Слуга Государев. Тетралогия (СИ) - Старый Денис - Страница 33

Но Данила — ни в какую. А вот я, мой реципиент, напротив, всегда только и рвался быть стрельцом. Нет, сказал бы отец, то никуда бы братец не делся. Умным был и дальновидным сотник Иван Данилович Стрельчин. Понял, что сын-мастер-оружейник — куда как лучше, чем сын — плохой стрелец.

Уже через полчаса я стоял, как вкопанный. Вот только не меня вкапывали, а уже закапывали гроб с погибшим моим отцом.

Мать рыдала и уже дважды падала в обморок. Рядом стояли стрельцы да подхватывали её, били по щекам, приводя в чувство. Я слышал, как шептались бабы, черт их знает, откуда взялись, что всё правильно, горюет вдова по-людски. Мол, один обморок — это было бы даже неприлично.

И почему люди хотят абсолютно всё мерить какими-то мерками, укладывать всё в какие-то показатели? Вот я в обморок не падаю, но на душе так погано, что в какой-то момент даже захотелось ударить себя в бок. В тот самый, на который была наложена повязка. Так, чтобы заболела рана. А то с чего это она меня так мало беспокоит? Словно физическая боль могла бы побороть душевную — вот только это невозможно.

— Батюшка! — всхлипнула сестрёнка Марфа, когда немалый кусок глины, с трудом отлепившись от деревянной лопаты, с грохотом упал на гробовину.

Девочка прижалась ко мне, словно цыплёнок, ищущий укрытия. И впервые с момента начала погребения я немного оттаял. Обнял свою сестрёнку — четырнадцати лет от роду, но выглядевшую уже на все шестнадцать. По нынешним меркам — уже невеста. Да еще и какая! Вот мне головная боль — пристроить же нужно будет хорошо сестренку.

— Всё будет добре! Я защищу вас! И мужа тебе сыщу такого… буде на зависть всем знакомым девкам, — сказал я, подбадривая Марфу.

Упоминание об удачном вероятном замужестве приободрило девочку. Вот же! С младенческого возраста девицам вбивают в голову, что главная их роль — это выйти замуж, родить детей. А главная неудача в жизни — замуж не выйти. Тут монастырь только и спасет, или общество морально уничтожит «порченную».

А потом все пошли в трапезную стрелецкого полка. Именно тут и были подготовлены поминки. Мама сперва причитала, что это она должна была готовить. Да и все, мол, не по-людски… Но пономарь отчитал свое, быстро, за алтын «что-то забыв». Не было времени… Ну и как было не похоронить отца по-христиански? Пусть и в усеченном обряде.

— Всё! Более и часу у меня нет! — сказал я, вставая из-за поминального стола.

Так и порывался я обратиться к сидящим здесь же стрельцам: «Товарищи офицеры!». Насилу себя одёрнул. Но стрельцы и так поднялись следом за мной.

— Заботьтесь, коли у кого нужда будет из стрелецких жёнок и детей. Надо — так и серебром платите монахам! — сделал я последние наставления своим родным.

А после, лишь прихватив пару, как мне показалось, отличных пистолетов, пошёл на выход из дома. А были еще десятки заготовок на другое оружие. Нужно будет продвигать это направление. Кое-что обязательно подскажу. Зря ли некогда, в иной жизни, собирал старое оружие!

Я потратил несколько времени, чтобы и слово об отце сказать за поминальным столом, который некоторые по старинке ещё называли тризной. И чтобы съесть кутью, хлеб, смоченный в мёде, да выпить три чарки медовухи. Прикусил колбасой и хлебом. Ну и все… пора. Иначе из-за моей медлительности могу и полк загубить. Пора идти в Кремль.

— Трубите выход! — сказал я, едва вышел за порог отчего дома, и, изрядно прихрамывая, насколько мог быстро, направился в полк.

Слава тебе, Господи, что нога не переломана. Всё-таки это был, пусть и серьёзный, но только ушиб. Нога распухла, но я уже сколько-то её расходил. Потом, может быть, ещё станет тяжело и больно, когда надолго присяду или с пробуждения. Но пока ни о каком отдыхе речи быть не могло.

Я инспектировал формировавшуюся колону нашего полка, когда…

— Бах! Бах! — услышал я выстрелы слева, где располагался второй стрелецкий полк.

— Туда! — сказал я, решительно направляясь в сторону наших соседей.

