Дом с химерами - Иваниченко Юрий Яковлевич - Страница 50

– Оставьте её, Оксаночка, – поморщился подполковник Камышев, глядя через голову Арсения на нечто непривычное даже глазу милиционера. Должно быть, на чрезмерное применение «мер физического воздействия» старшим сержантом полиции Оксаной (его секретаршей) к посетительнице. – У-у, девушки?.. – неуверенно продолжил подполковник, всматриваясь в вошедшую, вернее, ворвавшуюся особу, чтобы не сказать особь. Что-то лысое до лилового отлива, с бездонно-чёрными глазами на лице тонкого рисунка, задрапированное кожей и крупной шерстяной вязкой с первобытной наскальной росписью. – У товарища, наверное, к нам что-то срочное?

– Вот именно! – сердито буркнула Аннушка, окончательно вырываясь из «оков полицейского произвола».

«Оковы» окончательно пали по швам серой форменной юбки.

– Слушаюсь, – с трудом выдохнула Оксаночка, чьи ноздри всё ещё кровожадно раздувались на маленьком конопатом носике. И, окинув маргинальную особу брезгливым взглядом, с достоинством скрылась за дверью, едва не снеся её крутым бедром.

– И по какому поводу?.. – осторожно спросил Виктор Сергеевич. – У вас к уголовному розыску «срочное»?

– По поводу взрыва в доме Шатурова… – бухнулась без приглашения на стул Аннушка, бросив через плечо Арсению: – Привет!

– Хорошее начало, – вздохнул подполковник, должно быть, по поводу именно «привета». Арсений же, хоть и сам не сразу пришёл в себя, всё же без комментариев нарисовал на блокнотном листке цифру III.

И попросил всё объяснить Аннушку, ещё не зная, каковой кладезь историко-семейной легенды разверзнется.

«Адамиты с динамитом»

Горничной купца первой гильдии И.Ф. Шатурова Алевтине захотелось водички. Под пуховой периной было жарко.

Выбравшись из постели, Алевтина зашлепала босыми ступнями по паркету в ванную и, попив там из бронзового крана в виде тритона, открыла глаза, потому как обратную дорогу всегда забывала. И тут…

В открытую дверь ванной был виден залитый мглой коридор, в конце которого, просветом, вливался лунный свет из окна гостиной. И в голубом этом сиянии Алевтина увидела то, о чём по молодости с дворовыми девками хихикала. Из мавританского камина в гостиной, из чёрного зева топки, выпирал худощавый зад. Голый и определенно мужской, – опустила Алевтина взгляд на тень его на паркете. Тень была такая же самая, над которой они с девками и хихикали, – как от хозяйского дога.

На месте Алевтины можно было, конечно, подумать, что это трубочист, не сумев среди бела дня протиснуться в дымоход в одежде, решил попасть в него нагишом и ночью, чтобы не смущать горожан. Но Алевтина, не будь дура, так не подумала. «Воры…» – трезво подумала она.

Женщина Алевтина было не столько храбрости беспримерной, сколько любопытства неуёмного. В лунном свете зад казался кованным из серебра, а по приближению показался ещё и на редкость костлявым, но отважную горничную это не остановило. Положив увесистый ковшик на каминную полку, подобрав полы ночной сорочки, она лягнула по голубым ягодицам босой ногой – и невольно охнула: «Что по батарее чугунной!»

Зад испуганно замер. Некоторое время обе враждующие стороны ждали парламентёрских предложений. Тогда горничная нанесла второй удар. Другой ногой и уже с разгона, и ещё более сокрушительный, чем первый, так что: «Ах, тать!» – они с задом вскрикнули хором. Алевтина рухнула на пол, обхватив ногу и дуя на палец большой ноги.

– Да полноте вам калечиться, – наконец посоветовал из тьмы камина приятный мужской баритон, потирая ушибленное место ладонью. – Я не тать в ночи. Я тут по идейным соображениям, – прокряхтел обладатель тощего зада, выбираясь наружу. – Павленов Александр, – представился молодой человек весьма интригующей наружности, протягивая одну руку, тогда как другая, с библейской стыдливостью, изображала фиговый листок. – Студент. Борец за свободу естественных человеческих состояний. Матерьялист и пожалуй что и фрейдист. Отрицатель духовных начал в пользу животных. Добрый вечер.

