Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ) - Луна Кармен - Страница 25

Поздно.

Я стояла. Долго. Не дышала. Шарф всё ещё был на лице, но я чувствовала — нет, знала — что смерть прошла здесь. Прошла, поцеловала в лоб, накрыла одеялом —и ушла, не оставив ничего. Ни боли, ни стона. Только пустоту.

За спиной кто-то всхлипнул. Мать. Я даже не заметила, как она вошла. Не плакала.

Просто села на пол и уставилась на сына. Ровно. Без истерик. Без слов. Как будто вырезали крик, и остался только пустой силуэт боли.

Я опустилась на колени. Не рыдала. Не молилась. Я просто... злилась. Не на мальчика. Не на чуму. Не на мать. На себя.

Ты не успела. Ты была рядом. Ты делала, что могла — и всё равно.

В этот момент я впервые за всю эту жизнь — вторую, чертову, подаренную не пойми кем — почувствовала себя... ничтожной. Беспомощной. Потому что иногда знания воля, распоряжения, отвары, компрессы и даже угрожающее «я — хозяйка» ничего не значат.

Иногда — умирают.

И ты ничего не можешь с этим сделать.

Я вышла вон. Прислонилась к стене амбара. Стояла. Долго. Пока не почувствовала, как Василиус тянет лапой за подол. Он сел рядом. Молча. Без мурчания. Просто — рядом.

И тогда я сказала вслух. Шепотом:

— Первый.

Он только качнул хвостом.

И не последний, — подумала я.

Но всё равно пойду. Всё равно буду. Всё равно спасу всех, кого смогу.

Потому что это — не смерть победила.

Это — мы ещё живы.

19.

Кладовая алхимика, которую я нашла в замке (алхимик, кстати двоюродный дядя Райнара, почил от старости эдак лет пятьдесят назад, это мне по секрету сообщила Агнесса) напоминала не столько хранилище знаний, сколько логово безумного хомяка, который коллекционировал всё, что могло бы однажды внезапно взорваться, растечься или задушить тебя испарениями. Запах стоял такой, будто здесь одновременно прокисли травы, самогон и философский камень. Я шагнула внутрь, кашлянув, и в полумраке на меня взглянуло... нет, не безумие, а надежда. В форме пыльных, почти антикварных предметов: колб, пипеток, криво выгнутых щипцов и подозрительного стеклянного цилиндра, по форме напоминавшего лабораторную мензурку, но очень уж удобно лежащего в руке. Я аккуратно смахнула пыль. Моя прелесть. Первый элемент.

Дальше — ковыряние в сундуке, которое скорее напоминало археологические раскопки, чем поиск инструмента. Но! Я нашла обломок прялки с длинным, почти идеально заточенным шипом. Когда-то им ткали по шерсти, а теперь... будет иглой.

Главное — стерилизовать. Подумала я и уже прикинула, как в печи выжечь из этой железки всю возможную чуму и даже нечаянно попавших в неё демонов.

Собрав всё, что могло пригодиться, я переселилась в угол мастерской, устроив импровизированную операционную. На столе — воск, смола, кусок тонкой выделанной кожи, кусачки, плоскогубцы, щипцы и мои руки, трясущиеся не от страха, а от адреналина.

— Так, Василиус, не подглядывай. Это интимный момент между женщиной и её инженерным гением.

Кот вздохнул и уселся на мешке с песком, как статуя скепсиса. Я же тем временем отрезала кожаную полоску, свернула её, применила как прокладку-поршень к внутренности стеклянной трубки. Смолу разогрела над свечой, промазала стыки, закрепила наконечник. Осталось вставить «иглу» — а вернее, тот самый шип от прялки, тщательно обточенный и прокалённый в огне.

Первые попытки были... плачевными. Содержимое выливалось, капало, затекало в рукав. Второй вариант выстрелил струёй прямо в кота, и Василиус выразил протест так выразительно, что я подумала — если бы он умел говорить, в этот момент мы бы уже разошлись. Но на третьей попытке конструкция была готова. Самодельный шприц, проклятие академии наук и моя гордость.

Он не блистал. Он не был стеклянным красавцем с хромированным носиком и дозатором. Но! Он работал. Давал тонкую, точную каплю при нажатии. Я проверила с водой, потом с раствором отвара, потом... снова водой. Капает. Значит, можно.

Я вытерла лоб. Потекло нечто между потом и слезами. Я не знаю, что это было, но внутри меня колотилось чувство — сейчас родилось что-то великое. Или смертельно опасное. Разницы почти нет.

Василиус подошёл, обнюхал издалека, фыркнул.

