Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович - Страница 82

— Не ведаю, что Татищев в реляциях пишет, но для двух заводов он уже подыскал угодные места. Весной начнёт стройку, осенью заводы заработают.

— А каковы намерения у вашего племянника Василия?

Акинфий Никитич ухмыльнулся:

— Васька болен. Вряд ли встанет на ноги. Так что на Благодати, опричь казённых, никаких иных заводов не будет.

— Верно ли ваше обещание? — фон Трейден вопросительно поднял бровь.

— Верно, — кивнул Акинфий Никитич.

— Тогда его сиятельству проще будет завершить следствие о заводах Никиты Акинфиевича, да и касательно убийства девицы Татьяны тоже.

— Я за брата платить не буду, — сразу отказался Акинфий Никитич. — Всё на милости графа. Что порешит, то и приму. А как там по мне следствие?

— Граф — человек слова. Штраф по вашим недоимкам сократят вчетверо.

Акинфий Никитич почувствовал удовлетворение. Привычные и давно любимые дела рассеивали тяжесть на его сердце. Горечь от потери Невьяны отступала, душа расправлялась, обретая прежний свободный облик.

Фон Трейден прошёлся по кабинету и с мальчишеским озорством потрогал фигурку рудокопа на макушке «рудной пирамиды».

— Наиглавнейшим препятствием в осуществлении вашего обоюдного предприятия граф видит господина горного начальника Татищева…

— И я тоже, — вставил Акинфий Никитич.

— В устранении оного граф возлагает надежды на господина Кирилова.

Статский советник Кирилов командовал Оренбургской экспедицией, которая бесславно воевала с башкирцами на Урале южнее горных заводов — «Екатеринбурхского ведомства», которым управлял Татищев.

— Растолкуйте-ка, — попросил Акинфий Никитич.

— Не знаю, достигают ли вас известия, но Оренбурхская гишпедиция близка к полному конфузу. Дикари сожгли Верхнеияцкую пристань, лишив гишпедицию снабжения, а основанная Кириловым крепость Оренбурх есть самое опасное и бесплодное место и отнюдь не российская Батавия, как заверял господин Кирилов. Никакого торга с Индией там и на тысячу вёрст не намечается. И пристань, и Оренбурх потребно возводить заново.

— А Татищев тут при чём?

— Господин Татищев подверг гишпедицию суровому осуждению. Он прислал в Сенат прошение о защите своего ведомства от башкирцев, недальновидно возмущённых Кириловым: якобы теперь надобно построить ещё одну линию крепостей от Яика до Шадринского острога и учредить на оной некое Исетское казачье войско. И граф Бирон склоняет императрицу к мысли, что лучшая государственная польза — перепоручить гишпедицию самому Татищеву. А на его место назначить обер-берг-гауптмана Шёмберга.

— Ловко! — оценил Акинфий Никитич.

Фон Трейден скромно опустил глаза.

— Граф готовит важные перемены. Горные заводы будут извлечены из управления Коммерц-коллегии и отданы новообразованному Берг-директориуму, а оный и возглавит барон Шёмберг.

— Ну, мне-то хрен редьки не слаще, — хмыкнул Акинфий Никитич.

— Ошибаетесь, — лукаво улыбнулся фон Трейден. — И весьма изрядно.

Капитан принёс с собой большой бумажный рулон. Вежливо сдвинув «рудную пирамиду» на край медного стола, он развернул широкий чертёж.

— Дабы не отягощать Берг-директориум излишними обязанностями, граф Бирон подразумевает создание второго ведомства горных заводов, равного по правам первому — Екатеринбурхскому. Сиё ведомство на оной ландкарте означено как «Ведомство Акинфия Демидова».

Акинфия Никитича будто прострелило молнией. Он впился взглядом в чертёж. Да, вот они — две небывалые горнозаводские державы: казённая и демидовская! Нарисованные тушью реки, озёра, леса, горы, слободы, заводы!.. Даже батюшка Никита на патрете изумлённо заломил бровь.

