Иероглиф судьбы или нежная попа комсомолки. Часть 2 (СИ) - Хренов Алексей - Страница 29

Рабочие исчезли мгновенно — растворились в тени колонн и компрессора. Только мастер не успел спрятаться и остался стоять посреди цеха, замерший в растерянности, как пойманный с поличным школьник.

Ван сделал шаг вперёд и запинаясь попытался объяснить, что они с аэродрома и качество кислорода вызывает серьёзные сомнения, и необходимо проверить установку. Белый хер выслушал его с вежливой скукой:

— С советской базы, да? Тогда вот что… идите вон отсюда. Езжайте обратно. Завод частный, я сейчас вызову полицию и вы ответите за вторжение. Все отгрузки на аэродром приняты.

— Ван! Переведи ему, — влез Буров, — что из-за его говёного кислорода ребята разбились, и если он снова попытается…

Трость со свистом опустилась на плечо Бурову, заставив того вскрикнуть и присесть. Пара охранников белого рванули вперед и схватили Бурова за руки. Третий наставил на солдат револьвер, проорав что-то и солдаты заторможенно сбросили винтовки в пыль.

После чего Белый неторопливо расстегнул портфель и вынул несколько длинных банкнот — свежие, хрустящие, с надписью «Цзиньлин банк» и портретом Сунь Ятсена. Бумага плотная, краска свежая, пахло властью и привычкой покупать совесть оптом.

— Вот это, мистер Ван, гораздо чище вашего кислорода, — сказал хозяин, чуть прищурившись. — Возьмите, отдохните. Много работать вредно для здоровья.

Ван замялся — лицо побелело и вспотело. Пальцы даже дёрнулись, будто сами хотели потянуться к купюрам, но он поднял глаза на появившегося из-за угла Лёху, застёгивающего ремень на галифе.

— А это что за придурок? — белый фыркнул и шагнул в Лёхе, замахнувшись для удара тростью.

Глава 14

Чистый воздух грязной войны

Май 1938 года. Кислородная станция на окраине Ханькоу.

— О, братва понаехала, бабла привезла, — проскользнуло в голове у Лёхи, из его прошлого начала девяностых. Прежде чем белый хмырь успел понять, что к чему, наш герой ловко поднырнул под трость, подшагнул вперёд и врезал с хода ему правой по печени. Удар пришёлся точно и без церемоний. Хмырюга открыл рот, пытаясь вдохнуть. Одним движением Лёха вывернул трость и, крутанув её, приложил белого в промежность. Белый торговец кислородной смертью скрючился и упал в пыль.

— Уроды не должны размножаться, — автоматически произнёс Лёха. Ещё одно слитное движение — и Браунинг лёг в ладонь Лёхи так естественно, как кружка пива запрыгивает в руку на барной стойке.

Тут грохнул первый выстрел развернувшегося охранника с револьвером. Пуля свистнула у Лёхиного уха — в стену, подняв фонтан штукатурки.

— Только не в колонну! — заорал Ван, белея. — Там давление!

Браунинг кашлянул раз, другой — и стрелявший охранник с револьвером пораскинул мозгами. В стороны, заляпав обоих китайских солдат, стоявших с открытыми ртами, как каменные истуканы.

Безголовое тело замерло на секунду, а потом завалилось кулем на скулящего в пыли хозяина.

Оба оставшихся охранника бросили Бурова и стали судорожно вытаскивать револьверы.

Буров среагировал быстро — схватил со стойки рядом здоровенный гаечный ключ и вмазал ближайшему охраннику по руке. Раздался хруст, совмещённый с воем ужасающей тональности, и револьвер, описав красивую дугу, улетел куда-то за компрессор.

Браунинг снова выстрелил пару раз, и оставшийся охранник схватился за грудь, инстинктивно нажав почти вытащенный револьвер.

Пуля чиркнула по металлическому баку и ушла в далёкий рикошет.

— А почти не считается, — нервно произнёс наш герой.

Старый французский бак вышел победителем в состязании с китайской пулей.

— Не бегай от снайпера — умрёшь уставшим, — сказал Лёха и, не давая белому хмырю опомниться, со всей дури пнул его ногой в промежность. Тот снова свернулся в подобие креветки на полу и заскулил. Боль в каждом вздохе — всё ясно без слов. Представление закончилось.

Буров сидел, держась за плечо — видимо приложили ему прилично, но не смертельно.

