Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ) - Тарасов Ник - Страница 5

— И как их заводить?

Я показал, как откручивается головка. Он попробовал — получилось. Он повертел ее, услышал треск механизма. Восторг на его лице смешался с подозрением.

— А стрелка эта тоненькая, красная, зачем бежит без остановки? — ткнул он пальцем в секундную стрелку.

— Время считает. До самой малости, — туманно пояснил я. — Чтобы ни одной секунды зря не пропало. Время — деньги, господин купец.

Эта фраза, знакомая ему, но сказанная в таком контексте, ему явно понравилась. Он снова уставился на светящиеся цифры.

— И что ж ты за это… чудо хочешь? — спросил он, уже не выпуская часы из рук. Я понял — он попался.

— Да что мне надо, горемыке, — я развел руками, изображая крайнюю нужду. — Армяк какой-нибудь, чтобы тело прикрыть. Штаны бы теплые. Да рублей десять серебром, на хлеб и квас.

Купец расхохотался. Громко, на весь кабак.

— Десять рублей! За эту железяку⁈ Ты, парень, умом тронулся? Да я тебе за нее медяк дам, и скажи спасибо!

Начался торг. Тот самый, о котором я читал в книгах. Жесткий, злой, унизительный. Он называл мои часы уродливой безделушкой, а я расписывал их небывалую прочность и аглицкое качество. Он кричал, что я пытаюсь его надуть, я — смиренно вздыхал, что он лишает последнего куска хлеба сироту. Весь кабак превратился в театр, где я играл главную роль.

— Два рубля! И тулуп с плеча моего охранника! — рявкнул он наконец. — И это мое последнее слово!

Охранник, которому предназначалась роль жертвы, посмотрел на хозяина с немым укором.

— Маловато будет, господин купeц, — я покачал головой. — Вещица-то одна на всем Урале. Эксклюзив, как говорят в Европах. Завтра же к приказчику пойдете хвастать, а он спросит, почем взяли. Неловко будет признаться, что за два рубля у оборванца отняли.

Упоминание приказчика было ударом ниже пояса. Я попал. Это было как пальцем в небо, но попал. Конкуренция есть везде. Желание утереть нос ближайшему чиновнику было для любого купчишки сильнее жадности.

Он побагровел.

— Пять рублей! Армяк. Штаны. И сапоги! — прошипел он. — И чтобы духу твоего здесь не было!

— По рукам, — кивнул я.

Сделка свершилась. Один из охранников, злобно зыркнув на меня, стянул с себя потрепанный, но теплый овчинный тулуп — армяк. Мне швырнули под ноги видавшие виды штаны и стоптанные, но крепкие сапоги. Купец отсчитал пять серебряных рублей — тяжелых, настоящих — и бросил их на стол.

Я быстро переоделся прямо там, в углу, под насмешливые комментарии пьяных старателей. Скинул рваные лохмотья из XXI века и облачился в новую шкуру. Грубая, вонючая, чужая, но она была теплой. Она была броней.

Сунув деньги в карман, я поклонился купцу.

— Благодарствую, господин. Пусть служат вам верой и правдой.

Я развернулся и пошел к выходу, не оборачиваясь, держа под мышкой свою старую одежду. Я чувствовал на спине десятки взглядов. Завистливые, злые, удивленные. Я больше не был «барином-недомерком». Я был парнем, который на ровном месте обул заезжего купца на пять рублей и полный комплект одежды.

Выйдя из кабака в промозглую ночную грязь, я впервые за эти дни вздохнул полной грудью. Холодный воздух привел мысли в порядок.

Я лишился последней связи со своим миром. Но я приобрел нечто большее. Деньги. Одежду. И самое главное — понимание.

Здесь не выжить смирением. Не выжить, таская камни за похлебку. Здесь выживает тот, кто наглее, хитрее и умнее. Тот, кто видит возможность там, где другие видят только железяку.

И тут меня накрыло второй волной осознания, куда более мощной, чем первая.

Мои знания. Не о компьютерах и смартфонах. А базовые, школьные знания. Химия. Физика. История. Я знаю, как сделать порох эффективнее. Я знаю основы металлургии. Я знаю, что такое электричество. Я знаю, где на Урале потом найдут платину и алмазы. Я знаю, что будет с этой страной в ближайшие двести лет.

