Горячая штучка - Вайн Люси - Страница 50

— Никогда не скажу, — говорю я, хотя, возможно, вру.

Она продолжает.

— Но я думаю, что ты права. Возможно, передышка — это то, что мне нужно. В любом случае, в следующие две недели у Милли — пасхальные каникулы, то есть, это удобное время для поездки. — Она говорит увереннее, а потом признается надтреснутым голосом: — Тем не менее, я все еще люблю его, Элли.

Я притягиваю сестру к себе, и она снова начинает тихо плакать.

Возможно, это самые короткие каникулы, которые у меня были. Прошло всего три дня после моего приезда в солнечный Лос-Анджелес, и подоспело время уезжать домой.

После нашего полуночного разговора Джен пришла спать ко мне, а когда мы проснулись поздним утром, Милли тоже была с нами.

Лежа там, на гигантской кровати, мы заказали билеты на самолет, и Милли визжала от восторга, ей хотелось увидеть брови дедушки в реальной жизни. Она с нетерпением ждет, когда опять полетит на самолете.

За обмен моего обратного билета приходится заплатить неустойку, но это довольно просто, и я пакую вещи, удивляясь тому, что вполне готова покинуть Лос-Анджелес после столь недолгого пребывания. Эндрю уже уехал на работу, поэтому Джен позвонила ему, чтобы сообщить новость. Через стену было довольно плохо слышно. Судя по приглушенным крикам и красным глазам Джен, можно было понять, что все прошло негладко. Я так ужасно чувствовала себя оттого, что меня раньше не было здесь, рядом с ней. Джен переживала такое дерьмовое время, а я была погружена в собственные дурацкие проблемы, мне даже в голову никогда не приходило спросить ее об Эндрю. Я — никудышная сестра. Чувство вины, как молния, пронзает меня.

В дверях появляется Джен, уже с чемоданом, она улыбается. Я понимаю, что целую вечность не видела ее искренне улыбающейся. Господи, наверное, это было еще до болезни мамы. И даже с опухшими глазами и гигантскими мешками под ними она красива.

— Я проверила наши билеты по Интернету, — подтверждает Джен, она мимоходом вытягивает из моего чемодана уже уложенную в него блузку. — Знаешь, это так безобразно, — говорит Джен почти добродушно. Она крутит блузку в руках. — О, послушай, это уродство, — добавляет Джен, ухмыляясь и снова бросая ее поверх стопки. — Поспеши, мы готовы к отъезду, машина уже в пути.

Я застегиваю молнию на своем так и не распакованном чемодане, пора ехать. Пора прекращать быть идиоткой, бегущей от любой проблемы. Я сделала именно то, в чем обвиняла меня Софи, — при первом же признаке неприятностей я просто уехала из страны. Пора возвращаться домой и приводить свою жизнь в порядок. Не нужно никуда больше бежать.

15

17.05, вторник 9 апреля

Местоположение: Садик на заднем дворе у дома моего отца, где я не была, по меньшей мере, год, ну кто же выходит на улицу без всякой причины? Светит солнце, папа указывает на цветы и называет их нам — «Душистый горошек, пионы, тюльпаны», — как будто кто-то слушает его, или кому-то это интересно. Джен нарочно наступила на пион, и папа пытается намекнуть ей, чтобы она сдвинулась с места, но при этом не говорит ей об этом прямо и не просит.

Надо было видеть папочкино лицо, когда он открыл дверь. Все его девочки стояли на пороге и улыбались. Он, что было абсолютно предсказуемо, расплакался. А потом заплакала Джен, и поэтому начала плакать я, а потом Милли, глядя на нас в полной растерянности, проскользнула в дверь с криком, что она хочет кофе. Папа вытер фартуком лицо и повел нас всех в дом, шепотом спрашивая Джен: Милли ведь на самом деле не пьет кофе, ведь так?

