Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович - Страница 35

Из тех событий Акинфий Никитич сделал важный вывод: кто ближе — тот и опаснее. Поэтому никого нельзя подпускать вплотную к себе, особенно брата Никиту. И он держал Никиту в отдалении — даже в тульских делах. А Никита всё равно лез к нему, получал отпор и бесконечно жаловался.

— Мне плевать, кем я слыву, — Акинфий Никитич пожал широкими плечами. — Собака лает — ветер носит. А мои заводы цветут и множатся.

Народ почти разошёлся от церкви, и Акинфий Никитич увидел возле крыльца племянника Ваську. Тот уныло топтался, опасливо поглядывая на дядю и горного командира. Рядом стояла Невьяна в меховой душегрейке.

— В твои семейные дела, Никитин, я соваться не буду, — сказал Татищев. — Но слово замолвлю. Цегентнер, брат твой, — сутяжник. И мне его рожей любоваться не в радость. А вот сын у него — добрый заводчик. Помоги ему.

Акинфию Никитичу тоже нравился племянник, но признаваться в том не следовало. Акинфий Никитич надменно приподнял бровь:

— И чем же Васька хорош, капитан?

— Завод построил — и оное немало для его лет. И плутней не затевает, не то что ты. Он всем в пользу и казне тоже. Дай ему развернуться, Никитин.

— А то что? Снова из меня перья выщипывать начнёшь?

Татищев поморщился.

— Ты не вьюноша, Никитин. Старших сынов ты от дела отстранил. А младший сын — ещё отрок. Помоги племяннику сегодня, а завтра он твоему наследнику поможет. Он благодарный. Однако ж спорить я не буду.

Татищев закинул на голову колпак епанчи и пошагал прочь.

Акинфий Никитич ещё подумал, подрагивая подбородком, и зыркнул на Ваську: ладно, подойди! Васька подбежал торопливой рысцой. Был он какой-то неуверенный, помятый, глаза красные, словно пьянствовал всю ночь.

— Говори! — приказал Акинфий Никитич.

Судя по всему, Васька заранее заготовил жалобную речь.

— Батюшка мой — брат тебе, дядя Акинфий… — начал он.

— У моего кармана братьев нету! — грубо оборвал его Акинфий Никитич. — Не нуди! Чего надобно тебе?

— Надобно в долг на три года пять тысяч для Баранчинского завода, — тотчас объявил Васька, глядя на Акинфия Никитича собачьими глазами.

Акинфий Никитич молчал — тяжело и напряжённо.

— Помню, что ты моего батюшку на свои горы не пускаешь… Бог тебе судья. Но клятву даю, что батюшкиных проказ я повторять не буду…

Никита-младший лез на Урал настырно, как вороватый кот в погреб со сметаной. Пять лет назад он бегал по Берг-коллегии, надеясь заполучить место на речке Сысерти; Акинфий Никитич уговорил генерала де Геннина не отдавать Сысерть Никите и самому построить на ней казённый завод. В злой досаде Никита купил на Каме у купца Тряпицына Давыдовский заводик — и разорил его за три года. Тогда Никита нацелился на земельные отводы брата по речкам Ревде и Шайтанке: не слишком ли богато Акинфию иметь сразу два пустых места? В Коммерц-коллегию полетел очередной донос. И генерал де Геннин решил уступить. Речку Шайтанку горная власть всё-таки отдала Никите. Налаживать завод Никита отправил сына Ваську.

Акинфий Никитич смотрел на Ваську — и узнавал себя в молодости. Он тоже был где надо — настойчив, где надо — почтителен. И про Ваську он не обманывался: ежели требовалось быть жёстким или коварным, Васька был и жёстким, и коварным, иначе не построил бы свою крепкую Шайтанку. Но злобы, изменничества и алчности Васька в себе не таил, это уж точно. Акинфий Никитич даже завидовал, что Васька — его племянник, а не сын.

Порой Акинфию Никитичу хотелось отнять его у брата, как брат отнял у него сына Прошку. Тот жил в Туле при матери и бабке, и Никита Никитич подмял его под себя, женил на родственнице своей жены. Прокофий перенял от дяди всё самое худшее; иной раз Акинфий Никитич задавался вопросом: Прошка-то его ли сын? По наущению дяди взбалмошный Прошка тоже полез на Урал, написал горному начальству прошение, чтобы ему отдали казённые Алапаевский и Синячихинский заводы. Это прошение Акинфий Никитич заворотил взяткой. Старшего сына он отгонял от Урала так же беспощадно, как и младшего брата. Может, отыграться у Никиты, пригревая Ваську?..

