Стерва. Обольщение (СИ) - Виннер Лера - Страница 27

Я выпила целый ковш ледяной воды, глядя на чернеющий вдалеке лес, и следующие слова Монтейна прилетели мне в спину камнем.

— Я почти забыл её лицо. Я только недавно понял. Я начал забывать её лицо. И даже маленького портрета не осталось.

Обернувшись, я увидела, что он снова сидит, свесив руки между коленями, и смотрит в землю. В этой позе было столько усталости, столько ни с кем не разделённой тоски, что я всё же решилась подойти ближе. Опять сесть на траву рядом с ним, но теперь — не обнять, а попытаться заглянуть в лицо.

— Как давно это было?

— Десять лет назад, — Вильгельм поднял на меня воспалённый и благодарный взгляд.

Десять лет его жизни.

Вся его жизнь, положенная, на алтарь справедливости, мести, поиск… чего-то.

— Сколько тебе было?

Я надавила сильнее, чем собиралась, но Вильгельм как будто очнулся, посмотрел на меня совсем иначе.

— Двадцать. Мне было двадцать.

Он говорил это так, будто десять лет назад ему было именно сорок, и я сказала то, что хотела сказать:

— Ты был щенком. Что ты мог.

Он пожал плечами, продолжая смотреть на меня так, словно цеплялся этим взглядом, искал малейшую фальшь.

— Я собирался податься на рудники. Года хватило бы, чтобы заработать.

— Или умереть.

— Когда тебе двадцать, и ты отчаянно влюблён, о таком не думаешь.

Он вдруг улыбнулся, а я подалась вперёд и немного неловким жестом взяла его лицо в свои ладони.

Монтейн не увернулся, не начал протестовать, и я почти задохнулась, потому что это было… доверие.

Я сумела отреагировать на его рассказ так правильно, что теперь он не пытался меня оттолкнуть.

Оставалось только склониться, к его губам, чтобы не поцеловать, но выдохнуть горячо и уверенно:

— Ты идёшь спать. Немедленно. Сегодня моя очередь отгонять твои кошмары.

Глава 13

Возвращаясь из дома травницы, я с некоторым удивлением отметила, что мне даже не потребовалась свеча, чтобы пройти ночью незнакомой доро́гой по тёмной деревне.

А ещё я думала о том, что во второй раз за короткий промежуток времени стала другой.

Оба эти раза были напрямую связаны с Чёрным Бароном. Если в первый он открыл для меня нечто прекрасное, лестное и удивительное, то во второй…

Его история что-то сломала во сне. Поставила что-то на место.

Никогда и ни за что я не хотела бы видеть его таким — уставшим, сражённым, вынужденным иронизировать над собственной трагедией, лишь бы не чувствовать её в полной мере.

И вместе с тем, я превосходно понимала, что безо всего этого он был бы кем-то иным. Не тем, кто отпугивает надоедливых крестьян мрачным взглядом, но лечит раненых щенков.

Бросился ли он спасать меня во имя искупления выдуманных грехов?

Интуиция подсказывала, что нет. Он просто не мог поступить иначе.

Не мог не вдохнуть жизнь в то и в тех, кто попадался ему на пути, потому что этой жизни в нём стало больше, чем он сам смел надеяться.

Так он вырвал у смерти эту деревню. Оставил её себе, даже вре́зал замок в приглянувшийся ему дом — потому что у него были на это силы.

Точно так же он собирался вырвать из тьмы и меня. Пусть и не своими руками, но он знал, кого и как следует просить о таком.

Да только я впервые за полгода об этом не думала.

Шесть месяцев страха, отчаяния, непрерывного поиска выхода неожиданно свелись для меня лишь к далёкой, почти не способной взволновать мысли.

Как всякий костёр затухает оседающими в золе искрами, так сместилась, отодвинулась для меня собственная неизбежность.

Раздевшись прямо у колодца и выбивая на себя ковш за ковшом, я спокойно думала о том, что больше у меня нет выбора.

Всего три дня назад я дрожала от страха и неуверенности в том, что у меня хоть что-нибудь получится.

Теперь же я знала точно, что получиться должно́.

Струсить, не справиться, не суметь… После того, что рассказал мне Вильгельм, всё это стало невозможным.

