Пятьдесят слов дождя - Лемми Аша - Страница 2

Норико села. И принялась ждать. Чего именно – сама не знала.

Несколько мгновений спустя ворота открылись, и вышли двое крупных мужчин в костюмах, с презрением глядя на Норико сверху вниз.

– Уходи, девочка, – сказал первый. – Здесь не нужны попрошайки.

– Я не попрошайка, – возразила Нори, вставая на ноги. – Я – Норико.

Мужчины безучастно на нее уставились. Нори протянула конверт, который ей дала мать.

– Камидза Норико дес.

Мужчины переглянулись и молча исчезли за воротами.

Нори опять осталась ждать.

Еще один долгий миг – и первый мужчина вернулся.

– Пойдем, – поманил он пальцем.

Он подхватил ее вещи и зашагал вперед, и Нори пришлось броситься за ним следом. Прекрасный огромный дом походил на дворец, однако внимание девочки быстро сосредоточилось на стоящей перед дверью фигуре.

Пожилая женщина с глазами как у ее матери и серебристыми прядями в аккуратно уложенных волосах уставилась на Норико с полнейшим недоверием.

Поскольку иного ей не оставалось, Нори сделала, как было велено.

– Комбанва[3], обаасама[4]. Меня зовут Нори.

Часть I

Глава первая

Песнь воды

Киото, Япония

Лето 1950 года

Боль пришла быстро. Явилась пугающим всплеском. И ничто не могло остановить ее жуткое шествие.

Боль пришла быстро. Само действо длилось куда дольше.

Нори едва ли не приветствовала вспышку боли, ведь она была самым приятным из того, что последует. Сперва покалывание, словно маленькое перышко выбивало на коже джигу. Затем растекалось жжение. Один за другим каждый нерв тела возбуждался и вопил, пока все они не слились в единый хор протеста. Затем – слезы. В свои юные годы Нори научилась их не сдерживать, иначе станет хуже. Если сдерживать, то она начнет урывками втягивать воздух носом, чувствуя, как туго сжимается грудная клетка. А потом из носа потекут сопли, смешиваясь со слезами тошнотворным варевом, которое слишком часто попадало в приоткрытый рот.

Лучше уж принять слезы со всем возможным достоинством. Они будут лишь стекать по щекам, прохладные, словно журчащий ручей.

В этом, по крайней мере, была хоть капля самоуважения.

– На сегодня все, Норико-сама.

Сквозь резь в глазах она заставила себя сфокусироваться на говорившей: служанка лет тридцати с небольшим, с круглым приветливым лицом и теплой улыбкой.

– Спасибо, Акико-сан.

Горничная осторожно помогла Нори подняться из фарфоровой ванны, предложив десятилетней девочке опереться на ее руку.

Резкий порыв ветра, коснувшийся обнаженного тела, заставил Нори тихонько вскрикнуть; колени подогнулись. Акико удержала ее и, удивительно легко вытащив из ванны, усадила на стул.

Нори начала медленно раскачиваться взад-вперед, желая, чтобы непрерывное движение помогло унять дрожь. Спустя несколько мгновений боль утихла ровно настолько, чтобы девочка сумела открыть глаза, увидеть, как служанка смывает смесь теплой воды, отбеливающего вещества и темных крупиц кожи цвета миндаля – ее, Нори, собственной кожи – в канализацию.

– Как думаете, получается? – спросила Нори, негодуя на саму себя из-за просочившегося в голос рвения. – Акико, как вы думаете, получается?

Служанка повернулась к ребенку, оставленному ей на попечение, и слабо улыбнулась. Нори испытала огромное облегчение.

– Да, маленькая госпожа, я думаю, что получается. Ваша бабушка будет довольна.

– А как вы думаете, я получу новое платье?

– Возможно. Если ваша бабушка даст мне денег на ткань, я сошью вам летнюю юкату. Старая уже совсем мал-а.

– Я хотела бы синюю. Благородный цвет, правда, Акико?

Служанка опустила взгляд и принялась переодевать Нори в чистое хлопковое исподнее.

– Синий будет очень красиво смотреться на вас, маленькая гос-пожа.

– Это любимый цвет бабушки.