— Самодельное? — сказал бы он, если бы был человеком. — Ну ты ведь тоже не по рецепту сделана, хозяйка.

Я села на край стола. Приложила холодное стекло к щеке.

— Ну что, доктор Лисовская, снова вы. Теперь ещё и с механикой.

А потом... я взяла шприц. И медленно положила его рядом с листом, где крупными буквами было выведено.

"Экспериментальная вакцина. Не применять без перчаток. Особенно на кошках."

И я знала — этот день мы прожили не зря.

Найти «пациента ноль» — звучит зловеще, как задание из древнего манускрипта или детектива с плохим концом. На деле — это просто означало: найти того, кто умудрился вляпаться в чуму, но не отдать Богу душу, а вместо этого встал с кровати и пошёл просить кашу на ужин. Гений. Гуляющий биореактор с бонусом — шансом на спасение остальных.

Я нашла его у колодца.

Крестьянин. Молодой. Лицо серое, под глазами — тени, будто он пытался подружиться с жизнью, но та в ответ предложила ему сено и температуру сорок. Он пил воду, мелкими глотками, с видом того, кто после этого пойдёт или в поле, или в рай — в зависимости от погоды.

— Здрав будь, герой микробной войны, — сказала я, присаживаясь рядом.

Он дёрнулся.

— Миледи... я... я уже лучше…

— Я вижу. Ты ходишь. Ты дышишь. Ты кашляешь на людей — и, возможно, сейчас неосознанно запускаешь второй круг эпидемии. Поздравляю. Ты опасен, как вино в Великий пост.

Он замер, рот приоткрыл. Я продолжила ласково, с оттенком угрозы, как умела только я — бывшая терапевт и текущая герцогиня с доступом к кухонным ножам.

— Но ты мне нужен. Ты — ключ. Ты переболел, но выжил. Значит, твой организм знает, как отбиваться. А я хочу у него кое-что позаимствовать.

— Вы... хотите...?

— Не переживай, я не буду резать тебя на части. Только... взять капельку. Совсем чуть-чуть. С тебя не убудет, а с деревни — может, и да.

Он колебался. Мялся. Я вдохнула глубже:

— Послушай. У тебя выбор. Ты можешь уйти и сделать вид, что ничего не было. А можешь помочь. И, возможно, спасти свою мать. Жену. Соседа. Самого себя — в следующий раз. Выбор между «страшно» и «полезно». Угадай, какую сторону я поддерживаю.

Он молча кивнул. Медленно. Почти героически.

Я усадила его на табурет у окна моей импровизированной лаборатории — а по сути, переоборудованной конюшни с лавкой, шторкой и двумя котелками. Василиус сел рядом, как санитар с дипломом. Я надела перчатки — кожаные, толстые, смазанные ромашковым настоем — и принялась за дело.

Пока он сжимал кулак, я говорила мягко, почти мурлыкала:

— Думаешь, я мечтала этим заниматься? Нет. Я мечтала на пенсии пить чай с мятой, вязать носки и ругаться на цены в аптеке. А сейчас я вот здесь, в сарае, и собираю материал, чтобы сварганить нечто между вакциной и священным эликсиром на свой страх и риск. Так что не дёргайся.

Он не дёргался.

И вот — немного, капля, пара мазков, пару стёкол, фильтр через ткань. Потом я аккуратно, как алхимик, разливала это в тёплый, еле дымящийся отвар из мяты и багульника. Капельку мёда. Немного соли. И поставила всё это в кувшин на подоконник — греться под весенним солнцем.

— Вот ты где, моя злобная маленькая надежда, — прошептала я, глядя на мутноватую жидкость, которая, возможно, завтра спасёт жизни. Или не спасёт. Но я хотя бы попыталась.

Василиус ткнулся носом в моё плечо. Потом посмотрел на кувшин.

— Не взорвется? — будто бы спросил.

Я рассмеялась. Горько. С нажимом.

— Это мы с тобой взорвёмся, если не сработает.

И всё. Первый шаг сделан.

Дальше — либо история меня запомнит, либо она меня похоронит.

20.

Я стояла перед зеркалом, держа в руках самодельный шприц. Игла — тонкая, длинная, подлая. Раствор — мутный, с зеленовато-молочным оттенком и запахом, от которого нос начинал чесаться, а совесть подсказывать, что сейчас мы либо спасём всех, либо отправимся в легенды с пометкой "не повторять”. Василиус сидел на полке, смотрел на меня, как экзаменатор по биохимии в день, когда ты забыла выучить всё, кроме своей фамилии.