Невьянская башня - Иванов Алексей Викторович - Страница 3

«Подручники», уважительно гомоня, полезли к самовару с кружками. Это было здорово — испить на стуже горячего сбитня.

— Своей хитростью дошёл? — спросил Акинфий Никитич.

— Нет, врать не хочу, — улыбнулся Набатов. — Летом наши-то иргинские «вольницей» гуляли и где-то в аулах на Уфе отняли у башкирцев диковину вроде казана с огневой каморой. А я только на русский лад переделал.

Летом на башкирских землях опять заполыхал бунт: башкирцы дрались с войском Оренбургской экспедиции, которое через улусы двигалось на Яик, чтобы построить торговую крепость. Обычно случалось, что в подобных смутах доставалось и заводам. Татищев, новый начальник заводов, разрешил крепостным работникам сколачивать воинские отряды — «вольницы» — и разорять башкирцев набегами, отвращая неистовых кочевников от желания напасть. С Иргинского завода купца Петра Осокина чуть ли не все мужики записались в «вольницу» и ухлестали за добычей.

— Башкирцы же медным делом не промышляют, — удивился Акинфий.

— А казан не ихний был. Китайский. Башкирцы его, небось, у казахов отняли, те — у зенгуров, зенгуры — у богдойцев. Долгий путь посудине выпал.

Акинфий Никитич пил сбитень, глядел на безмолвный снежный лес и думал, что заводы, затерянные среди этих дремучих гор, всегда живут какой-то странно обширной жизнью, будто морские корабли, хотя, конечно, не трогаются с места. Тут и пушки для сражений на далёких войнах, и мастера-иноземцы, и невидимые схватки дворцовых фаворитов, что лезут управлять империей как своей каретой, и беглые людишки со всех концов державы, и споры об истинной вере, и даже вот неведомый Китай как-то присоседился…

— Татищев не позволит тебе самовары паять, — заметил приказчик Осенев. — Офицеры знакомые брехали, что Татищев всю медь будет забирать на монетный двор в Екатеринбурх. Вместо самоваров пятаки будет чеканить.

— Обидно, что тут скажешь, — вздохнул Набатов.

Акинфий Никитич поглядел на него испытующе и спокойно сказал:

— А ты ко мне переходи, Родивон. У меня твоего дела никто не сократит.

Набатов был родом из-под Балахны, из вотчин Троице-Сергиевского монастыря, из одного уезда с купцами братьями Осокиными, только братья выкупились из крепости торговлей, а Набатов сбежал. Сначала он уговорил Петьку и Гаврилу Осокиных дать ему деньги на строительство Иргинского завода, потом сам же и построил этот завод, а потом утёк от монахов на Иргину и утащил всю свою семью — отца и мать, двух братьев и жену с тремя детишками. Да и не только их. У Осокиных сестра была игуменьей тайной раскольничьей обители на Керженце; когда там запылала злая «выгонка», Набатов выволок из пожарищ-самоубийств полсотни единоверцев и поселил их всех на своём заводе. Землепашцы стали работными людьми.

Акинфию Никитичу перевалило за пятьдесят шесть, а Родиону отбило тридцать пять, но Акинфию Никитичу порой чудилось, что Родион — ровня ему, а то и превосходит годами. Не из-за какой-то его узловатой старческой мудрости, наоборот — из-за простоты и ясности. Родион говорил и делал всё так ладно, что поневоле хотелось думать точно так же и работать, как он скажет. Люди шли за Родионом сами, без принуждения, будто за радостью душевной. Акинфий Никитич очень хотел переманить Родиона к себе. Он собирал таких редких людей — вроде неугасимых камней-самоцветов.

Солнце слепило до рези в глазах: похоже, холод перековал его жар на чистый свет, словно крицу на чистое железо. Истоптанная белая поляна перед избой рябила синевой заснеженных рытвин. Лошади с торбами на мордах негромко хрустели овсом. «Подручники» постарше убрались в избу играть в зернь; те, что помоложе, боролись друг с другом — лишь бы не замёрзнуть. Артамон тоже присел за стол и закурил трубку с длинным мундштуком — пристрастился, пока служил в солдатах.

— Мне приказчик нужен по медному делу, — сказал Акинфий Никитич Набатову. — И в горновые фабрики, и в посудные мастерские. Пахомий не тянет. А лучше тебя, Родивон Фёдорыч, знатока нету.