Теперь, стоя в саду, я думаю о том, как мне самой хотелось бы выпить кофе. Обратный полет — тем более что он состоялся так скоро — по-настоящему вымотал меня, у меня слипаются глаза. Я планировала во время полета наверстать упущенное с Джен, узнать, как она оценивает ситуацию, понимает, посмотрев со стороны на свою замужнюю жизнь, но мы сидели порознь. Я думала, что это из-за того, что мы забронировали рейс в последнюю минуту, но, когда мы подошли к стойке регистрации, служащая спросила нас, не хотим ли мы сесть вместе, поскольку было много свободных мест, и Джен решительно отказалась. Она сказала, что специально затребовала места порознь, чтобы «одиннадцать часов не болтать по пустякам со своей сестрой и дочерью». Вероятно, мы произвели потрясающее впечатление на даму за стойкой.

В конечном счете, я села рядом с милой пожилой дамой лет шестидесяти или около того, которая была не прочь поболтать. Она напомнила мне маму, и на какое-то время, поскольку кресла в самолете расположены так близко друг от друга, мне показалось, что мама вернулась. Как это свойственно всем незнакомцам, попутчица прямо спросила меня, есть ли у меня приятель, и почему-то мне показалось это очень смешным. В конце концов, я рассказала ей о своих последних свиданиях, и она громко хохотала над ними, отчего я тоже рассмеялась. Оказалось, что эта дама — Белла — всю жизнь прожила одна. Время от времени у нее бывали случайные интрижки, сказала она, но она сделала свой выбор, и судьба сложилась так, что она осталась одна. Она сказала, что ей нравится быть одной и не иметь ни с кем близких отношений, и не спрашивать разрешения на то, чтобы осуществить задуманное. Она не любит ссориться и уступать или беспокоиться о чьем-то настроении. Она сказала, что не может представить себе, чтобы ей пришлось прикладывать усилия и всю жизнь ладить с кем-то. Я поняла, что она имеет в виду.

— Однажды я чуть было не вышла замуж, — сказала она. — Где-то в начале нулевых. Пол был довольно интересным, понимаешь, он был музыкантом. Он умолял меня выйти за него замуж, обещал не слишком докучать, но я прекратила все за неделю до церемонии. Я поняла, что мне просто захотелось надеть красивое платье и устроить пышную вечеринку. Я была не против свадьбы, но я не хотела выходить замуж. Он повел себя по-мужски и женился на другой женщине по имени Хизер. Он написал песню, она называлась «Любимые, которые никогда не любили меня», у меня она где-то есть на CD. Приятный, очень приятный мужчина.

Несколько часов я просидела в оцепенении, слушая рассказы о похождениях Беллы по всему миру. Где она только не жила и не работала, ежедневно знакомясь с новыми людьми, весело проводя время с мужчинами на всех континентах, в том числе в Америке, где захомутала кинозвезду, имя которой не захотела назвать, но очень похоже, что это был Билл Мюррей[82].

— В детстве, — сказала она, когда мы приземлились, — тебя мучают мысли о том, как сложится твоя жизнь. Когда ты — девушка, все вокруг считают, что ты должна стремиться к единственно возможной волшебной сказке — браку и детям. Что ты должна задумываться о свадьбе и мечтать о ней начиная с пятилетнего возраста, но, поверь мне, Элли, жизнь намного богаче. А мне, в частности, казалось, что замужество связано с непомерным самопожертвованием. Самопожертвованием, на которое я никогда не была способна. Я не хотела посвящать свою жизнь кому-то еще.

Я хотела быть счастливой, то есть быть самой собой. Будь счастлива, Элли, выбери собственный путь.

Это было почти полной противоположностью тому, что Джен наговорила мне в машине.

В саду мы открыли бутылку шерри, и папа радостно говорит о том, что позже надо раздвинуть обеденный стол. Ничто не приводит его в такое прекрасное настроение, как перспектива раздвинуть стол, ведь в последнее время у него было немного причин для этого. Папа собирается раздвинуть проклятый стол, и все мы собираемся сесть вокруг него и сыграть в боггл[83]. Таков план. Я вполуха слушаю, как он потчует Джен и Милли рассказом о своем последнем свидании. Он увлеченно говорит о женщине, с которой на днях у него состоялся странный ужин, поскольку та оказалась любительницей «макать чайный пакетик»[84]. Даже слушая вполуха, я понимаю, что женщина пыталась предложить папочке оральный секс определенного рода. Ну, пожалуй, я не стану ему это объяснять.