«Моя сила огромна. Я сделал что хотел, и она стала развиваться быстрее и свободнее», — он говорил об этом, как будто всё ещё удивляясь, словно не веря до конца.

Я не рассчитывала и не собиралась мечтать достичь его высот, но, помимо всего прочего, Монтейн стал для меня ещё и примером того, что всё возможно.

Он оказался достоин этого. И если он сам счёл достойной меня…

Барон спал на спине, трогательно-неловко запрокинув голову.

Я немного постояла в дверях, разглядывая его безбоязненно и жадно.

Совесть, пару раз за ночь успевшая напомнить мне о том, что я поступила бесчестно, снова попробовала было пода́ть голос, но я приказала заткнуться и ей.

Стоило ли рассказать ему всё до конца? Набраться мужества и произнести ту правду, которую я не посмела озвучить, боясь, что он презрительно отвернётся от меня?

Хотя бы в благодарность за его откровенность…

Скользя взглядом по его беззащитно открытой шее, я приходила к выводу, что нет.

Точно не сейчас.

Мешать ему, конечно же, не следовало. Как он не мешал мне.

Понимая это, я всё же достала из сумки чистую рубашку, переоделась, не выпуская его из поля зрения, и тихо забралась под одеяло.

Почему-то оно было одно. Имея возможность найти и второе, и третье, барон предпочёл довольствоваться одним на двоих, а я против этого точно не возражала.

Он уснул с влажными волосами, едва ли не на ходу. Подперев голову ладонью, я осторожно, чтобы ненароком не разбудить, погладила пальцами тёмные пряди.

Забавно было это наблюдать — собственный свет он предпочитал считать если не тьмой, то её составляющей. Что угодно, лишь бы не думать о том, кем он стал, не пытаться приладить себя к правде. Той правде, которую не мне было говорить ему в глаза.

Зная, что поступаю заведомо неправильно, эгоистично, я потянулась, чтобы коснуться губами его подбородка.

Монтейн достаточно крепко спал, чтобы не проснуться от такого поцелуя. А я могла не опасаться ни его внимательного взгляда, ни реакции на непрошенное неловкое прикосновение, разрешения на которое мне никто не давал.

Трогать его после всего, что он мне рассказал, было почти подлостью, но прикоснуться хотелось так сильно, что я постаралась убедить себя в том, что ничего страшного не случится.

Всего несколько почти целомудренных поцелуев.

Подбородок, чуть ниже уха. Шея.

Я замерла, наслаждаясь тем, как размеренно бьётся жилка под кожей, чуть-чуть колючей из-за дневной щетины.

Грудь барона медленно вздымалась во сне, рядом с ним было так тепло, что я сама начинала успокаиваться.

И вместе с тем где-то внизу живота рождалось постыдное и непривычное волнение.

Мне хотелось почувствовать его пальцы снова. Хотелось, чтобы он…

Я зажмурилась, мысленно призывая себя остановиться, встать и выйти из спальни, и пропустила момент, когда ладонь Монтейна опустилась мне на спину.

— Не передумала?

Такой простой вопрос, заданный расслабленным, хриплым со сна шёпотом.

Я заставила себя поднять взгляд, хотя посмотреть ему в лицо было немыслимо стыдно.

— Я…

А что, собственно, я собиралась сказать ему? Что трогала его вовсе не для этого? Что мне просто хотелось…

Барон развернулся красиво, чуть с ленцой, и мгновение спустя я задохнулась, оказавшись прижатой им к перине.

Он оказался тяжёлым и тёплым. Моя грудь теперь была прижата к его груди, и я вспыхнула, поняв, что он наверняка чувствует мои отвердевшие соски́.

— Хочешь последний шанс на побег? — подтверждая мою догадку, Монтейн погладил моё лицо ладонью так выразительно медленно.

Голос пропал, и я смогла только отрицательно покачать головой.

Неожиданно для меня это превратилось в настоящую муку — изнывать, ожидая очередного прикосновения, и сходить с ума от неизвестности, от неуверенности в том, что оно будет.

Один раз он уже отказался…

Его рука медленно опустилась ниже, скользнула по моему плечу на бок. Он так и не коснулся груди, но погладил живот, и я снова задержала едва восстановившееся дыхание.