Горячая штучка - Вайн Люси - Страница 13

— Мам, ты должна дать мне пилюлю.

О, черт возьми.

Джен, кажется, шокирована.

— БОГА РАДИ, — кричит она. — Не зови меня «мам», ты — британка. Не знаю, что с тобой делать. Мы пробыли здесь всего год, а у тебя уже адский акцент. Скоро ты скажешь, что тебе больше не нравится стоять в очереди.

Несколько секунд они сверкают глазами друг на друга, а потом Милли бросает телефон и вразвалочку выходит из комнаты. Я полминуты разглядываю нарядную гостиную, прежде чем на меня надвигается лицо Джен. Она холодно оглядывает меня.

— Так она спрашивала тебя о месячных? Я убью эту маленькую сучку Конни.

Из кухни доносится неуверенный голос папы:

— Вы закончили болтать? — Он просовывает голову в комнату, после чего вносит в нее остальные части своего тела. Он держит в руке печенье с ванильным кремом и выглядит слегка побитым.

— Ты слышал? — сочувственно спрашиваю я его, и он печально кивает, снова садясь на диван. Я вручаю ему телефон, а он наклоняется к камере, так что Джен виден только его глаз.

— Привет, Дженни, отлично выглядишь, — говорит он.

— Я знаю, — самодовольно кивает Дженни. — Я болела целую неделю, поэтому похудела на четыре фунта. Я выгляжу замечательно.

— О, ну тогда прекрасно. Я рад, что тебе лучше, — неуверенно произносит папа.

— Я выгляжу стройнее, правда? — спрашивает она меня, и я с готовностью киваю.

— Да, Джен, ты на самом деле выглядишь очень хрупкой. Можно подумать, что тебе остался один шаг до смерти.

Она улыбается, она довольна.

Джен нравится быть худой. Это она любит больше всего остального — больше, чем свою семью. Для таких, как она, переехать в Лос-Анджелес — все равно, что вернуться к себе домой. Наконец-то она может целыми днями говорить о деньгах. Там даже официанты желают говорить о деньгах. Я еще не была у нее в гостях, потому что равнодушна к деньгам, но она говорит, что ей нравится место, где они живут, и ей совсем не хочется возвращаться обратно. Надеюсь, что это неправда. Я на самом деле скучаю по ней.

— Как твой супруг, Джен? — говорю я, чтобы сменить тему. Папа смотрит на меня, он обеспокоен тем, что я могу сказать Джен что-нибудь досадное. Он знает, что я не в восторге от Эндрю, мужа Джен. Он немного скучен и холоден. Мама тоже его не любила, но мы все знаем, что с Джен нелегко, и поскольку он по-прежнему делает ее счастливой, то мы притворяемся. Не то чтобы мы постоянно сталкивались с ним, но даже на редких семейных торжествах, на которые мы собирались все вместе, он никогда не отключал телефон или же внимательно смотрел в окно, делая вид, что созерцает пейзаж и поэтому не обязан разговаривать с нами. По правде сказать, в последний раз я видела его на маминых похоронах. Это был тяжелый день. Но после нескольких часов пустых соболезнований и поклонов я впервые оценила, что Эндрю даже не попытался заговорить со мной.

Джен пожимает плечами.

— У него все прекрасно, — говорит она. — На самом деле он очень увлечен работой, поэтому мы, видимо, нескоро сможем вернуться в Англию. Я определенно не смогу отпраздновать с тобой твой день рождения, папа.

Он машет ей рукой и качает головой, словно говоря «не беспокойся», но я-то вижу, что он разочарован. Джен умолкает и смотрит на нас, переводя взгляд с папы на меня. Я жду ее слов о том, что ей жаль пропустить это событие и что она скучает.

Вместо этого она говорит:

Я жду ее слов о том, что ей жаль пропустить это событие и что она скучает.

Вместо этого она говорит:

— Я вижу, что вы по-прежнему одиноки и набрали вес.

Мы с папой опускаем глаза на наши животы, а потом начинаем хохотать. Джен жестока, но мне плевать на то, что по ее стандартам я — толстая.

