Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович - Страница 33

Девки, хохоча, собирались в табунки и дружно отбивались от парней. Гриша еле сообразил, что сейчас начнётся самое главное: прыжки через огонь. Ради этого озорства всё и затевалось. Там, в табунках, те девки, которые не боялись и не стыдились, скидывали сарафаны, оставаясь в одних нательных рубашках, и напяливали берестяные личины — чтобы парни не опознали. А потом табунки расступались, и прыгуньи с личинами стремглав летели над измятым снегом к ярким кострам. Они высоко задирали подолы, чтобы не мешали бежать, и быстро перебирали голыми ногами. Гриша, открыв рот, смотрел на это чудо. Рывок — и девка птицей исчезала в пламени.

Конечно, она выскакивала с другой стороны костра. Выскакивала — и тотчас рвалась в ближайший табунок под защиту, а парни заполошно метались, пытаясь её сцапать. Если поймают — будет всё, на то и Коляда нужна. У Лепестиньи она означала вольную любовь, потому как праздник Коляды есть святое Рождество, а люди рождаются от любви мужика и бабы.

Васька рыскал у костров, шарахался из стороны в сторону и наконец дождался удачи. Девка в широкой и круглой личине выпорхнула из огня — гибкая, стройная, ловкая, будто белка. Нелепая берестяная мордища казалась потешной, как у ребятёнка: дырки для глаз, серпом вырезанная пасть. Ваську насквозь пронзило острое и жгучее понимание — она, точно она, такая ему и нужна!.. Васька вразмах растопырил руки, преграждая путь. Но девка чутко увернулась, словно язык пламени под ветром, и ускользнула Ваське за спину.

Васька закрутился на месте — девка исчезла, будто провалилась!.. Да нет же, вон там эта прыгунья — берестяная личина светлеет ему уже издалека. Распихивая встречных, Васька ринулся вдогонку за юркой чертовкой.

А она и не старалась спрятаться в девичьих табунках — она дразнила, кружила Ваську, мелькая то в одной стороне, то в другой. Но Васька видел её везде, в любой кутерьме — будто свечу во мраке. И уже ничего не замечал вокруг: ни снующей толпы, ни приятелей, ни подружек. Он толкался среди шумного народа, выискивая девку с личиной, словно вся жизнь его сошлась на этой неведомой прыгунье, и ему делалось всё веселее и веселее.

Прыгунья появилась возле одного из костров и замерла — теперь Васька перекрыл ей все возможности бегства. Она стояла перед огнём, оглядываясь, готовая, кажется, тотчас превратиться во что-то невесомое и неосязаемое, во вспышку света, и Васька тоже застыл, угадывая, куда этот свет полыхнёт.

— А ну-ка удержи меня! — задорно крикнула девка из-под маски.

Кто-то вроде повис у Васьки сзади на плечах, и Васька взбешённо трепыхнулся, высвобождаясь. Никто не помешает ему завладеть проворной беглянкой!.. А она безмятежно и легко засмеялась — засмеялась берестяная личина, растягивая прорезанный рот и щуря дырки прорезанных глаз.

Васька двинулся к дерзкой девке напролом сквозь толпу. Однако перед ним вдруг очутился Гриша и упёрся руками ему в грудь.

— Васька, это шайтан твой тебя нашёл!.. — простонал Гриша.

— Боишься, да, развисляй немытый? — отступая, лукаво крикнула девка.

Ударом в ухо Васька без колебаний сшиб Гришу на снег.

Девка отступила ещё на пару шагов, погружаясь спиной в огонь костра.

— Иди за мной, Васенька! — велела она.

И Васька не остановился бы… Однако берестяная личина на девке загорелась, начала корёжиться, кусками истаивая в пламени, и Васька увидел длинную козлиную морду в чёрной шерсти, лохматые уши и выгнутые рога.

— Иди ко мне! — девичьим нежным голосом позвало чудовище.

Гриша вцепился Ваське в ноги, и Васька упрямо поволок его к костру.

А чудовище внезапно повернуло голову набок, прислушиваясь к чему-то вдали, и без слов мгновенно растаяло вихрящимся клубом дыма.

По льду пруда к Святочному покосу плыл еле различимый перезвон курантов Невьянской башни.

