещё отправило, вращаясь, в свободный полёт за борт.

В безумном полёте он успел увидеть, как палуба «Кагу Мару» выгнулась, будто её ударили снизу. Авиакраны мгновенно согнулись, словно были сделаны из мокрого тростника. Три гидросамолёта — его гордость — взлетели с палубы, как нелепые игрушки. Один перекувырнулся через фальшборт и воткнулся в воду, задрав хвост. Остальные разломало на части.

Юдзи Тэракаву, летящего голой задницей вперёд, мысль ударила молнией: «Моё фундоси… Еб**ый стыд…»

Позже, конечно, в богослужебных хрониках Атемасу это перепишут как «священный позор», «высшую финальную жертву офицерской чести» и прочую ритуальную благоглупость.

Но в тот момент — нет. В тот момент он думал именно так.

(Фундоси — японская набедренная повязка. Не трусы, а полоска ткани, продетая между ног и завязанная на поясе. Легко рвётся и слетает при рывке или ударе.)

И тут мутная китайская река приняла его в свои объятия.

«Кагу Мару» дёрнулся, подался вперёд, а потом медленно, с тяжёлым стоном металла, стал заваливаться на бок, открывая миру своё ржавое днище.

Начало июля 1938 года. Бомбардировщик Хренова над рекой Янцзы не далеко от Аньцина.

Лёха даже услышал собственное дыхание — будто весь мир задержал воздух вместе с ними. Секунда. Другая.

Сначала он увидел, как под сетями словно вспыхнул чужой, нездоровый свет — короткая, густая, красная вспышка, будто кто-то снизу ткнул раскалённым прутом в низ баржи. А через миг всё это рвануло наружу.

Баржа взлетела вверх, словно её поддели гигантским ломом. Красно-чёрное пламя вырвалось из-под сетей широким столбом, мгновенно слизав маскировку и вышвырнув в воздух множество обломков. Тяжёлый, насыщенный, масляный огонь разорвал бухту. Огромная густая багровая туча взлетела над водой и стала рассыпаться хлопьями чёрного дыма.

Взрывная волна догнала самолёт через пару секунд, тряхнула машину, как на гигантской воздушной яме, отозвалась в седалищах и на штурвале. СБ снова лёг ровно на курс, сердито вибрируя после толчка.

— А-а-а! Попали! — забивая эфир, в восторге орали все три члена бомбардировщика.

Ещё мгновение — и там, где была баржа, остался один кипящий, горящий кратер воды.

Лёха выдохнул только тогда, когда понял, что снова держит штурвал двумя руками.

Он выровнял машину и потянул штурвал на себя, набирая высоту над Янцзы. Домой. И тут в шлемофоне раздался встревоженный голос стрелка:

— Командир, а левый двигатель парит! С левого крыла… за нами белый шлейф тянется!

Лёха кинул взгляд влево — и в самом деле, из-под корня крыла тянулась белёсая струя, как тонкий шнур, туман, уходящий по ветру.

Секунд двадцать тянулось настороженное молчание, затем штурман и стрелок спросили одновременно:

— Прыгать будем?

— Желающие освежиться могут приступать к принятию водных процедур, — несколько нервно пошутил Лёха, стараясь, чтобы голос звучал бодро, хотя внутри неприятно похолодело.

Если пожар — прыгать надо быстро. Как только непротектированные баки подхватят пламя и рванут, их СБ разлетится в воздухе на мелкие клочья, унося с собой людей, которые в лучшем случае успеют понять, что уже мертвы.

Но дым… дым не был чёрным. За ними тянулся белёсый след, как пар от вскипевшего чайника.

Лёха впился взглядом в левый мотор — температура воды уползла вверх, стрелка дрожала за границей в красной зоне.

— Понял, радость моя… — сказал он самому себе, закрыл топливный кран левого двигателя и щёлкнул магнето.

Левый мотор заглох, винт встал. Самолёт тут же потянуло влево, словно кто-то придержал его за крыло. Лёха отработал педалями и штурвалом, вернув машину на курс.

— В радиатор, похоже, попали, пид***асы проклятые… — пробормотал он.

Он обернулся, насколько позволяли ремни, и ещё раз глянул на крыло — чёрного дыма не было.

— Ждём. Когда надо будет прыгать — я скомандую, — произнёс Лёха, нажав тангенту, уже почти уверенный, что пожара всё-таки не случилось. Уловив эту уверенность в его голосе, экипаж промолчал.