Присутствие - Расулзаде Натиг - Страница 1

Натиг Расулзаде

Присутствие (рассказ)

– Это будет долгая история, – сказал хозяин дома, Эльнур Ашраф, словно предупреждая собеседника, и сладко потянулся в кресле, зажмурившись от удовольствия, будто рассказывать эту долгую историю доставляет ему несказанное наслаждение.

– Ничего, – выдержав паузу, ответил Самед, – мы для того и приехали сюда, чтобы никто нам не помешал выслушать вашу долгую историю. Разве не так? – повернулся он к третьему, молчаливому собеседнику, своему помощнику, сидящему чуть поодаль, возле камина, в котором тихо потрескивали дрова, но в то же время всем своим видом показывая, что абсолютно не нуждается в его поддержке. Тот, словно зная это, только молча загадочно ухмыльнулся.

За окном просторной хорошо натопленной комнаты, шел мокрый снег, падал на кусты и ветви деревьев и каплями воды стекал на землю. Из комнаты на первом этаже дома хорошо был виден сосновый, небольшой лес, озябший, продрогший, и было уютно сидеть в тепле и знать, что за стенами холодно.

– Мне записывать? – прервав свое долгое молчание, шепотом обратился к Самеду помощник, в то же время показывая жестом, будто водил ручкой по бумаге.

– Нет, Рамиз, – ответил тот. – Пока послушаем.

Рамиз молча кивнул.

– В такую погоду хорошо пьется глинтвейн, – сказал хозяин дома, – Хотите, я прикажу? У меня отлично готовят.

Гости переглянулись.

– Что ж, не помешает, – проговорил Самед.

Хозяин дома поднял трубку телефона на журнальном столике и что-то тихо сказал.

– Надеюсь, вы не отдали приказ отравить нас, – улыбаясь, сказал Самед.

– Нет, что вы! – тут же ответил с очень располагающей улыбкой хозяин и прибавил, продолжая начатый разговор, – И, кстати, чтобы вы знали: не я убил девушку… Если вообще она убита.

– Разумеется, – согласился Самед. – Вы не убиваете. Вы только отдаете приказы. Как сейчас, когда заказывали глинтвейн. Не с цианистым калием?

– Как же вы плохо обо мне думаете, – с показной горечью произнес хозяин дома. – Это может помешать нам подружиться.

– Мы не для того приехали сюда, чтобы с вами подружиться, и не стремимся с вами подружиться, – несколько раздраженно, но вежливым тоном произнес Самед. – Это невозможно. Не забывайте: мы по разные стороны баррикад.

– Молодость всегда категорична и безаппеляционна, – возразил хозяин дома. – Я же не вижу между нами никаких баррикад. И не хочу воевать. Возраст уже не тот.

– Да, – неожиданно заговорил Рамиз. – На своем веку вы немало повоевали. Мы это знаем.

– О, вы умеете говорить? – пошутил хозяин, но вовсе не издевательским тоном. – Не обижайтесь. Я уже начал было вас уважать за то, что вы умеете слушать.

Тут слуга внес на подносе три бокала глинтвейна, поставил перед посетителями на столик и молча удалился.

– Это ваш слуга? – спросил Самед.

– Я предпочитаю называть его официантом, мажордомом, садовником, в зависимости от того, что он исполняет в данный момент, – сказал хозяин и сделал короткий приглашающий жест в сторону бокалов. – Прошу, угощайтесь. Вы пришли с мороза, согревайтесь. Кстати, на чем вы приехали? У вас есть машина?

– Да, машина есть, но она сейчас на ремонте, завтра должен забрать.

– А какая, если не секрет? Простите моё любопытство…

– БМВ Х6, – ответил Самед.

– Что ж, вполне допустимая модель для скромного старшего следователя прокуратуры. Это не вызывающий «Порше 911», не фантастически крутой «Ламборгини URUS», так что все по рангу…

– Вы так хорошо разбираетесь в автомобилях, прямо как молодой человек…

– Так я и есть молодой, мне всего то восемьдесят шесть.

– Вот это да! – коротко рассмеялся следователь и повторил вслед за хозяином дома, – Всего-то…

– Так вы на такси добрались? – спросил старик. – Такси очень неохотно приезжают в эту сторону…

– Да, мы заказывали, но никто не захотел ехать сюда. Мы приехали на автобусе, – сказал Самед, протягивая руку к одному из бокалов.

– Разве здесь проезжают автобусы? – несколько удивленно спросил хозяин дома.

– Здесь нет. Ближайшая остановка километрах в семи-восьми, оттуда мы шли пешком.

– О! Значит, вы здорово замерзли. Глинтвейн очень кстати. Выпейте, – и хозяин посмотрел в сторону Рамиза, который в отличие от Самеда даже не шелохнулся, несмотря на приглашающий жест хозяина дома. – Не хотите попробовать? – обратился к нему хозяин. – Не бойтесь, с напитком все в порядке, – он улыбнулся, давая понять, что пошутил, – Смело пейте. Все равно, даже если б я вас убил, вслед за вами пришли бы другие, и стало бы еще хуже. Так что, согрейте свою душу и тело.

