Акбилек - Аймаутов Жусипбек - Страница 35

Акбилек отослала Сару подозвать брата.

— Дай ушко, — и принялась нашептывать что-то Кажекену.

— Правда?

А что же еще?

И что же нам делать?

Остановится у нас…

Неудобно перед отцом не будет?

Нет, ой-ай! Мы же не вместе будем, что зде сь нехорошего?

Надо баранчика зарезать.

Миленький, ау! О чем ты? Конечно, надо, мы всегда его принимали совершенно замечательно.

Сердце Акбилек куда-то улетает и парит. Прошла в комнаты. Зажгла лампу. Стала заваривать чай. Расправила сбившиеся края половиков. Повесила аккуратно молельный коврик. Все никак не найдет себе места, пройдет туда, заглянет сюда: все ли устроено, прибрано, да чисто ли в углах. Словно от пыли на сундуках зависит все ее счастье. И кажется ей, что самовар замызган, рукава Кажекена запачканы, лица, платки доярок грязны, скатерть в жирных пятнах.

Дорогой, ау! Как ты рукава запачкал! Если можно, не подтирай нос рукавом, не будь, как эти всякие!

Попробовала нажаренные поварихой баурсаки и ей:

Ты бы лицо свое чуток вымыла, ау! — показалось ей, что на грязнуле платок потрепан, тут же отдала ей покрывавший мамину голову недолго ношенный кимешек.

Пристала и к чабанам:

— Скучно целый день пасти в степи овец?

Чабаны оторопели: «К чему это она?»

С чего это скучно? — только и ответили.

Хочется Акбилек всем помочь, за всех заступиться, всех пригреть, как неразумных птенцов под своими крыльями. Чтобы все были, как она, счастливы, переполнены радостью. Ни о ком она ничего плохого не думает, никого не желает обидеть. Ответ чабанов «Как это скучно?» она готова объяснить присущим им невежеством и думает: «Что же им остается, бедным, как только пасти и пасти этих скучных баранов, без просвета, без ожиданья встречи с любовью? Устают, и только».

Вечернее чаепитие тянется и тянется, кажется, длиннее целого дня. И крошку Сару все не клонит ко сну. Всматривается во тьму за окном, торопит часы на стене. Убрала посуду, постелила детям, вышла наружу. Прошла на кухню и велела поварихе: «Как там мясо? Закипело? Мы рано ляжем, спать хочется». Вернувшись, искупалась с душистым мылом, тщательно вымыла и лицо, и подмышки, и живот. Целый ритуал очищения. Скрывая от следившими за ней черными глазками Сары, достала платье новобрачной, завернула в мамин платок и сунула под свое одеяло.

Пока варилось мясо, Сара уснула. Кажекен пристроился рядом с чабанами и заставил рассказывать сказку о ведьме с медными когтями. Подали мясо. Есть Акбилек не хочется, а пастухов не устает просить съе сть еще. К концу ужина пришла Уркия.

Тетушка, покушай мясо!

Уркия:

— Только попробую, — и отведала мясо с лепесток.

После ужина, уложив Кажекена спать, Акбилек вышла

с Уркией во двор, встали перед окном и принялись советоваться — как следует встретить гостя, где встречать. Уркия считала, что ей прежде надо проводить Акбилек к себе домой, там и встретить гостя, там и угостить молодых. Акбилек, стыдясь столкнуться с дядей Амиром, сослалась на то, что не может о ставить детей одних дома, и отказалась. Хотя права Уркия, как замечательно было бы вдвоем с суженым посидеть при свете лампы за одним дастарханом и вглядываться, вглядываться в его лицо! Судили-рядили, в конце концов Акбилек, убедившись, что браг с сестричкой крепко спят, согласилась пойти в дом дяди, все-таки не проводить же ночную встречу у себя дома!

Дети видят сны, а Акбилек нарядилась в платье и камзол невесты, капнула на себя духи, набросила на плечи шелковый чапан и тихо ступая, осторожно открыв дверь, переступила порог с дрожью в коленях.

Яркий месяц. Снег сияет, как серебро. Горят звезды. Между двумя домами ясно виднеется протоптанная дорожка. Эта тропинка — словно путь, ведущий в рай. И кажется, шагни по нему — и окажешься перед дверью, за которой самая прекрасная, самая сладчайшая, самая счастливая жизнь. И с каждым шагом врата счастья все ближе. Оглушительно стучит сердце. Навстречу вышла Уркия.

— А дядя Амир где?

— В прихожей. А вас я устрою в дальней комнате.

Ой, Аллах, ай! Неужели Акбилек будет суждено сегодня сидеть рядом с ним?