Ничего не поняв в сказанной абракадабре, но зачарованная рокочущим баритоном, бакенбардами и лукавой улыбкой Фавна, горничная смутилась. Она горячо задышала и потупилась.

– А чего вы здесь?.. – наконец стряхнула она наваждение.

– Да здесь-то я по ошибке, – виновато развел руками матерьялист, на мгновение парализовав Алевтину. – Перепутал ходы дымохода, видите ли, – спохватился новоявленный Адам. – Я вообще-то к соседу вашему лазил, к полицмейстеру Трепакову. Нет-нет, вы не подумайте! Не грабить, конечно. Я ж говорил, я тут по идейным соображениям. Видите ли, я террорист, бомбист, если быть точным…

Адамиты, то есть нудисты с идейным уклоном, как известно, были первейшие в дореволюционной России террористы. Горше их только содомиты и большевики. Но те все либо таятся, либо наоборот, норовят по Красной площади парадом на царские именины выпереться. А нудисты, те куда коварнее. Без излишнего эпатажу и тем более конспирации. Зайдут так в «Славянский базар», рассядутся, светские беседы ведут, кофей попивают… а сами в первородном, так сказать, состоянии. Половые жмурятся, посуду бьют, лбами сшибаются. Им в этаком содоме и половыми зваться совестно. А тем ничего. Это у них «флэш-моб» или «флэшем по лбу», на английский манер, называется. А однажды, прости Господи, в храм Божий ворвались и давай срамные песни горланить с антимонархическими лозунгами, да голыми титьками царя стращать, то ли Небесного, то ли земного – сразу и не разберешь. Народ-то невразумительный. Но стоило только выпороть здешнему полицмейстеру Трепакову одного из этих пупсиков за непотребство, как тут же объявилась некая в костюме Евы, так что и бомбу ту засунуть некуда, и давай ею швыряться в белый свет как в копейку. Болонку полицмейстера в мохер, прохожих…

И под окнами Трепакова, говорят, целая очередь крашеных содомитов выстроилась: «И нас, Трепаков, выпори, как овчинку!..»

– Тьфу! – плевался в окно мануфактурщик Шатуров Иван Фиодорович. Он хоть и был купцом до мозга костей, но вот черносотенцем никогда не был. Однако же и ему, как человеку православному, на такие безобразия смотреть было тошно: «Ещё б крестным ходом по Тверской пошли!»

Вот и в этот раз… Осерчали любители адамовой простоты на полицмейстера за то, что, поймав у себя в приёмной их активистку в чём мать родила, не принял к вниманию её политических убеждений. Не так как-то прочёл манифест у неё на грудях: «Нет половой дискриминации!», а тут же, заперши в каталажке, стал склонять к половой дискриминации, которой «Нет!».

«Как, мол, нет?! Сейчас исправим…»

Он и подумать не мог, что политические девицы, бегавшие нагишом по площади, не за тем бегают. Что они в этом смысле – ни, ни! Лучше уж смерть! Не знал… Чем и подписал себе смертный приговор.

– Исполнить который по поручению организации я и взялся, – снова развёл руками Александр, заставив Алевтину томно вздрогнуться всем телом. – И уже исполнил было. Осталось только часовой механизм завести в адской машинке, которую я тут в дымоходе установил. Нет-нет, не бойтесь! – остановил он попятившуюся Алевтину. – Я её ближе к голландской печи полицмейстера приладил. И вообще она ещё не взведённая. Я вдруг понял, что понятия не имею, сколько сейчас времени! – Павленов снова дёрнулся было развести руками, но поостерегся, опасаясь, что Алевтина и вовсе бухнется в обморок. – Побоялся. Поставлю на утро, а вдруг уже утро? Я же тут бог весть сколько уже по дымоходу лазаю. Полез обратно через дымоход на ваши часы посмотреть… – Александр ткнул большим пальцем в напольные часы за плечом.

Алевтина выжидающе уставилась на его несвободную руку, но террорист-адамит вполне управился свободной.

– А тут вы пинаться изволили… – поскребся Павленов позади, но опять-таки свободной рукой.

Горничная разочарованно вздохнула.

– Вы позволите мне закончить? – несмело кивнул террорист на камин. – Я только часовой механизм на 7 утра поставлю.

– Ещё чего… – посуровела Алевтина, снимая с каминной полки медный ковшик.