Фолкнер - Шелли Мэри Уолстонкрафт - Страница 11

В Санкт-Петербурге он заболел, и она ни на минуту от него не отходила; вспомнив смерть своих родителей, она чахла от горя и страха. В другой раз, в российской глубинке, она заболела корью. Они были вынуждены остановиться в убогой хибаре; он ухаживал за ней, но, несмотря на все его усилия, без вмешательства врача ее жизнь была под угрозой, и в этих скверных условиях поправлялась она долго и трудно. Ее прекрасные глаза потускнели, маленькая головка безжизненно поникла. Но даже родная мать не пеклась бы о ней так усердно, как Фолкнер, и после она еще долго вспоминала, как ночью он сидел у ее кровати, подносил питье, разглаживал подушку, а когда ей немного полегчало, взял ее на руки и отнес в тенистую рощу, чтобы она подышала свежим воздухом, но при этом не переутомилась. Эти события никогда не забывались, они составляли красоту и радость их жизни, неотъемлемые, как неотъемлемы от розы ее цвет и аромат. Фолкнер подчас испытывал угрызения совести оттого, что позволял себе наслаждаться присутствием девочки, зато ее восторженное и трепетное обожание к нему не знало границ, и она наслаждалась этим необъятным изобилием.

Глава VI

Поздней осенью путешественники прибыли в Одессу, откуда им предстояло отплыть в Константинополь, в окрестностях которого они планировали перезимовать.

Не стоит полагать, что Фолкнер путешествовал с роскошью и размахом, как истинный milord anglais[8]. Карета у него была всего одна — открытая коляска; собственного слуги не имелось, а женщин, нанимаемых для Элизабет, приходилось часто менять. Парижанка, с которой они начали путь, отчаялась уже по прибытии в Гамбург. На смену ей взяли немку, но в Стокгольме ее пришлось уволить. Нанятая следом шведка в Москве заскучала по дому, и в Одессу они прибыли без слуг. Фолкнер не знал, что делать; требования, капризы и жалобы иностранных нянек его утомляли, но Элизабет не могла обойтись без спутницы своего пола, и вот по прибытии в Одессу он немедленно взялся наводить справки и искать таковую. Откликнулись несколько совершенно неподходящих кандидатур; Фолкнера лишь разозлили их непомерные требования и полная несостоятельность.

Наконец к нему привели женщину, похожую на англичанку; ею она и оказалась. Ниже среднего роста, осанистая, она держалась скромно и сдержанно, а ее опрятность и молчаливость были необычны для служанки и весьма приятны в сравнении с бурной мимикой, крикливыми голосами и неуемными претензиями иностранок.

— Слышала, вы ищете служанку для мисс Фолкнер на время путешествия до Вены; буду рада, сэр, оказать вам свои услуги, — произнесла она.

— Вы служите горничной в семье англичан? — спросил Фолкнер.

— С вашего позволения, сэр, я не горничная, а гувернантка, — чопорно ответила миниатюрная женщина. — Я много лет жила у одной русской дамы в Санкт-Петербурге; потом та привезла меня сюда, а теперь уехала и бросила меня тут.

— Как же так? — воскликнул Фолкнер. — Это несправедливо! Как это произошло?

— По прибытии в Одессу, сэр, эта дама, прежде не проявлявшая особого религиозного рвения, стала настаивать, чтобы я приняла ее веру; я отказалась, и тогда она поступила со мной весьма непорядочно, если позволите заметить, а сама наняла девушку-гречанку, оставив меня без средств к существованию.

— Вы пострадали за веру, — с улыбкой подметил Фолкнер.

— На роль мученицы я не претендую, — ответила женщина, — но я родилась и выросла в протестантской семье и не хочу притворяться, что верю в то, чего на самом деле не признаю.

Фолкнера удовлетворил такой ответ, и он внимательнее рассмотрел соискательницу. Она не была безобразной, хотя на ее лице остались небольшие отметины от оспы; черты были непримечательными, рот казался упрямым, а светло-серые глаза, подвижные и умные, все же не могли исправить общего впечатления невзрачности, так как были очень маленькими, а на веках и надбровьях остались следы недуга. Одним словом, женщина не была отталкивающей, но и ничем не привлекала.

— Вы понимаете, что мне нужна служанка, а не гувернантка? — спросил ее он. — У моей дочери нет других слуг, и вы должны обеспечить ей уход, к которому она привыкла, и не считать себя выше этого.

— Я не возражаю, — ответила она. — Мне больше всего хочется покинуть это место, и не за свой счет. В Вене я без труда найду подходящую работу; мне бы добраться до Германии в обществе порядочных людей, так что я буду признательна вам, сэр, если вы не поставите мне в упрек мое затруднительное положение и поможете землячке в беде.

