Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ) - Луна Кармен - Страница 38

— Ты справляешься хуже, чем дохлый осёл, милорд. Пей.

Я не пил. В смысле, я не хотел пить. Но каким-то образом через минуту уже жевал эту травяную мерзость, скривившись так, как не кривился даже под вражеской арбалетной стрелой.

Она стояла над мной и комментировала:

— У тебя глаза, как у недоваренного судака. С такими только пугать кур. А ты герцог? Да ты, похоже, просто мужик с титулом. На тебе нет ничего герцогского, кроме пижамы. И то — спорно.

— Ты непочтительна, — выдавил я, чувствуя, как организм пытается либо выздороветь, либо сгореть от оскорблений.

— Я лечу, а не кланяюсь, — огрызнулась она, меняя компресс. — У меня был пациент-генерал, которому я вставила клизму из чеснока и лопуха. Пережил. Так что считай, тебе ещё повезло.

Потом она осталась у постели.

Я потом подумал, что про генерала это...слишком. Но, скорей всего, пошутила. Это в ее стиле.

Не ушла, не передала обязанности служанке, не заперлась в покоях. Она сидела рядом, меняла повязки, проверяла пульс, гладила по лбу мокрой тряпкой и, когда думала, что я сплю — пела. Тихо. Не мелодично. Но... нежно.

Иногда ругалась, думая, что я не слышу:

— Упрямый, мрачный осёл. Кто вообще так себя ведёт? Герцог... да он герцог как я архимаг. Всё на себе тащит, ничего не делегирует, умрёт, и никто даже не узнает, как звать по отчеству.

Я слушал.

И боялся — не болезни, нет. Боялся, что, когда я открою глаза — её не будет.

А когда открыл — она сидела там же. Сонная, с лохматым пучком на голове, с Василиусом на коленях, с усталым лицом. И такой красивой, что мне захотелось жить, просто чтобы смотреть на неё дальше.

Тогда я понял, что болеть с ней — не страшно.

Страшно — без неё.

Я хотел проверить мост. Да-да. Только мост. Не потому, что меня тянуло туда, где она в последний раз собирала травы. Не потому, что там всегда пахнет мятой, лавандой и чем-то ещё — её. Просто хотел убедиться, что балки крепкие, вода не размыла опоры, и всё в порядке.

А потом я услышал... смех.

Не звонкий, девичий, не манерный, как у придворных. А настоящий. Живой. Такой от которого внутри, между рёбер, стало тепло и как-то тесно.

Я спрятался за ивами.

Я, герцог. С мечом. В броне. Прячусь за кустом.

От кого? От жены. Чтобы подсмотреть как она купается, любоваться ее прекрасным телом и сгорать от страсти.

Она была в реке. По грудь в воде, волосы распущены, лицо сияет, глаза смеются.

Плескалась, как ребёнок, потом плыла на спине, как русалка. Без корсета, без принуждения, без забот — просто женщина, свободная, живая, настоящая.

Красивая до боли.

Я сглотнул. Стало жарко в паху, желание ударило в голову и стало тяжело дышать.

Рванул пару первых пуговиц на рубашке.

Она вылезла на камень, села, вытянула ноги, отжала волосы.

На плече — родинка. Та самая.

Я снова сглотнул.

А потом... она заговорила.

— Ты думаешь, я тебя не слышу, дубина благородная?

Я застыл.

Она даже не обернулась.

— Шелест, хруст ветки и тот факт, что ты приходишь сюда слишком часто для герцога, у которого "дела".

Я вышел. Медленно. Молча.

Она уже накинула лёгкий плащ, но сидела всё так же на камне.

— Я... — начал я.

— Опоздал, милорд. Ты уже видел достаточно, чтобы жениться на мне ещё раз.

Я хмыкнул. Подошёл ближе.

— Я и так на тебе женат.

— А выглядишь так, будто хочешь повторить церемонию. В воде. Без свидетелей.

Я ничего не ответил. Просто смотрел.

На каплю, что скользнула по шее.

Я ничего не ответил. Просто смотрел.

На каплю, что скользнула по шее.

На свет в её глазах.

На улыбку, которая знала слишком много.

И тогда я понял.

Если она скажет — "иди ко мне", я пойду.

Если скажет — "стой", я остановлюсь.

А если позовёт по имени…

То я больше никогда не смогу быть прежним.