Глава восьмая

Превыше всего

Зимой бывает такая погода, когда в воздухе висит невидимая ледяная пыльца и под ярким солнцем всё словно расплывается в сияющей дымке. Плыла в лазури неба золотая Лебяжья гора; нетронутой чистотой, как свежая ровная скатерть, блистал заснеженный пруд; заиндевелую башню охватило сказочное мерцание; над заводом стоял белый и фигурный столб дыма; вокруг туманного светила радужно лучился иконный нимб.

— Может, не возвернусь я с Благодати, — щурясь, сказал Злобин. — Тамо ить не в полатах обитать придётся, а в полатках. А я ослаб на простуду.

Леонтий Степаныч, старый плотинный мастер, прожил на Урале почти сорок лет, а всё ещё окал, как в юности. Родом он был из-под Вологды.

— Ты, дядя Левонтий, конечно, в крепости, но откажешься ехать — хозяин тебя не принудит. Ты уже отработал своё. Ты не обязан живот положить.

— Како не обязан? — удивился Злобин. — Обязан! Заводское дело же!

Татищев забирал его на закладку заводов под гору Благодать. Не глядя на праздничный день, Злобин вызвал Савватия к вешняку, чтобы объяснить про новый водяной ларь до рудного двора, про плотину, пруд и всё прочее.

— А мне-то почему? — спросил Савватий. — У тебя же сын есть.

— Ондрейка молодой, глупой. А ты — сам механической мастер. Должон понимать, что пруд с плотиной — тоже машина, токо сооружона из натуры, а не из железа. Она божье движение вод в заводскую роботу претворяет.

Злобин был первым помощником ещё у Никиты Демидыча, и Акинфий Никитич говорил, что Злобин для заводов — это Бог Отец Саваоф. Акинфий Никитич построил в Невьянске хоромы для Леонтия Степаныча, произвёл его в приказчики и назначил жалованье в тридцать рублей, но записал в свои крепостные, чтобы никто не отнял у него мастера. Злобин не возразил.

— Робочие прорезы в плотине ото льда прочищай пешнями кажно утро, — поучал Злобин. — Пешни в караулке, ключ от неё — у Егорова. Быки пред вешнячным двором весной укосинами укрепи, по два бруса клином. Иначе их льдом сомнёт и вешняк закупорит, и пруд поверху может хлынуть.

Вешнячным двором называлось пространство перед главным прорезом плотины — вешняком. От всякого речного мусора это пространство было огорожено сваями, а в паводок от льдин и плывущих деревьев разъятый проём вешняка защищали быки: врытые в дно треугольные срубы. Сейчас они уныло торчали надо льдом, как заиндевелые носы утонувших кораблей.

Откуда-то из недр зипуна Леонтий Степаныч достал помятую тетрадь.

— Вот тебе, Совватей, первейшее наставленье, — он потряс тетрадью у лица Савватия. — Держи. Это моя изография Невьи, фогельрись по-вашему.

Савватий раскрыл тетрадку, закапанную воском. На страницах Злобин начертил план пруда и карту всей реки Нейвы, которую Леонтий Степаныч называл «Невья», как привык ещё при Никите Демидыче.

— Всё ногами своими промерил, все заводи и западины обозначил и притоки главные — Горелку, Шуралку и Поскоку. Пущай Окиньша-то не забывает гонять по берегам Артамошку и подручников евонных, чтобы на устьях ломали у рыболовцов ихни загородки и заколы. А самое наиважное — тут смотри. — Леонтий Степаныч поплевал на палец и перевернул несколько листов. — Невьянский-то рости должон, и аз местичко сыскал для верхнего завода. Коли нову плотину отсыпать возле Слюдяного камени, получится другой пруд, и его можно прокопом с Таватуйским озером соединить. Тако море сообща разольётся, что вовеки не оскудеет, хоть три завода ставь. Это, Совватей, мой смёртный подарок Окиньше. Ноне ему то не надобно, однако ж время подойдёт — потребуется, ты и скажешь. Не потеряй чертёж.

Савватий посмотрел на старика, который хотел строить плотины даже с того света. Глаза у Злобина были истраченно-прозрачные, но зоркие.

Леонтий Степаныч возвёл дюжину плотин для демидовских заводов. Генерал де Геннин выпросил Злобина у Акинфия, чтобы соорудить плотину для Екатеринбурха. Своему плотинному мастеру генерал приказал во всём подчиняться Злобину, а потом в награду вручил Злобину золотой перстень.

— А теперь сюды поди, — позвал Леонтий Степаныч, забираясь с разметённой дороги в сугроб на обочине. — Замечаешь наледь на отсыпи?