Фолкнеру понравились ее прямота и жизнестойкость, полное отсутствие претензий и манерности. Он расспросил женщину о ее опыте работы и решил, что в качестве гувернантки она тоже пригодится Элизабет. Прежде он нанимал учителей по разным предметам, однако подобное бессистемное образование не привило девочке ни усердия, ни привычки к ежедневному труду, которые и являются главной целью образования. В то же время он очень боялся оплошать с выбором компании для своей подопечной и извелся от тревоги из-за постоянно сменяющихся нянек. Он внимательно рассмотрел стоявшую перед ним даму: никаких претензий, все просто, без лукавства; соблюдая вежливость, она тем не менее выражалась прямо и немногословно, говорила тихо и спокойно, но не тушевалась и не запиналась. Он спросил ее о вознаграждении; она ответила, что ее цель — бесплатно добраться до Вены, а сверх этого ей нужно немного; работая гувернанткой, она получала восемьдесят фунтов в год, но, поскольку ей предстоит быть обычной служанкой, она попросит всего двадцать.

— Но я хочу, чтобы вы выполняли обе эти роли, — ответил Фолкнер, — объединим две суммы, я заплачу вам сто.

Луч радости на миг осветил лицо маленькой женщины, но она ответила неизменившимся тоном:

— Я буду очень признательна, сэр, если вы так решите.

— Однако вы должны понимать нашу ситуацию, — продолжил Фолкнер. — Я упомянул Вену, но путешествую ради удовольствия без четких сроков и маршрута. Я не поеду в Германию сразу: мы будем зимовать в Константинополе. Возможно, мне захочется задержаться в тех краях и после Греции отправиться в Италию. Вы не должны настаивать, чтобы я отвез вас прямиком в Вену; возможно, вам будет достаточно попасть в любое цивилизованное место и обосноваться там, а после вы найдете другую семью, которая едет туда, куда вам нужно.

Она согласилась, но со всей серьезностью стала настаивать, чтобы он попросил ее рекомендации у респектабельных семей из Одессы, где она прежде работала; иначе, сказала она, он сам не сможет выдать ей достойную рекомендацию. Фолкнер исполнил ее просьбу. Все отзывались о ней наилучшим образом, хвалили ее порядочность и доброту души. «Мисс Джервис — чудеснейшее создание, — сказала жена французского консула, — англичанка до мозга костей: дотошная, чопорная, немногословная, спокойная и холодная. Если что-то противоречит ее правилам, она этого делать не станет ни за что. После того как прежняя хозяйка бросила ее самым постыдным образом, она могла бы жить в моем доме — или в домах четырех или пяти других своих знакомых — и не делать ровным счетом ничего, но она предпочла взять учеников и зарабатывать деньги репетиторством. Возможно, так она пыталась накопить на путешествие, но мы обнаружили, что она посылает деньги в Англию неимущему родственнику и, даже находясь здесь, не забывает поддерживать нуждающихся. У нее золотое сердце, хотя с первого взгляда и не скажешь».

Довольный этим отзывом, Фолкнер решил, что ему повезло обзавестись такой помощницей. В то же время он опасался, что ее присутствие существенно его стеснит. Служанка была лицом незначительным, но гувернантка — та требовала внимания: к ней следовало относиться как к равной, она станет третьей в их с Элизабет компании. Его замкнутость и тяга к автономности теперь будут сражаться с уважением к чувствам другого человека. Он будет вынужден говорить, хотя хотел бы помолчать; слушать и отвечать на легкомысленные замечания; осознавать, что рядом с ним ежечасно присутствует чужой человек. Все это казалось ему огромным недостатком, но через несколько дней, проведенных в компании новой спутницы, его опасения развеялись. Мисс Джервис обладала многочисленными скрытыми добродетелями, но считала главной из них безукоризненное соблюдение правил поведения: «Единственный ей ведомый обычай — ни разу не сойти с тропы приличий»[9]. Проживание в доме одинокого мужчины несколько противоречило ее понятиям, но чрезвычайная ситуация, в которой она оказалась в Одессе, не оставила ей выбора. Она попыталась уравновесить это зло, стараясь как можно реже попадаться на глаза своему нанимателю. К роли гувернантки ее готовили с детства; все в ней соответствовало этому занятию, и она думала лишь о старательном исполнении своего долга. Она использовала простые методы, ставила перед собой четкую цель и уверенно к ней шла; никакие причуды воображения не могли заставить ее отклониться от жестко намеченного прямого курса. Даже в самых сокровенных мечтах она никогда не претендовала на положение выше своего статуса. Единственным долгом для себя почитала усердное и добросовестное выполнение учительских обязанностей и благодаря своему благоразумию, порядочности и неустанному трудолюбию добивалась гораздо больших успехов, чем можно было ожидать от человека столь скромного и неприметного.