Золотая лихорадка. Урал. 19 век (СИ) - Тарасов Ник - Страница 26

— Здесь, — коротко сказал он. — Дед мой тут от гонений прятался. Место верное.

Мы копали молча. Под корнями земля была сухой и плотной. Мы вырыли глубокую яму, стенки и дно выложили плоскими камнями и берестой, чтобы защитить от сырости. Получился настоящий сейф.

Той же ночью, когда лагерь спал, мы вдвоем перенесли туда все. Тяжелые мешочки с серебром. Пачки ассигнаций. И главное — наше золото, рассыпанное по кожаным кисетам. Я было задумался о том, что неплохо бы его переплавить, но заниматься подготовительными работами для нагнетания стабильной температуры в более чем тысячу градусов, сейчас было просто некогда.

Ящик, в котором еще вчера лежало целое состояние, теперь был набит обычными камнями.

— Теперь об этом месте знаем только мы с тобой, — сказал я Елизару, когда мы завалили вход в тайник землей и замаскировали его мхом и валежником. — Если со мной что-то случится, ты знаешь, что делать. Это — будущее артели.

Старик положил мне тяжелую руку на плечо.

— С тобой ничего не случится, Андрей Петрович. Бог не выдаст, свинья не съест. А тайну твою я в могилу унесу.

Я вернулся в свою комнату с чувством огромного облегчения. Я разделил риски. Теперь, даже если наш дом сожгут, а нас перебьют, наше богатство не достанется врагу. Оно останется ждать своего часа.

А через два дня случилось то, чего не мог предвидеть никто.

Это был обычный рабочий полдень. Шлюз гудел, артельщики, разделенные на смены, работали уже без прежнего страха. Я стоял у «машины», наблюдая за процессом, когда раздался крик. Но это был не крик боли или страха. Это был сдавленный, изумленный возглас.

— Андрей Петрович! Сюда!

Кричал Михей, молчаливый бывший крепостной. Он стоял у кучи породы, которую только что притащили для загрузки, и смотрел на что-то в своих руках, как на змею.

Я подошел к нему. Вся смена замерла, работа остановилась.

— Что там у тебя? — спросил я.

Михей, не говоря ни слова, протянул мне большой, комковатый булыжник, густо облепленный серой глиной. Но с одного края глина отвалилась, и оттуда, из серой невзрачности камня, на меня смотрел тусклый, жирный, маслянистый блеск.

Сердце пропустило удар.

Я взял камень. Он был неестественно, абсурдно тяжелым для своего размера. Я донес его до бочки с водой и опустил туда. Глина начала медленно расползаться, обнажая то, что скрывалось под ней.

Я вытащил его на свет.

Наступила звенящая тишина. Было слышно, как гудит в ушах.

В моих руках лежал самородок. Он не был похож на ювелирное изделие. Он был похож на застывший кусок расплавленного солнца. Неправильной, комковатой формы, размером с крупное перепелиное яйцо, он весь состоял из чистого, первозданного золота. Он был теплым от солнца, тяжелым, как сама земля, и абсолютно, невероятно реальным.

— Матерь божья… — выдохнул кто-то за моей спиной.

И тишина взорвалась. Это был не крик, а рев. Первобытный, восторженный рев людей, увидевших чудо. Они сгрудились вокруг меня, толкаясь, вытягивая шеи. Они тянули руки, чтобы коснуться, чтобы убедиться, что это не сон, не наваждение.

— Тихо! — рявкнул Игнат, и его голос, как удар кнута, заставил толпу отхлынуть.

Но они не расходились. Они стояли и смотрели на самородок в моих руках, и в их глазах горел огонь. Жадность, восхищение, суеверный ужас, благоговение — все смешалось в этом огне. Я видел, как Семён украдкой крестится, как Петруха шевелит губами, что-то беззвучно шепча. Они смотрели не на меня. Они смотрели на золотого идола, который я держал в руках.

И в этот момент я понял, что этот кусок металла опаснее, чем весь отряд Рябова. Он мог сплотить их, а мог и разорвать артель на части. За такой камень брат пойдет на брата, а сын — на отца. Он мог породить зависть, недоверие, убийство. Я должен был действовать. Немедленно.

