И зовите меня Гудвин (СИ) - Корнев Павел Николаевич - Страница 2

Задумался об этом, и вновь пошла кругом голова — тогда сжал кулаки и стиснул зубы.

Надо собраться!

Ещё не хватало, чтобы крайним выставили и жмура обезглавленного на меня повесили!

Я огляделся и обнаружил, что мебель в комнатушке старая, как бы ещё не второй половины прошлого века — вся из ДСП с поцарапанной полировкой. В серванте пылилась посуда, в углу на четырёх ножках замер короб допотопного телевизора с вакуумным кинескопом. На стенах — бумажные обои и ковёр с геометрическим узором.

К алкашам на вызов приехали или к старушке какой?

Стоп! Какой ещё, к херам, вызов⁈

Я приметил в серванте зеркальную панель, подошёл и глянул на своё отражение. В глазах разом помутилось.

— Да красавец, красавец! — гоготнул боец, чей пинок и вырвал меня из забытья. — Рожа зелёная!

И да — на растрескавшейся поверхности зеркала отражалась именно что рожа, и рожа эта была серовато-зелёная, словно белого как мел человека густо посыпали пудрой бледно-оливкового оттенка.

Только человека ли?

Что за хрень⁈

Но совладал с эмоциями и не отшатнулся, не саданул кулаком по зеркалу. Заставил себя всмотреться в черты лица.

Ну да — всё же не морды и не хари, а лица. В крайнем случае — рожи. Островерхие уши, тяжёлая челюсть с ямочкой, массивные надбровные дуги, широкий рот с парочкой торчащих наружу клыков, чуть приплюснутый нос, малость толстоватые губы. На голове — обесцвеченный короткий ирокез. Ну или не обесцвеченный, а натурального оттенка, потому как красноватые глаза точно принадлежали альбиносу. На правой скуле багровела ссадина и чернел кровоподтёк, бровь оказалась рассечена.

«С этим можно работать, — подумал вдруг я и мысленно воскликнул: — Блин, да с этим и так можно жить!»

У иных негров шнобели куда как шире, а губы толще. Тут клыки обрезать, кожу отбелить, ирокез сбрить и после двух-трёх пластических операций обычным человеком стану. Только очень уж здоровым. Вот прям очень…

Росту за два метра, вес точно за полтора центнера. И то не жир, а кости, связки и мышцы. Торс бугрился жгутами мускул, слишком узкие рукава халата легонько потрескивали при каждом напряжении бицепсов.

«А и неплохо!» — вновь подумал я и растянул губы в улыбке, мимоходом отметив, что под халатом на мне майка-алкоголичка с узкими лямками и синие спортивные штаны с тремя полосками. Обут я был в растоптанные кроссовки на босу ногу.

Почему не стал выть, биться головой о стену и требовать вернуть себя в прежнее тело?

Так поджарилось оно от высоковольтного разряда!

Некуда возвращаться!

Опять же, если наперёд знаешь, когда, где и как распрощаешься с жизнью, да ещё есть время свыкнуться с мыслью о близкой и не самой безболезненной кончине, то за такой вот второй шанс ухватишься руками и ногами. И не важно даже, подарил растянувшуюся на вечность иллюзию бьющийся в агонии мозг или напортачил спаливший сознание прежнего хозяина этого тела экстрасенс — как бы то ни было, я собирался урвать от своего нового бытия всё, что только можно.

Но для начала требовалось не угодить за решётку, а значит, придётся изображать переходящее в полную амнезию нарушение краткосрочной памяти.

Нормальный диагноз. Прокатит, если всерьёз не начнут крутить.

— Все на выход! — послышалось откуда-то из коридора, и этого негромкого требования хватило, чтобы автоматчик сильным толчком в спину отправил шофёра скорой к входной двери.

Второй боец в комнате тоже оставаться не стал, а вот мне убраться восвояси помешал переступивший через порог худой длинный мужчина с мертвенно-бледной кожей, запавшими глазами и тонкой полоской бескровных губ.

— Не так быстро, зелёный! — всё так же негромко бросил он, не спеша проходить вглубь комнаты.

Что «зелёный» начнёт дурить гэбэшник нисколько не переживал по той простой причине, что выход перегородил мясистый громила в низко опущенной на лоб шляпе и длинном болоньевом плаще. Сложением тот не уступал тяжелоатлету или борцу — мимо такого даже орку не прорваться: мигом мёртвой хваткой вцепится и в бараний рог скрутит.