Глава 3

Пять серебряных рублей оттягивали карман. Тяжесть была не только в металле. Это была тяжесть выбора, который я только что сделал. Я обменял последний осколок своей прошлой жизни на шанс получить новую. Тулуп пах чужим потом и овчиной, грубые сапоги непривычно сковывали ноги, но я впервые за эти проклятые дни не чувствовал себя жертвой.

Я не стал мешкать. Выйдя из кабака, я не побрел в общий барак, где меня ждали бы косые взгляды и, скорее всего, попытка отобрать свежеприобретенное богатство. Я дождался в тени, пока из «Медвежьего угла» не вывалилась пьяная компания купца. Его, пошатывающегося, поддерживали под руки верные охранники. Они направились к одному из самых добротных срубов, стоявшему чуть поодаль от общей грязи — видимо, местный постоялый двор для тех, кто мог себе это позволить.

Я двинулся следом, держась на расстоянии. Это был мой следующий шаг. Чтобы стать купцом, нужно жить как купец. Или хотя бы рядом с ним.

Хозяин постоялого двора, угрюмый мужик с лицом, будто вытесанным из дерева, смерил меня недоверчивым взглядом. Моя новая одежда была лучше лохмотьев, но на фоне купца я все еще выглядел как его бедный родственник.

— Чего надобно? — пробасил он, загораживая вход.

— Комнату, — ответил я ровно, глядя ему прямо в глаза. — На ночь.

— Мест нет, — буркнул он, уже собираясь захлопнуть дверь.

Я не стал спорить. Я просто вытащил из кармана серебряный рубль и показал ему на ладони. Металл тускло блеснул в свете сальной свечи.

Глаза мужика на мгновение расширились. Он посмотрел на монету, и его лицо тут же утратило часть своей деревянности.

— Ну… одна каморка есть. Тесная, под самой крышей. Десять копеек за ночь.

— Идет, — кивнул я, не торгуясь. — Только воды горячей да таз. И чтобы не беспокоил никто.

— Будет тебе и вода, и покой, господин, — он тут же подобострастно согнулся, пряча рубль. — Прошу.

Моя «каморка» оказалась крошечной конурой с топчаном, застеленным соломенным тюфяком. Но после ночевок на лапнике это были царские хоромы. А главное — здесь была дверь, которую можно было запереть изнутри на тяжелый деревянный засов.

Когда хозяин притащил дымящийся таз с горячей водой, я заперся и впервые за неделю смог смыть с себя грязь этого мира. Вода была мутной и пахла дымом, но это было блаженство. Оттирая въевшуюся сажу, я смотрел на свои руки. Это были уже не руки фельдшера или водителя. Они были сбитые, в мозолях и ссадинах.

Я не думал, что усну. Голова гудела от событий, от осознания своего положения, от страха и злого азарта. Но стоило только моей голове коснуться жесткого, пахнущего сеном тюфяка, как сознание отключилось. Тело, измученное до предела, взяло свое. Я провалился в глубокий сон без сновидений, в спасительную темноту.

Проснулся я от яркого солнечного луча, бившего сквозь щель в ставне. В поселении уже кипела жизнь: слышались крики, скрип телег, ругань. Но я лежал неподвижно, глядя в потолок из потемневших бревен. Ночной отдых сделал свое дело. Паника и безнадежность ушли, оставив после себя кристальную ясность.

Вчера я действовал инстинктивно, как загнанный зверь, который внезапно огрызнулся. Сегодня нужно было начинать думать. Думать, как хищник.

Мой вчерашний маскарад — «погорелец с заморской диковинкой» — был одноразовым трюком. Второй раз он не сработает. Мне нужна была не просто маска, а новая личность. Броня, которая защитит от вопросов и подозрений. Легенда.

Я сел на топчане. Кто я? Не крестьянин — выдаст речь и отсутствие навыков. Не дворянин — слишком много условностей, проверок, связей, которых у меня нет. Моя вчерашняя ложь приказчику была слабой и держалась лишь на его желании получить бесплатного работника.

Оставалось одно. Средний класс этого мира. Люди дела, не привязанные к земле или службе. Купцы. Торговцы.

Идея, родившаяся вчера в кабаке, сейчас оформилась в четкий план.

Я — Андрей Петрович Воронов.

Имя я оставил свое. Петрович — потому что отца моего действительно звали Петр. А Воронов… просто первая фамилия, пришедшая в голову. Звучит просто, не броско.