— Он тяжелый, — сказал я, и мой спокойный голос прозвучал в наступившей тишине неестественно громко. Я перевел взгляд с самородка на Михея, который все еще стоял, как громом пораженный. — Спасибо, Михей. Ты глазастый.

Я подошел к нему и вложил самородок в его руки. Тот отшатнулся, едва не выронив сокровище.

— Не-не, Петрович, ты что! Это ж общее! — пролепетал он.

— Общее, — согласился я. — Но нашел его ты.

Я повернулся к замершей артели.

— Слушайте все! — я повысил голос так, чтобы слышно было даже на дальнем конце поляны. — Этот самородок — наша общая удача. Он пойдет в казну артели, как и все остальное золото. Но человек, который его нашел, не останется без награды.

Я сделал паузу, ловя на себе десятки жадных, вопрошающих взглядов.

— Любой, кто найдет самородок, получит премию. Лично себе, в руки. Пять процентов от его стоимости.

Снова тишина. Они переваривали. Пять процентов. От стоимости этого монстра. Это были не просто деньги. Это были безумные, немыслимые деньги. Больше, чем они могли заработать за всю свою жизнь.

— Михей, — я снова повернулся к нему. — Когда мы продадим этот камень, ты получишь свою долю. Как и каждый, кто тоже найдет самородок. А пока… — я улыбнулся, — прими поздравления. Ты сегодня стал богатым человеком.

И тут случилось то, чего я не ожидал. Первым к Михею подошел Семён. Он молча, с уважением посмотрел на него, потом на самородок, и хлопнул по плечу.

— Ну, брат, везучий ты.

За ним подошел Тимоха, потом Петруха. Они не смотрели на Михея с завистью. Они смотрели на него с надеждой. Потому что я только что показал им, что на его месте мог оказаться любой из них. Я дал им мечту. Осязаемую, реальную, золотую мечту. Я превратил слепую удачу в законную возможность для каждого.

Рев, который поднялся после этого, был уже другим. Это был не просто восторг от найденного золота. Это был рев преданности. Они орали, хлопали Михея по спине, жали ему руку. Они радовались не только за него. Они радовались за себя, за свою артель, за своего командира, который установил такой справедливый, такой понятный закон.

Я отошел в сторону, оставив их праздновать. Ко мне подошел Игнат.

— Хитро, командир, — глухо сказал он, глядя на ликующую толпу. — Очень хитро. Ты только что купил их всех. С потрохами. За их же собственные деньги.

— Я не купил их, Игнат, — поправил я, глядя на счастливое, растерянное лицо Михея. — Я дал им то, чего у них никогда не было и чего не купишь ни за какие деньги. Справедливость. И надежду.

Праздник был недолгим. Он схлынул, как весенний паводок, оставив после себя гул в ушах и тревожное, илистое чувство на дне души. Я смотрел, как мои артельщики, буквально только что были готовы разорвать друг друга за право коснуться золота, а теперь с братским уважением хлопают по плечу растерянного Михея. Я погасил пожар зависти, залив его бензином надежды.

Вечером, когда эйфория сменилась сытой усталостью, я собрал свой совет в конторе. Игнат, Степан, Елизар.

На столе, на куске чистой холстины, лежал он. Самородок. В тусклом свете сальной свечи он не блестел, а скорее впитывал свет, казался сгустком застывшей тьмы, из которой пробивалось внутреннее, маслянистое сияние. Он был пугающе жив.

— Красив, чертяка, — первым нарушил тишину Степан, но в его голосе не было восхищения. Была трезвая оценка ювелира, разглядывающего проклятый бриллиант. — За такой иное имение купить можно.

— И умереть по дороге к этому имению, — глухо добавил Игнат, не сводя глаз с камня. — Такая штука притягивает к себе смерть, как падаль — ворон. Слух о нем дойдет до Рябова раньше, чем мы успеем его спрятать.

— Он уже дошел, — подал голос Елизар. — Пока вы тут плясали, мой Фома на дальнем дозоре был. Видел дымок в лесу. Один. Там, где дымку быть не положено. Кто-то сидел и смотрел. Ждал. А потом передал сигнал.

Внутри у меня все похолодело. Они уже здесь. Рябовские ищейки. Они не ушли. Они наблюдали. И они видели все. Видели, как мы нашли самородок. Видели, как ликовала артель. Они слышали этот рев, донесшийся до них через лес, и прекрасно поняли, что он означает.