— Милорд, — пропела она, — мне тут еще рассказали, что вы прогуливаетесь здесь... слишком часто. Я подумала — вдруг здесь русалка? Или травы такие редкие, что даже герцогам не устоять?

Я знал, куда она клонит.

Но не признался бы, даже если бы меня пытали чаем с крапивой.

— Я проверял мост, — сухо ответил я.

— Конечно, — кивнула она с самым невинным выражением лица. — И заодно проверяли, насколько намокает сорочка в холодной воде?

Я поперхнулся.

Она подошла ближе. Совсем. Положила ладонь мне на грудь. Провела пальцем.

— Знаешь, Райнар, у тебя странная привычка. Смотреть, но не трогать.

— Это... вежливость.

— А я думала, трусость.

Я прижал её к себе. Молча. Резко. Она чуть задохнулась — и тут же рассмеялась.

— Вот это уже интереснее— прошептала.

Поцелуй вышел не из тех, что украдкой и одним глазом.

Он был жадный, голодный, злой, как будто я ждал его с той самой реки.

Она вздохнула — и я готов был сжечь замок, лишь бы слышать этот звук снова.

Но увы…

Когда я уже почти срывал с неё эту чёртову белую мокрую сорочку, она внезапно оттолкнула меня — и с довольным "Упс" толкнула в пруд.

Холодный. Глубокий. С лягушками. Сейчас. В полном обмундировании.

Я всплыл, закашлялся и увидел, как она стоит на берегу, сияет как солнце и хлопает в ладоши.

— Всё! Теперь мы квиты, милорд!

— Вайнерис…

— Да-да, герцог Я тоже тебя люблю. Сиди в пруду и остынь. Я пойду сушить травы.

И, может быть, своё платье...

И исчезла.

А я стоял по грудь в воде и думал, что влюбился в самую дерзкую, наглую, чудесную женщину во всём королевстве.

А потом вспоминал, что не хотел на ней жениться. А теперь не отдам. Никому.

Я думал, что она просто задержалась:

Ну а что, столица, королевский двор — дела. Отвар там вскипел, кто-то чихнул не в ту сторону, кого-то пришлось спасать от воспаления лёгких молитвой и примочкой.

Я уже привык к её манере вмешиваться в каждый чужой кашель с таким напором, будто жизнь пациента зависит от температуры воды в чае.

Прошёл час. Потом — два.

Вечер. И никаких вестей.

Я начал беситься.

И только собрался выехать сам — прибыл гонец.

Бледный. Растерянный. С мокрым от дождя конвертом, на котором красовалась королевская печать.

Я разорвал письмо — и потом не сразу смог его дочитать:

Герцогиня обвинена в использовании нечистых практик... при свидетелях тетради с записями, вещества... признана опасной для общества... заключена в нижние покои тюрьмы... по приговору Тайного совета — ожидает решения...”

Точка. Всё.

В животе — пустота. В голове — тишина.

Я перечитал. Потом ещё раз.

Ничего не изменилось.

Это было не шуткой.

Её нет.

Мою Вайнерис, которая ругалась с поварами и подкармливала стражу чесноком Которая устроила в замке переворот с мылом, тряпками и порядком. Которая смотрела на меня так, как никто не смотрел. Её уволокли, как воровку. Как ведьму. Как преступницу.

Я ударил кулаком по стене так, что треснул камень.

— Я не вернусь без неё.

Слова упали в тишину, как стальной клинок на мрамор. Резко. Точно. Без права на возражение. Воздух в комнате стал плотным, как перед грозой. Ни один звук не посмел последовать за этим предложением. Никто не вздохнул. Даже часы на стене будто замерли — в страхе.

Советник, тот самый, что обычно язвил на каждом моём собрании, сейчас стоял белее пергамента, с такими глазами, будто именно его собирались тащить на костёр. Оруженосец, дёрнувшись, выронил шлем — тот покатился по камню, гулко, мерзко, и этот звук только подлил масла в огонь. Агнесса, в своём вечном переднике и с баночкой настойки в руке, выронила пузырёк, поймала его на лету, сжала у груди и всхлипнула. Василиус сидел на краю стола, хвостом обвив лапы, и смотрел на меня. Прямо. Молча. С одобрением, которого я даже не был уверен: заслуживал. Но он знал — она нужна мне как воздух.

— Подъём, — повторил я. Голос стал низким, глухим, как раскат грома перед бурей.