Нелюбимая жена-попаданка для герцога (СИ) - Луна Кармен - Страница 13

ЕГО лицо оставалось непроницаемым, но в глазах.

В глазах горел лёд.

— Ты здесь новенькая, Вайнерис.

— 0, спасибо, что напомнили, а то я вдруг забыла, что всего пару недель назад вышла замуж за ледяную скалу. И кстати у себя дома я жила намного лучше! Никто не предупредил меня, что я выхожу за брата короля, который живет в нищете? Мне интересно, а у нас вообще есть казна?

Он стоял красный, как будто я надавала ему пощечин. А потом схватил меня за плечи и вжал в стену. Его лицо было очень близко, глаза сверкали, и он так восхитительно пах...что у меня захватило дух. Как давно меня никто не зажимал у стены. Еще и такой красавец... Боже, какие у него губы.

— Возможно, тебе стоит подумать, прежде чем пытаться менять уклад жизни, который существовал веками.

— Райнар, а ты когда-нибудь думал, что, может, он существовал веками только потому, что никто не пытался его изменить?!

Он пытается меня остановить.

Я его бесила.

Но я ему нравилась. Я это видела. Чувствовала всем своим существом.

Райнар наклонился ближе.

— Ты ломаешь правила.

— Я их улучшаю.

— Ты не знаешь, во что ввязываешься.

— Но уже ввязалась.

— И ты считаешь, что победишь?

Я медленно улыбнулась.

—А ты?

Райнар пристально смотрел в мои глаза, словно пытался решить, стоит ли ему прямо сейчас взять меня хорошенько встряхнуть.

Или поцеловать.

Но вместо этого он развернулся и ушёл.

А я смотрела ему вслед и понимала, что эта битва только началась.

— Я все еще хочу знать на что мы собираемся жить?

10.

Я ехала в деревню исключительно ради зерна. Ну и ещё немного — ради приличия Герцогиня же. Хоть и с ведром. А зерно — это теперь святое. После того как выяснилось, что казна пуста, счета полны паутины, а документы на финансы семьи хранятся, видимо, в недрах мёртвого архива, который никто не открывал со времён деда текущего герцога. Ах да — самого герцога при этом на месте нет. Он снова "уехал по земельным вопросам", не удосужившись даже оставить записку, не говоря, уж о том, чтобы поцеловать в щёку или там сказать: "Вайнерис, не переворачивай всё вверх дном, пожалуйста". Что ж, поздно, милый. Вверх дном уже перевёрнуто.

С дезинфекцией и частичным ремонтом.

Колёса кареты скрипели подозрительно — я чувствовала, как проседает правое —как мои нервы, каждый раз, когда кто-то произносит слово "традиция" в ответ на "а почему у вас тут нет бухгалтерии?". Я мысленно прикидывала, сколько муки ещё смогу обещать крестьянам в счёт будущего урожая, чтобы не угробить замок окончательно, когда карета вдруг дёрнулась, остановилась неподалеку от церквушки, и я услышала голос. Точнее, крик.

— Горячка, милорд! Он бредит уже сутки! Кашель, как будто лёгкие выворачивает!

Да он уже не дышит почти! — кто-то выкрикивал это, срывая голос, кому-то явно важному, но точно не мне.

Я вышла. Спокойно. Без истерики. Потому что, когда врач в панике — всё, можно сразу в могилку. Передо мной метался староста — пожилой, с лицом красным, как свёкла, и глазами в панике. Перед ним — местный священник, с молитвенником, крестом и лицом обречённым.

— Мы молились. Молились всю ночь, — прошептал батюшка, — но дьявол не исходит. Значит должен оставить это бренное тело вместе с душой несчастного, но святого мученика.

Дьявол... не... исходит. Отлично. А если бы исходил, вы бы ему хворост принесли?

Знахари стояли в сторонке. Мрачно. Один держал пучок чего-то, что на 99% было полынью, а на 1% — дохлой ящерицей. Они мне точно так угробят ребенка.

— Где ребёнок? — отрезала я. Голосом, которым вела приём в понедельник, когда у тебя двадцать семь человек с соплями и один с настоящей проблемой.

Староста сглотнул.

— Мм. миледи, вы хотите.

— Отведите меня к нему, — повторила я, не повышая голоса.

Он кивнул резко и побежал. Я за ним. За мной — мой тёмный плащ, Василиус (как всегда, на свободном сопровождении), два слуги и встревоженная Агнесса, которая уже знала: если я иду с таким лицом — лучше не спрашивать.