– Да. А теперь бегите. Через час я принесу вам поесть.

Нори заставила себя двигаться, не обращая внимания на пульсирующую боль. Все получалось, она знала, что получалось, с такими-то ежедневными ваннами! Бабушка послала за самым лучшим чудо-мылом, которое только можно купить, аж в Токио. Нори с готовностью терпела боль, вовремя поняв, что результаты будут стоить любых страданий. Она сидела бы в ванне хоть весь день напролет, если бы Акико позволила, но разрешали ей только по двадцать минут зараз. На левой ноге остался покрытый крапинками фиолетовый ожог, который приходилось скрывать особенно длинными юбками. Зато кожа вокруг него была удивительно светлой.

Нори хотела, чтобы так выглядела вся ее кожа.

Она прошла по коридору, стараясь не издавать никаких звуков, – во второй половине дня бабушка любила поспать. Особенно зимой, когда для светских визитов слишком холодно, а солнце садится рано.

Нори поспешила к лестнице на чердак, избегая взглядов слуг, которые рассматривали ее всякий раз, как она попадалась им на пути. Она прожила здесь уже два года, и все равно им явно было не по себе от ее присутствия. Акико заверила девочку, что дело не в том, что она им не нравится; просто они не привыкли к детям в доме.

Так или иначе, Нори с удовольствием обитала на чердаке, вдали от всего и всех. Бабушка в первый же день распорядилась, чтобы его расчистили и превратили в жилое помещение.

Чердак, очень просторный, заполняло столько вещей, сколько у Нори никогда не было. Кровать, обеденный стол и три стула, книжная полка, корзина, полная вязания и шитья, скромный алтарь для молитв, небольшая жаровня на зимние месяцы и шкаф для одежды. Даже маленький туалетный столик с табуреточкой, который, по словам Акико, когда-то принадлежал матери Норико. И, конечно, ее коричневый чемодан с фиолетовым шелковым платочком вокруг ручки. И голубая сумка с маленькой серебряной застежкой.

Больше всего ей нравилось окно в форме полумесяца над кроватью. Когда Нори вставала на постель ногами (чего ей делать не полагалось), то видела огороженный задний двор с зеленой травой и разросшимися старыми персиковыми деревьями. Она видела искусственный пруд, в котором плавали и плескались карпы кои, и слабые очертания соседних крыш. По мнению Нори, она видела целый мир.

Сколько ночей она провела, прижавшись лбом к прохладному, влажному стеклу? Причем ей очень даже везло, ведь ее ни разу не поймали. За такой проступок девочку безусловно высекли бы.

С того самого дня, как она приехала, ей не разрешалось покидать дом. А дом жил по многим неукоснительно соблюдаемым правилам.

Главное было простым: не показываться на глаза, пока не позовут. Сиди на чердаке, не издавай ни звука. Еду ей приносили трижды в день в определенные промежутки времени. Вниз, в ванную, ее водила Акико. Во время такого выхода Нори ждала процедура с отбеливающим средством.

Трижды в неделю на чердак поднимался сгорбленный слепнущий старик и учил девочку чтению, письму, арифметике и истории. Уроки Нори нравились. По правде говоря, она была весьма способной ученицей и всегда просила Саотомэ-сенсея принести ей новые книги. На прошлой неделе он принес книгу на английском языке под названием «Оливер Твист». Нори не смогла прочесть оттуда ни словечка, но твердо решила научиться. Книга была красивая, в кожаном переплете.

Соблюдать правила удавалось без особого труда. Нори их не понимала – и не пыталась понять.

Не думай.

Нори забралась на свою маленькую кровать с балдахином и уткнулась лицом в подушку. Прохлада подушки отвлекала от неослабевающего покалывания кожи. Инстинктивное желание убежать от боли вскоре погрузило девочку в беспокойный сон.

Ей снилось то же, что и всегда.

Она бежала за уезжающей синей машиной, звала мать, но никогда не могла ее догнать.

Сколько Нори себя помнила, ее конечности оставались непослушны. Начинали трястись, своенравно и неудержимо, при малейшем намеке на неприятности. Чтобы унять дрожь, ей приходилось обхватывать себя руками, стискивать изо всех сил.