Уркия распахнула дверь. Суньтесь с лампой к спящему в темноте человеку, непременно, проснувшись, заслонится от едва мерцающего фитилька. А тут свет хлынул прямо из райских врат! Акбилек как отбросило назад, оробела, замялась — глаза долу.

— Заходи, дорогая, заходи!

Его не видно. Но вся комната наполнена его присутствием. Акбилек, держась за тетушку, вошла мелкими шажками под шорох платья. Смотрит, а все вокруг Бекболата сияет лучами зари! Акбилек присела в сторонке. Не смеет взглянуть на него, смотрит на пол.

— Как живешь-поживаешь, сестренка? — первым ее поприветствовал Акберген.

— Благодаренье… — смогла чуть шевельнуть губами Акбилек.

Стало тихо.

— Желаем тебе узнать в жизни все хорошее, что обошло вашу мать! Все в руках Бога, нам остается лишь покориться Его воле. Пусть у вас все поскорее наладится как надо! — высказал свои соболезнование и пожелание Акберген и бросил взгляд на Бекболата.

Бекболат промолчал.

Акбилек промокнула скомканным шелковым платочком глаза. Бекболат молча смотрит в сторону.

К этому времени подоспела Уркия с мясным блюдом и поставила на расстеленную скатерть перед дорогими гостями. Ополоснули руки водой из ее кумгана. На блюде полбарана — с де сяток самых значительных долей, среди них грудинка — угощение, подаваемое только жениху.

Се сть выше и ближе к жениху Акбилек никак нельзя, чудится, что между ними кто-то уже широко развалился. Так и замерла почти у дверей. Акберген вынул свой ножичек и вопросительно глянул на Бекболата: «Нарезать?» Тот кивнул.

Для свата, примите! — произнес Акберген, желая Первому передать опаленную и проваренную до студня голову барана сидевшему в другой комнате дядюшке.

— Ойбай, кушайте сами, дорогие! Прежде жених — так уж положено, а там посмотрим! — запротестовала Уркия.

Однако, видя, что Бекболат невнятно отговаривается, как заика, она отнесла голову мужу, отщипнула ему на зубок и вернула на место. Уселись вокруг скатерти вчетвером и принялись е сть. Уркия, посматривая на Акбилек, все повторяла:

— Дорогая! Садись ближе! Что ты так смущаешься перед Бекболатом. Зде сь ближе, чем он, тебе человека нет. Душа поет, милая, правда? Так поет, так радостно, так ведь?

Акбилек робко и покорно колыхнулась, якобы сдвинулась, ничуть не приблизившись ни к аппетитной баранине, ни к желанному Бекболату.

— Вот так и следует вам сидеть рядышком, бок о бок! Никого из старших нет, перед кем следует стыдиться своих чувств, — поощрил и Акберген.

Понимая, что эти двое не отстанут, Акбилек еще подвинулась, и так отчаянно, что краешек подола ее расшитого чапана коснулся колена Бекболата.

«Угощайтесь, кушайте», — о чем еще говорить за дастарханом? Молчание понятно: приступив к мясу, немели даже такие болтуны, как Алдеке, что же требовать от скрытно приехавшего, таившегося Бекболата. Все чинно, благопристойно, все учтивы, внимательны, проникнуты глубоким уважением к сотрапезнику, ну дальше некуца! Ты, наверное, решил, что они мясо едят? Заблуждаешься, все они вкушают нечто, известное как «довольство». Странное это блюдо: не сыт, не бит и прячешь стыд, а доволен.

Бекболат краешком глаза поглядывает на невесту. Видит — Акбилек стала еще краше, исчезла девчачья угловатость, плечиками округлилась, светится вся. Сердце хвастливо забилось, улыбка прячется под усами, какая у него суженая! Акбилек робеет немножечко, щеки раскраснелись. Смущает и то, что пальцы его напоминают ей руки Черноуса, куда же дальше — срам, да и только. Надсадные воспоминания о днях в ущелье тревожили ее, как назойливые осенние мухи. Понятно, Бекболату не дано о них и догадаться. «А вдруг почувствует?» — обе спокоенная Акбилек, приглаживая прядь волос, слегка откинулась и посмотрела на Бекболата; взгляды встретились. Его глаза говорили: «Люблю только тебя». Даже в сумерках в пытливых очах угадывалась негасимая нежность, опрокидывающая в обморок. И глаза Акбилек отвечали: «И я готова отдать тебе всю себя». Как в ее черных зрачках не вспыхнуть огоньку любви, словно искре от удара огнива об кремень. И свет негасимой любви переполнил обоих…