Дом был бедный. Крыша перекошена, дверь скрипела, внутри пахло жаром, потом сыростью и отчаянием. Ребёнок лежал на соломенной подстилке, раскалённый, как печка, глаза закатились, губы пересохли, грудная клетка поднималась с трудом. На вид лет шесть-семь.

Я положила ладонь на лоб. Вскипело. Почти сорок. Дыхание частое, хриплое, в груди — влажные хрипы, кашель надрывный. Чёрт. Острый бронхит или пневмония, и, судя по дыханию, уже поздняя стадия. У него почти не было шансов.

— Принесите мне мед и миску с водой. И уберите отсюда крест с лица ребёнка. Он не поможет. А вот компресс — может помочь.

Я села на корточки над низкой кроватью, проверила лимфоузлы. Увеличены.

Сильное воспаление. И ни одной таблетки. Ни одной ампулы. Только мой мозг и то, что я могу выжать из грязного средневековья.

— Василиус, следи, чтобы мне не мешали, — пробормотала я коту. Он мяукнул утвердительно. Молодец. Хоть молчит. А то я с него шкурку спущу...не спущу конечно, но обоим нам будет несладко.

Мальчику начала сбивать жар водой. Обтирания, потом медовая вода на губы. Я знала: главное — не дать организму перегреться.

И в это время, посреди всего этого хаоса, пота, молитв и паники, у меня в голове всплыла мысль: а какого чёрта мой муж опять слинял?! Даже не сказал, куда едет.

Сколько пробудет. Какого рода проблемы. И где, простите, те самые документы по казне, о которых он «не успел поговорить»? Я в грязной деревне, с умирающим ребенком, а он снова в своих политических шатаниях.

Отлично, Райнар. Прекрасно. Только вернись — поговорим. У меня для тебя есть перечень вопросов и свежий компресс.

- Обтирайте, поите медом. Я скоро вернусь.

- То что она сказала..это богохульство! Крест не поможет — пробормотал священник и я еле удержалась чтобы не показать ему язык и не скорчить рожу.

Я вернулась в замок. Забыла о зерне. Все мысли о мальчишке...А потом всё как-то щелкнуло. Не громко, без фанфар, без молнии с небес. Просто в голове — щёлк.

Как будто кто-то аккуратно, вежливо, но настойчиво вернул на место не совсем вставленный контакт. И этот кто-то — моя профессиональная интуиция, та самая, что не подвела меня за сорок с лишним лет в медицине, и не собиралась подводить сейчас, в этом ароматном от липы, заплесневелом от истории сарае, где ребёнок хрипел, как разбитая кузнечная меха. Я поняла: антибиотика нет. Значит, придётся его сделать. Не заказать, не попросить, не выписать рецепт, а именно вырвать у природы. На слабо. На страх. На везение. И как же мне понравилась эта мысль.

Тревожная, безумная, на грани отчаяния — но до невозможности моя.

Пенициллин. Да, я не микробиолог. Да, не лаборатория. Но у меня был опыт. И память. И один яркий, прочитанный когда-то на досуге текст — о том, как Флеминг не особо планируя, обнаружил на хлебе плесень, которая стала спасением для миллионов. Плесень. РепкИнит. Та, что живёт в сырых подвалах, на гнилых яблоках, на чёрством хлебе, в трещинах между досками и в забытых тряпках. Та, что в нормальной жизни — беда, а в этой — может стать единственным оружием против смерти.

Я выпрямилась. Голова звенела от концентрации. Пульс учащён. Всё правильно.

Всё как всегда перед критическим решением. Взгляд выцепил первую подходящую жертву — юную служанку, у которой глаза были размером с луковицу, а подбородок дрожал, будто она уже представляла, как я сварю её с ромашкой.

— Ты! — указала я пальцем, — Бегом в пекарню. Скажи, чтобы отдали самый старый чёрный хлеб, весь, что есть. Только не выбрось по дороге, даже если дурно пахнет. Мне нужен подвал. Там сырость? Отлично. Я велю тебе оставить хлеб там, плотно укрыть мешковиной. Да, пусть будет тепло. Да, пусть будет влага. Пусть растёт, как трава после дождя!

Следом подозвала ещё двоих. Один пошёл собирать кору и влажную почву из-под старых деревьев — плесень любит прятаться там, где темно и спокойно, как в душе у интриганки на балу. Как леди Эванна. Второй — гнилые фрукты, тряпки, всё, что пахнет «пора выбросить». Я же собирала мысленно — всё, что помнила со времён практики, со времён лекций, со времён, когда ещё верила, что антибиотик — не подвиг, а норма.