У ворот я заметил сотню моих стрельцов, которые были готовы вступить в бой. Но выстрелов больше пока не было слышно.

— Что происходит? — спросил я сотника Собакина, которого оставил командовать группой быстрого реагирования.

К слову, вряд ли сотник догадывался, чем именно он командует. Предполагал, что всего лишь сотней, которую оставили на охранении передовым дозором.

— Стрельцов наших, кои пришли во Второй полк слово сказать, побили и повязали. Вот, выручать пришли, — отвечал мне сотник.

Я решительно направился к вратам соседской стрелецкой усадьбы, мои бойцы расступались, пропуская вперёд. Напротив ворот, внутри стрелецкой усадьбы, стояли стрельцы Второго полка, облачённые в синие кафтаны.

Я сразу вспомнил, что один из синекафтанников был на том собрании старейшин, что случилось сразу после решения о поддержке царя нашим полком. Он же заверял меня, что сам придет, да еще и людей своих приведет. Сдулся?

— Крови хотите, стрельцы? — выкрикнул я, решительно направляясь к стоящему и ухмыляющемуся неподалёку полковнику. — Так будет она. И вы начнете сечу, если не отпустите людей моих.

Полковник, заметив, с какой решимостью я иду в его направлении, сделал было несколько шагов назад. И это заметили и мои бойцы и синекафтанники. Явно сейчас полковник потерял толику своего авторитета в глазах стрельцов.

Пусть стрелецкое войско уже считается не самым благонадёжным на поле боя, но стрельцы не были трусами и смелость ценили. Просто многие из них, имея прочные семьи и часто немалое хозяйство, беспокоились не о войне, а о своей мошне. Впрочем… наверное, всё-таки это и есть некоторое проявление трусости и малодушия.

— Полковник, стрельцов ты моих отпусти! — жёстко сказал я, остановившись в пяти метрах от командира второго стрелецкого полка.

— Как смеешь ты, безбородый десятник, мне указывать, благородному сыну боярскому? — слова его могли ещё показаться решительными, но вот дрожащий голос выдавал страх полковника.

И он, возможно, до конца и не осознавая того, теперь прятался за спинами своих стрельцов… Служивые люди тем временем так же тихо отходили от своего полковника, будто бы подталкивая его навстречу ко мне. А он всё жался к ним, как дитя малое жмётся к своей мамке. Мужам в синих кафтанах, казалось, было стыдно за своего полковника.

— Стрельцы! Слыхали вы о моём чудном спасении и что крест во груди моей корни пустил, как благостное знамение? — я распахнул кафтан, вновь пришлось поднять рубаху, чтобы все увидели тот самый крест.

Между прочим, жутко чесавшийся. Кто-то перекрестился, иные ахнули. Такое зрелище даже для искушенных «тиктокеров» будущего было в новинку. А этим людям, пребывающим в суевериях и в крайней степени религиозности, подавно.

— Не смей! — выкрикнул полковник, а после, набравшись мужества, всё-таки вышел вперёд стрельцов и повернулся к ним. — Сегодня же выплаты будут, стрельцы! И всё, что говорит этот безбородый…

— Рот свой поганый закрой, пёс шелудивый! Уды козла плешивого! — прошипел я, извлекая саблю.

Обстановка накалилась. Стрельцы, как мои, в красных кафтанах, так и другие, синекафтанники, стали с усердием раздувать искры на своих пищалях. Вот-вот могла прозвучать стрельба. Но оскорблять себя не позволю. Это в миг может обрушить мой авторитет, не так, чтобы и легко выстраиваемый.

— Что молчишь, полковник? Выйди со мной на Божий суд — с таким безбородым! Слышал ли ты, в каком бою я сегодня был? — говорил я, почувствовав в этот момент, может быть, это что-то звериное…

Хотя далеко ли люди ушли от зверей? Я видел, что человек, стоящий напротив, жутко меня боится.

Уверен, что слава о ночном бое, где я не оплошал, своими руками убил четверых бандитов, уже должна растекаться по всей Москве. Уж тем более в подробностях должны бы знать о случившемся и наши соседи. Они, к слову, не спешили прийти на помощь — а ведь успели бы.

Полковник молчал. Он смотрел по сторонам, словно желая, чтобы сейчас нашелся тот, кто скажет против меня. Но командование полком теряется. Я видел мужчин в синих кафтанах, которые вот-вот взорвутся. И авторитет для них теперь не чин, должность. А сила.