Акинфий Никитич забыл обо всём — о Невьяне, о демоне, о недоимках и прочих неурядицах. Господи, это какая же силища, какая воля — собственная страна!.. Пускай Шомбер с Бироном загребут себе хоть десяток Благодатей — зато у него, Акинфия Демидова, будет дымить трубами и греметь молотами настоящее царство, куда никому не дозволено соваться!.. Бирон и Шомбер всё равно разорят татищевские заводы и спихнут обратно в казённые руки. Алчному Сенату и глупой государыне от Демидова, кроме денег, ничего не нужно, и Акинфий Никитич потом выцарапает Благодать из казны, умножая свою державу! Свою личную! Такую, в которой только его, Акинфия, земля, только его люди, только его небосвод, только его бог!..

— Ныне граф готовит проэкт указа государыни о вашем «Ведомстве», Акинфий Никитич, — продолжил фон Трейден, — и в оном указе определяет кондиции ваших полномочий. Иные из них неотъемлемы и очевидны, а иные требуют вашего пояснения для графа. За ними-то я и прибыл к вам.

Акинфий Никитич с трудом вернулся мыслями к фон Трейдену:

— Говорите, господин капитан.

— Ежели быть точным, таковых кондиций четыре. Возвратное включение в ваше «Ведомство» заводов на Алтайских горах, изъятых в казну капитаном Татищевым. Запись в ваше крепостное владение беглых раскольников, кои сами объявят себя властям. Переход в ваше крепостное владение вольных до сей поры тружеников на ваших заводах. И обложение податями не по числу пудов изготовленного металла, а по числу печей, что есть подобие винным и прочим откупам империи. По сим четырём кондициям, Акинфий Никитич, граф ожидает от вас сообщения о денежной протекции его сиятельству. Коли ваша благодарность удовольствует графа своей щедростью, то кондиции будут утверждены указом государыни в искомой полноте своей.

Бирон вымогал новую взятку, понял Акинфий Никитич. И он, конечно, эту взятку даст. Мало будет Бирону — ещё добавит. Бирон ведь не разумеет, что Акинфий Демидов обретёт не крепостных и не послабление в податях, а первенство в человечестве, потому что горные заводы есть главная сила грядущего. Бирон не слышит, но уже повсюду грохочет и звенит железный век, божий мир превращается в машину, и править будут железные души.

— Тогда завтра я жду от вас письма его сиятельству, — завершил фон Трейден. — И для себя за услугу осмелюсь напомнить вам про кюнсткаммер минералов. А теперь дозвольте откланяться, час уже поздний.

В голове у Акинфия Никитича всё плыло и сверкало, но он сам открыл капитану дверь кабинета.

Через советную палату, с лестницы и снизу, из сеней, до него донёсся какой-то непривычный шум: топот, взволнованные голоса дворни и стук. Акинфий Никитич с удивлением вспомнил, что у него есть и обыденная жизнь — дом, контора, завод, работники, Невьянск… А снизу, из сеней, вдруг долетел истошный вопль:

— Башня!.. Башня горит!..

* * * * *

Онфим снял замок, вынул крюк из петли, а дверь в каземат всё равно не открылась — она упёрлась в кочергу, вбитую Савватием поперёк прохода.

— Лычагин, отвори! — прохрипел Онфим в узкую щель.

Савватий его, конечно, слышал. Со своей стороны он крепко прижимал дверь плечом. В каземате мелькал и вспыхивал свет: это бесновался демон. Из жёлоба вытекало сразу несколько потоков; каземат затопило уже по колено, однако плита лещади ещё оставалась выше уровня воды, и родовой пламень горел, как и прежде. В воздухе плавала сизая ледяная дымка.

— Я топором дверь в щепу разнесу! — глухо пообещал Онфим.

Савватий не ответил.

Сверху донеслись удары по чугунному люку. Демон мгновенно вихрем собрался под сводом — так собака вертится у ворот, за которыми стоит хозяин. А потом перед Савватием повисла огненная голова рогатого козла. Она безумно вывернулась как-то набок, словно козёл смотрел только одним глазом. Савватий увидел узкий, кошачий зрачок демона, пылающий тьмой.

— Ты в ловушке, дурак! — торжествующе выдохнул демон. — В башне — Артамон, в подземелье — Онфим! Беги, покуда слепец за топором ушёл!

Холод подземной воды пробирал Савватия до костей, зубы стучали.

— Твоя Невьяна тебя сторожам выдала! — глумился демон.

В полумраке каземата извивалось огромное змеиное тело в чешуе из тусклых вспышек — оно то появлялось в крутом изгибе, то исчезало.

— Я всем нужен, а ты — никому! Беги, покуда не поздно!