И «мёртвой хваткой» — это в прямом смысле слова, без какого-либо художественного преувеличения: очень уж характерного оттенка было синюшно-бледное лицо. А ещё до меня донёсся запах чего-то вроде формальдегида, аж в носу засвербело. Громила неприятно осклабился, и я сам не заметил, как упёрся спиной в стену.

Сразу опомнился, передёрнул плечами и перевёл взгляд на первого из заявившихся на место преступления гэбэшников, который продолжал изучать обстановку. Одежда у него оказалась сплошь неброских тонов — деловой костюм и шляпа были светло-серыми, сорочка белой, и только галстук отливал яркой синевой шёлка.

— Ну и что тут стряслось, зелёный? — поинтересовался гэбэшник некоторое время спустя.

— Ничего не помню, — ответил я в общем-то чистую правду.

— Совсем ничего?

Я покачал головой.

— С утра — так уж точно.

Думал, поднимут на смех или возьмутся угрожать, но бледный опер только тяжко вздохнул.

— Удивительно, ещё как имя своё не забыл. Не забыл ведь?

Он подступил и заглянул в глаза — сразу навалилась странная слабость, зашумело в голове, заложило уши, замелькали перед глазами серые точки. Правда, уже миг спустя сознание прояснилось и вернулась ясность мысли.

— Не вспомнил? — уточнил сверливший меня пристальным взглядом гэбэшник.

— Не-а! — чистосердечно сознался я.

Опер неопределённо хмыкнул, но ничего говорить не стал и опустился на корточки к безголовому телу санитара, а после вдруг поскрёб лужицу свернувшейся крови длинным острым ногтем указательного пальца и сунул его в рот! Бескровные губы растянулись в улыбке, и я, к своему несказанному изумлению, разглядел две тонкие иглы клыков.

Мать моя женщина! Упырь из конторы и впрямь оказался самым натуральным упырём!

Гэбэшник выпрямился, придирчиво изучил мой забрызганный кровью халат, даже потёр одно из не успевших толком подсохнуть пятен. Принюхался к пальцам, кивнул каким-то своим мыслям и предупредил:

— Не дёргайся!

Я и без того стоял, едва ли не вжавшись в стену, отодвигаться дальше было попросту некуда, поэтому просто неподвижно замер на месте. Упырь ткнул ногтем в ссадину на моей правой скуле и вновь сунул длинный ноготь в рот, затем повторил прежнее распоряжение:

— Не дёргайся!

Но даже после этого он поднёс к моему лицу кулак медленно и очень-очень плавно. Он примерился для удара раз и другой, затем спросил:

— Напарник левшой был?

— Без понятия. Я сегодня первый день. И не помню ни хрена.

— Первый раз в первый класс! — с каким-то шипящим смешком выдал упырь, отвернулся от меня и вдруг толкнулся назад локтем. До конца доводить удар не стал и вернулся к мёртвому санитару. Осмотрел и даже обнюхал его костяшки, после взялся изучать перепачканный в крови правый рукав покойника.

Дальше упырь быстро прошёлся по остальным комнатам, а вернувшись, наставил на меня указательный палец.

— Держи язык за зубами!

Брать подписку о неразглашении и даже опрашивать меня под протокол гэбэшник не посчитал нужным. Как видно, здесь — где бы это здесь ни находилось! — к делопроизводству относились не так строго, как в моей родной реальности.

— Разрешите обратиться! — послышалось вдруг от двери.

— Говори! — дозволил упырь, и его мёртвый спутник посторонился, перестав загораживать дверной проём.

— Проверили все блоки, доктора нигде нет, — доложил автоматчик в городском камуфляже и шлеме с поднятым лицевым щитком. — Из жильцов никто ничего не видел, посторонних не обнаружено.

— Свободен!

Опер задумчиво поскрёб щёку, но почти сразу его от раздумий отвлёк новый визитёр. Мимо мёртвого громилы в комнату как-то противоестественно ловко просочился тип с пепельно-серой кожей, вытянутыми островерхими ушами и оранжевыми радужками глаз. Ещё и волосы оказались платинового оттенка, ну чисто — эльф из тёмных.