– Бесполезно, – сказал Самед, – Не уговаривайте его. Он не пьет ничего спиртного.

– Вот как! – произнес хозяин несколько удивленный, отпивая глоток из своего бокала и этим восклицанием ограничился.

– Перейдем к нашей теме, – выпив до дна напиток и вытерев рот тыльной стороной ладони, проговорил Самед.

– Да, конечно, – согласился хозяин и продолжил, немного помолчав, – Но чтобы вы поняли суть дела, мне придется начать с самого начала.

– Да, да, – чуть ухмыльнувшись, согласился Самед, покивав, после выпитого глинтвейна у него заметно поднялось настроение. – Начните именно с самого начала и ничего не упускайте…

– Детство мое пришлось на середину прошлого века, – начал хозяин дома, но Самед тут же перебил его.

– Одну минутку! – воскликнул он. – Я и не думал что начало такое далекое. Может, немного придвинемся в наши дни? Не то, боюсь, как бы нам не пришлось заночевать у вас…

– Вы, молодой человек, должны понимать, что в деле, которое поручено вам расследовать, важна всякая деталь, и многие детали берут свое начало именно из детства, которое в большинстве случаев и создает почву для всей дальнейшей жизни человека, судьбу которого вы пытаетесь решить: передать эту судьбу в руки правосудия, которое у нас, кстати, зачастую не оправдывает свое назначение и звание, или поставить точку на всяких подозрениях, выслушав мой рассказ…

Самед с показной, почти шутливой обреченностью вздохнул, покивал головой с видом человека, которому, однако, ничего не стоит прервать любой рассказ, если он покажется ему неинтересным и ненужным для расследуемого им дела.

– Хорошо, – сказал он. – Я слушаю.

– Так вот, детство мое совпало с серединой прошлого века, – повторил хозяин дома, но тут вошел слуга, длинный, худой, с невероятными длинными как у обезьяны руками, на что не обратил внимания Самед в первый раз, подошел к хозяину, согнулся пополам, будто сломался и зашептал ему в ухо.

Самед напрягся, стараясь что-то услышать, но безрезультатно, а хозяин дома скользнул по нему мимолетным, проницательным взглядом, улыбнулся одними глазами, и, выслушав слугу, достаточно громко произнес:

– Хорошо. Отравите.

Слуга бесшумно, как тень удалился, а хозяин, посмотрев на встревоженное выражение лица Самеда, рассмеялся.

– В подвале, где мои вина, обнаружена крыса, – все еще посмеиваясь, сказал он. – Ума не приложу, как эти твари повсюду пробираются… но не будем отвлекаться. Итак, детство мое…

– Если можно, покороче… – попросил Самед.

– Короче, чем моя жизнь, невозможно, – возразил хозяин дома. – И попрошу вас не перебивать, как вы привыкли в вашей неудобопроизносимой конторе…

Итак… На чем я остановился?..

– На самом начале, – подсказал Самед. – На детстве.

– Да… Детство… прекрасная пора. Оно было бы еще прекраснее, если бы я родился в другой, нормальной стране. Но, как известно, Родину и родителей не выбирают. И отсюда сразу же перейду на родителей. Отец мой был архитектором, не ахти каким, звезд с неба не хватал, был вполне средненьким спецом, как в то время выражались, работал в проектном институте, маленькая зарплата, большая нужда, впрочем, в те годы все так жили, все нужное необходимое – маленькое, все ненужное – большое. Мать у меня, несмотря на нужду и на возможность работать, потому что, если чего и не было в те грозные годы, так это безработицы в отличие от теперешнего времени – так вот, она не работала, была домохозяйкой, хотя и дома своего у нас не было, жили поначалу квартирантами в полуподвальном помещении… Как теперь говорят, западло было ей работать, отец не разрешал, хотя её зарплата, могла бы стать небольшим подспорьем в семье, но отец не мог пойти на это, менталитет не позволял: мужчина – добытчик, женщина – хранительница очага. Такая у нас была схема, такая примитивная философия. Хотя в детстве, надо сказать, я никакой добычи от отца не видывал, жили средненько и порой даже ниже средненького. Я, открыв глаза в этот мир, увидел перевернутую картину вселенной – перевернутые стены с сырыми от сырости отлипшими обоями, перевернутые решетки на окнах полуподвального помещения, чтобы никому не пришло бы в голову пролезть с улицы, чтобы воровать, хотя украсть, кроме жалкой дешевой посуды ничего в доме не было. Еще я увидел опрокинутое лицо мамы… И это было самое прекрасное, что мог бы увидеть ребенок на этом свете, и хотя у новорожденного не было никакой зрительной памяти, из всех увиденных перевернутых картинок в жалкой лачуге, картинка с улыбающейся мамой врезалась мне прямо в мое маленькое трепещущее сердечко.