Большую часть своей жизни я покорно ненавидела себя и свое тело, как, по-моему, и положено делать женщине. Я — как бы это сказать поизящнее — чуть-чуть неотесанная. Не слишком, у меня все-таки человеческие формы, но я никогда не была худой. Долгие годы я постоянно рыдала, глядя на себя в зеркало, напевая про себя песни Мэрайи Кэри[25] и мечтая о волшебной липосакции. Или по меньшей мере о волшебных деньгах, чтобы оплатить реальную липосакцию. Расти рядом со стройной и красивой старшей сестрой было слегка обременительно, чем я всегда объясняла огромное недовольство собой. Но все изменила мама — ее смерть. Однажды, вскоре после ее смерти, я рылась на чердаке (о чем тебя никто не предупреждает после смерти одного из родителей, так это о том, что ты становишься владельцем скопившегося хлама из своего детства, оставшегося в родительском доме, потому что он тебе совсем не нужен, но в то же время ты не хочешь его выбрасывать. «Вещи с чердака»[26]). Как бы то ни было, я нашла свой подростковый дневник, и он был ужасен. Целые страницы ненависти к себе. Понимая, что в последние пятнадцать лет я произношу те же самые слова, глядя на свое отражение в зеркале, я с трудом призналась себе, что больше не хочу этого делать. Я не хочу провести следующие пятнадцать лет, называя себя такими словами, каких никогда не употребляла в разговоре с подругами. Я не хотела в старости, оглядываясь назад, думать о том, что всю жизнь ненавидела себя. Мне показалось это очень печальным. Поэтому вместо того чтобы приступить к очередной диете, я прекратила взвешиваться и подписалась на группу позитивного отношения к своему телу в Instagram. Постепенно я осознала, что полные женщины — СЕКСАПИЛЬНЫ. И худые тоже. И что все мы хотим того, чего не имеем. Худышка хочет быть более фигуристой, толстушка хочет быть менее фигуристой — все мы запрограммированы на то, чтобы испытывать недовольство собой. Но можно перепрограммировать себя, я знаю, можно. Именно этим я и попыталась заняться, переключить свой мозг и перезапустить мышление, поэтому всякий раз, когда я случайно перевожу камеру своего телефона в режим селфи и мне хочется завопить при виде своего дурацкого лица, я сразу же прекращаю это издевательство.

Понятно, что я еще в процессе работы над собой, ведь я — человек, который любит поплакать, глядя на себя в зеркало и напевая песни Мэрайи, но чаще всего я добиваюсь успеха. К тому же, знаете, что я поняла? Мужчины, как и прежде, не против заняться со мной сексом. Даже если они чуть чаще, чем я предпочла бы, многозначительно говорят: «У тебя такое милое личико» и «Меня никогда не привлекали худые женщины». Так и хочется сказать: «Чувак, ты не должен критиковать других женщин для того, чтобы повысить мою самооценку!» (Ладно, может быть, это чуть-чуть помогает.)

Джен цыкает на нас, а мы смеемся.

— И вы до сих пор явно не позаботились о том, чтобы исправить положение, — добавляет она.

Я качаю головой и меняю тему разговора.

— С Милли все в порядке? Кажется, она не так упряма, как обычно.

Джен кивает.

— Да, сейчас она на стадии полупослушания. Это странно. Школьная учительница сказала мне, что в этом полугодии она даже никого не задирала.

— Очень странно.

Папа откашливается. О да, он вновь собирается произнести речь. Он поджидал момент. Я отодвигаюсь назад, чтобы понаблюдать за происходящим.

— Гм, — начинает он. — Я очень горжусь тобой, Дженни, и собирался поговорить с тобой кое о чем, ты не против?

Она закатывает глаза.

— Я обязана это выслушивать? На самом деле у меня нет на это времени. Постой, ты хочешь рассказать мне о том, что испачкал брюки голубиным пометом?

Я морщусь, но папа, кажется, не замечает этого. Он продолжает:

— Дженни, ты знаешь, что я один с тех пор… с тех пор, как твоя мама покинула нас.

— Нет, мне это неизвестно, — с негодованием говорит она. — Мне никто ничего не говорил. Элли, почему ты не заботишься о папе?

Я встаю с дивана.

— Это и твой папа, Джен, а ты сейчас живешь в Калифорнии.

Папа шикает на нас. Его не остановить.

— И я в последнее время много думал. Я хотел поговорить с тобой о том, что я, возможно, начну снова с кем-нибудь встречаться. Это только предположение, может быть, я попробую. Попробую с кем-нибудь познакомиться. Безусловно, я не хочу, чтобы эта женщина заменила вам мать, и вам не придется называть ее «мама». Если только вы сами не захотите…