На полу валялись два дохлых охранника, которым уже было всё равно, один китайский солдат из прикрытия, извергающий из организма завтрак, и скрюченный хозяин заведения.

— Вы не понимаете, на кого я работаю, — просипел он по-французски. — Вы за всё ответите. Тем, кто вам платит зарплату.

Лёха подтянул штаны, наконец застегнув ремень, убрал пистолет и зло протянул, перейдя на французский:

— Ты мне ещё за пацанов ответишь, Бамбарбье! Киргуду! — незнакомые слова прозвучали в этом времени, как приговор.

За кучей тел, метрах в пяти, стояли кислородные баки — огромные, тусклые, грязные, с отпечатками ладоней. Один промах — и всё. Не было бы ни правых, ни виноватых.

Конец мая 1938 года. Штаб советских добровольцев на аэродроме около Ханькоу.

— Привет, гроза иноземных буржуев! — голос Жигарева сочился ядом, как кислота из трещины трубы. — Вот о чём, интересно, Тимофей Тимофеевич думал, когда Хренова про кислород разбираться отправил!

— А кого мне надо было отправить? Особый отдел? Так он мне не подчиняется! — несколько взвинчённо влез в разговор Хрюкин.

— Алексей! Тебя, между прочим, туда отправили разобраться, а не устраивать революцию на отдельно взятом заводе, — Жигарев прошёлся по небольшому помещению штаба советских добровольцев.

— Ну так я и разобрался, — совершенно спокойно ответил Лёха. — Кислород нормальный пошёл, даже лучше, чем ожидалось. И медики, вон, прибегали — благодарили.

Он стоял прямо, как перед таможенным досмотром багажа, и совершенно не чувствовал за собой вины. Напротив — изрядно гордился проделанной работой. Виновные пойманы и даже примерно наказаны, установка налажена, люди живы, баллоны расставлены на складе в образцовом порядке… Что ещё нужно начальству?

— Разобрался, говоришь… — протянул Жигарев. — Ну ладно, кладовщика поменять пришлось — у прошлого случился нервический приступ, — сухо сообщил он и внимательно посмотрел на Лёху.

— Хе! Как ему не схватить Кондратия! — подумал Лёха, стоя с наивно-невозмутимым лицом. Покер-фейс жизнь его научила держать. Он изобразил максимально удивлённое выражение, будто ничего не знал о перестановках и просто случайно оказался в нужном месте.

— А что со старым? Может, съел что-то лишнее? — поинтересовался он непринуждённо.

Приехав с завода, Лёха вернулся на склад с кислородными баллонами, но на этот раз — в одиночку. В тёмном углу он тихо достал Браунинг и здоровенный тесак, одолженный у знакомого китайского мясника на рынке — длинный, с чуть изогнутым обухом, по форме больше похожий на саблю. Оружие лежало в его руках так же естественно, как будто было продолжением руки.

Наш товарищ не стал устраивать долгие речи. Дождавшись, когда на аэродроме очередной истребитель пойдёт на взлёт, Лёха достал Браунинг, наклонился к уху наглого кладовщика и бабахнул холостым. Выстрел рванул в кромешной близости от головы так, что даже Лёхе прилично дало по ушах. Пули, конечно, не было, и Лёха ловко поймал вылетевшую гильзу — как нечаянный подарок судьбы. Кладовщик рухнул на колени, лицо перекосилось, глаза выкатились, и он на несколько минут потерял дар речи, слегка испортив воздух.

Лёха тихо засмеялся, потом, как учитель, показавший хулиганам ремень на уроке, ткнул остриём своего тесака в задницу бедолаги и начал выдавать приказы на том китайском, который знал по-своему: коротко, резко, с теми словами, которые проще всего было понять.

Лечь! Встать! Бегом! Влево, вправо, поднять, тащить! Лечь! Встать! — набор команд, понятных любому проворовавшемуся кладовщику.

Кладовщик, дрожа, но с редкостным рвением, принялся за работу. Сначала руки у него тряслись, он шарил по полкам, как человек в темноте, но новоявленный Макаренко не отступал от программы дрессировки — стоял над ним, во время тыкал саблей тыловой зад, поправлял, подсказывал пару слов и снова руководил процессом. Полчаса — и склад начал превращаться в витрину предприятия образцового порядка: баллоны стояли ровно в ряд, клапаны промыты, этикетки на месте, трубки подвязаны.