Невьяна издалека наблюдала за разговором дяди и племянника.

— А зачем тебе, Василий, завод под Благодатью? — уже мягче спросил Акинфий Никитич. — Неужто в своих палестинах рудного гнезда не сыскал?

Васька как-то странно заелозил внутри расстёгнутого тулупа.

— На Чусовой-то ко мне чего-то шайтан привязался… — с трудом сказал он. — Башкирцы натравили… Попробую сбежать…

На Акинфия Никитича словно дунуло холодом — не земным, бодрым и здоровым, а подземным, рудничным, мертвящим. Акинфий Никитич понял: Ваську увидели. Отметили. Акинфий Никитич по себе знал это чувство. Ему стало пронзительно жаль славного парня. Лучшее, что следует сделать для Васьки, — это отвадить его от горных заводов, от демонов, которых заводы извлекают из недр вместе с железной рудой. И неважно, на какие свершения способен Васька. Неважно, какое возмездие заслужил брат Никита. Ваську ещё можно уберечь. Себя Акинфий Никитич не уберёг, а Ваську ещё мог.

— Не дам я тебе денег, — надменно сказал Акинфий Никитич. — Забудь про заводы. Уезжай в Тулу к отцу, а меня больше не тревожь.

Васька едва не заплакал. Акинфий Никитич отвернулся и пошёл к дому.

* * * * *

Рассерженный разговором с Васькой, Акинфий Никитич потребовал кошёвку и вместе с Артамоном поехал на Быньговский завод. Невьяна вышла проводить, но Акинфий не оглянулся на неё и не помахал рукой.

Уже сгущался вечер. Башня ярко покраснела. По лестнице крыльца там бегали растрёпанные солдаты, что-то таскали туда и обратно. Невьяна увидела, что к башне шагает Савватий. Наверное, идёт заводить куранты.

Савватий и вправду направлялся на звонницу. Подобно домне, часы не признавали божьих правил о буднях и праздниках, о трудах и отдыхе. Они даже смерти не признавали: когда Савватий умрёт, их будет заводить кто-то другой. Часам нельзя останавливаться, иначе в них не будет смысла.

Савватий думал об этом, поднимаясь с яруса на ярус, выше и выше. Бог создал всё, но создал так, чтобы работало само собой, без него. Божий мир — бесконечная машина. В действие её приводят силы стихий: течение вольных вод, полёт ветров, тяжесть земли и преображающий жар пламени. А мастер — он как бы малый бог. В бесконечной машине большого бога он отыскивает пригодное место и встраивает в него свою малую машину: плотину с прудом или доменную печь, водяную мельницу или паруса корабля… Но опасность в том, что малый бог, пускай и созидатель, уже богоборец. Уже язычник…

Савватий крутил рокочущий ворот курантов, наматывая на дубовый вал длинную цепь с гирей на конце, и не услышал скрипа ступеней под ногами Невьяны. Невьяна появилась будто видение, будто напоминание о чём-то потерянном — о большом боге для мастера или о любви, что ускользнула из судьбы, как рыба из невода. Восьмигранную часовую палатку с круговыми окнами закат залил странным и тревожным светом: малиновое зарево угасающего дня смешалось с синевой подступающей ночи.

— Ещё не бывала здесь, — оглядываясь, произнесла Невьяна.

Не отвечая, Савватий продолжал крутить рукоять.

Невьяна тихо прошлась по часовой палатке, рассматривая механизм курантов, гибко наклонилась под осью, протянутой к бланциферной доске.

— Хочу попросить тебя, — наконец сказала она, — не выдавай никому, что это ты давеча раскольников из каземата освободил. Не выдавай, что был там в ту ночь. Я на себя взяла вину перед Акинфием Никитичем и Семёновым.

Вал погромыхивал, чуть звенела цепь, пощёлкивала шестерёнка.

— А в чём причина? — спросил Савватий.

Невьяна встала у заиндевелого окна, подышала на стекло и протёрла маленькое прозрачное глядельце, пылающее от солнца.

— Не надо Акинфию Никитичу знать, что мы виделись ночью и тайком.

Савватий смотрел на Невьяну с печалью и нежностью. Невьяна не оборачивалась. Она сказала всё, ради чего пробралась сюда, на башню, но почему-то не уходила. И оба они молчали, словно предпочли просто переждать то время, которое люди обычно переводят в пустые слова.