Набатов ни у кого не учился искать руду и плавить медь — в Балахне медного промысла не имелось, однако суть Набатов ухватывал с единого взгляда. Акинфий Никитич никогда не встречал такого природного чутья на разные заводские ловкости. Набатову словно бы сама земля говорила, что и как с ней надо делать. На Иргине Родион нашёл какую-то глину и даже без обжига набивал из неё огнестойкие кирпичи для медеплавильных горнов, и не требовался ему особый горновой камень из горы Точильной, за который все заводчики перегрызлись с казённым начальством. Но мало того. Набатов умудрился наладить дешёвую выплавку чёрной меди. Обычно медную руду сначала плавили на роштейн, потом — на гаркупфер, чёрную медь, а потом на красную медь — товарную. Набатов же каким-то образом гнал гаркупфер прямо из руды. Это убавляло в меди третью долю её немалой цены.

— На Иргине я сам себе командир, а в Невьянске попаду под Степана Егорова, не в обиду ему говорю, — виновато возразил Набатов.

— Лучше про отца поясни и про веру нашу, — посоветовал Осенев.

При Старо-Шайтанском заводе Осенев содержал тайный скит: здесь беглых раскольников прятала Выгорецкая обитель.

— А что твой отец и вера ваша? — полюбопытствовал Акинфий.

Набатов смущённо улыбнулся:

— Я задумал новый скит основать. Выговские вожаки своё одобренье прислали, а на почин мне деньги Петя Осокин даст, — Набатов имел в виду хозяина Иргинского завода. — Батюшка мой желает на постриг обречься, вот и пристанище ему будет неподалёку от меня и внуков.

Акинфий Демидов знал Фёдора Набатова — отца Родиона.

— Фёдор Иваныч на речку Висим уже подался, — добавил Осенев. — Там на Весёлых горах малосхимник Ипатий прячется, он ещё может в иночество по нашему чину посвящать. Фёдор Иваныч на поиски ушёл.

— Он же под «выгонку» татищевскую угодит, — заметил Демидов.

— Того и боюсь, — кивнул Набатов. — Затем и еду с тобой. Ежели изловят батюшку солдаты, мне выручать придётся. Иначе замордуют его на Заречном Тыну в Екатеринбурхе или в Тобольской тюрьме консисторской.

Акинфий Никитич хитро прищурился:

— Моя-то десница покрепче осокинской, — сказал он. — Деньгами на скит и я тебя сполна уважу — не пожалеешь, и от Синода огорожу. Перебирайся на Невьянский завод, Родивон. Под Нижним Тагилом есть потаённое урочище, там и обитель приткнуть удобно. Пускай твой Фёдор Иваныч игуменствует.

Родион даже растерялся от такого щедрого предложения заводчика:

— Ох, смущаешь ты меня, Акинфий Никитич…

Осенев усмехался в усы, наблюдая, как хозяин заманивает Родиона. Но Родион сокрушённо покачал головой:

— При всех твоих милостях не могу я бросить Петра. Такой путь бок о бок прошли. Куда он без меня? Я пообещал Петьке новый завод выстроить. На Благодати начальство Осокиным рудники определило, и я в июле мотался по тамошним чащобам, высмотрел пригодное место на речке Салде. Весной начнём заводскую плотину отсыпать, лес рубить, кирпич обжигать…

Гора, которую Татищев назвал Благодатью, свела с ума всех заводчиков. Все хотели получить кусок от железного сокровища. За Благодать грызлись Васька Демидов, племянник Акинфия Никитича, и бароны Строгановы, братья Осокины и братья Красильниковы — земляки Демидовых, а ещё разные мелкие компанейщики вроде Ваньки Тряпицына или наследников Ваньки Небогатова, и даже скакал вокруг Лексейка Васильев, ретивый зять покойного Михал Филиппыча Турчанинова из Соликамска. А ведь был ещё и казённый интерес, которым никогда не поступался Татищев — сторожевой пёс казны. Гора Благодать, не тронутая пока никем, заросшая непролазной тайгой, засыпанная глубокими снегами, дремала в своей глухомани и не ведала о грядущем. Но Акинфий Никитич знал, какая гроза уже в скором времени загремит над железными утёсами Благодати.

— Не будет никакого твоего завода на Салде, — щурясь от солнца, сказал Демидов Набатову. — И думаешь ты неправильно. По божьему произволенью ты, Родивон, не Осокину должен, а горному делу. А горное дело — у меня.