Дом с химерами - Иваниченко Юрий Яковлевич - Страница 3

– Главное, что среди убитых нет, – попытался найти хоть в этом что-нибудь утешительное капитан Точилин.

– Ага, как сквозь землю провалился, – проворчал лейтенант.

А под землей, в то же время

– Долго ещё ждать?.. – Скудное пятно света вызолотило древнеримский профиль диггера по прозвищу Горлум.

– Угомонись, Крыс, – проворчал обладатель брандмейстерской каски, названный Горлумом по созвучию фамилии и аналогии с персонажем Толкиеновской сказки «Туда и обратно» и, недовольно жмурясь, насупил шлем на глаза. – Ибо сказано: – Он глянул на циферблат своих часов, – в 22.35.

– А если он из расписания выбьется? Мало ли что? Может, Аннушка уже пролила масло? – не желал угомониться его напарник, и впрямь суетливый и теряющийся во мраке, как крыса, – крупная, жирная, но едва приметная в тёмном чулане. Только железный лоск на оттопыренных полях немецкой каски обозначал его приблизительное местонахождение. – И теперь все толпятся на рельсах у отрезанной головы Берлиоза, – беспокойной скороговоркой продолжал Крыс нести нервическую ахинею, попеременно удаляясь и снова громче. – И трамвай не придёт, и мы останемся здесь навсегда, то есть пока нас не сожрут гигантские крысы Московского метрополитена…

– А ты что, уже проголодался, Крыс? – лениво поинтересовался Горлум, очевидно думая о чём-то своём.

– Куда мне, я ж хоть и большой, но не гигантский же, – снова на мгновение вынырнула из мрака внушительная камуфлированная туша. – Это вы, как более опытные и старшие товарищи, скорее с меня начнёте.

– Какое, на хрен, масло?.. – вдруг раздался потусторонний рокочущий голос, принадлежавший мертвецки-бледной физиономии с огромными дырами чёрных глазниц. – Ничего я не проливала.

– Точно, Аннушка, – фыркнул Крыс, в очередной раз приблизившись. – Куда тебе. Для этого надо было в библиотеку хоть раз пойти.

– Чего он ко мне с каким-то маслом докопался? – пророкотал голос, искажённый мембранами защечных фильтров противогаза. – А, Горлум?

– Не к тебе, – не сразу отозвался тот. – К Аннушке из «Мастера и Маргариты». Она там на трамвайные рельсы масло пролила. – И Горлум ударился в сленговый пересказ одного из первых эпизодов романа М.А. Булгакова: – И с этого косяка вся байда началась – один чувак залип, и его в дробь поделило, а в его хату неформалы всякие из альтернативы полезли…

– Слышь, ты, подонок, – вновь завертелась резиновая морда, выискивая Крыса чёрными глазами пилота НЛО. – Я, между прочим, три курса Архитектурного с отличием окончила, – угрожающе загудело вытянутое рыло. – Два исторического с восторгом, два семестра занудного корпоративного права на всяк случай и курс кулинарного техникума с лавровым венком. А ты меня на цитатник популярной литературы развёл?! Да я тебя…

Морда наконец смялась в жуткой гримасе и сползла куда-то вниз, а на её месте под козырьком каски явился лик ангела. Даже прехорошенькая головка в пластиковой каске этак безутешно склонилась на плечико, – но при этом из руки в руку ангел с лёгкостью перебрасывал кайло. Маленькое такое, альпинистское, но всё-таки…

– «Хрусть – и пополам…», – с нервным покаянным смешком уточнил Крыс, всё же упорствуя и цитируя всё тот же источник.

– Не могу сказать, что не хотелось бы, – со вздохом созналась Анна.

– Короче, вы, литературоведы… – прошипел Горлум, в очередной раз глянув на фосфоресцирующий циферблат своих «командирских» часов. – Валите в каналью. День Д. Сейчас эпи-бах проверю, и будем ломиться. И тогда я не я… – мечтательно забормотал он, не сводя глаз с зеленоватых цифр.

Нормальным языком это означало что-то вроде: «Уходите в канализацию, время наступило. Сейчас начнутся эпического масштаба взрывные работы, и это окончательно решит проблемы моей личностной самоидентификации».

Крыс его понял и шмыгнул во тьму, не дожидаясь окончания фразы. А вдогонку прозвучало забавно-сленговое, которое можно примерно перевести так:

– Мне трудно определиться, но полагаю, что этот крайне узкий лаз приведёт нас в то место, где не ступала нога метростроевца, и там будет столько антиквариата, что другие диггеры будут слагать об этом городские легенды. Ибо таких сокровищ никто и никогда…

Аннушка, помешкав, потрепала Горлума по костлявому небритому подбородку:

– Всё будет путём. Ты только будь на стрёме. А то провалит крышу, никакой шлем не поможет…

– Ты давай лучше прот намордни и паси пиггера (Ты тоже береги себя и присмотри за начинающим диггером, а то ему явно недостаёт опыта. – Авт.), – с героическим равнодушием проворчал Горлум, не сводя с потолка целеустремленного взгляда. И принялся деловито разворачивать маленький свёрток фольги.

Впрочем, стоило Аннушке раствориться во тьме – только растревоженное мелководье Пресни, заточённой в тоннеле, обозначало теперь её шаги звонким эхом – Горлум уставился ей вслед, облизывая внезапно пересохшие губы. И процитировал из «Властелина колец»:

– Моя прелесть…

На прототипа, впрочем, диггер если и походил, то разве что лысиной, хилым сложением, сутулостью и грустными глазами паиньки, задержанного за незаконное хранение наркотиков. Наконец, отвернувшись, Горлум шаркнул по стене термитной спичкой. Поднес её яростный огонь к концу бикфордова шнура и начал отсчёт. Огонёк бодро карабкался вверх, в чёрный провал шахты, довольно неожиданный посреди равномерно бурой кирпичной кладки потолка.

– 57… 58… 59… – зашлёпал и Горлум за поворот, чуть обозначенный светом шахтёрских фонарей.

А в то же время на земле, где-то наверху, над кирпичной кладкой тоннеля, над его бетонной крепью, над многометровым слоем грунта и многослойной коростой асфальта, – ровно в 22.35 поворачивал трамвай № 61 вокруг углового торца дома № 2/13/9/20 по Кривоконюшенному. И при этом так скрежетал ребордами колёс по рельсам, что и подсолнечное масло, пролитое классической Аннушкой, не приглушило бы этот неистовый скрежет.

…И высоко над землей, на чердаке, процедил Михалыч в неухоженную бороду: «Наконец-то», – и утёр засаленным локтем взмокший лоб. Он чертовски устал от напряжения. Прошло добрых двадцать минут с тех пор, как «бентли» выперся на узор тротуарной плитки перед парадным подъездом. Но дверцы его отчего-то так и не открылись, будто и доехал он сюда по инерции, уже брошенный. «Что бы оно значило?» – недоумевал Михалыч. Обычно лица, сопровождающие «августейшую персону», уже суетились, старались побыстрей запихнуть персону в тяжёлые дубовые двери. А тут тишина, будто всем не до монарха стало, будто вымерли. Уже и трамвай № 61, в котором Михалыч рассчитывал исчезнуть с места преступления, вынырнул из-за угла с истерическим скрежетом, «а Генриха всё нет…»

Но нет. Вот наконец-то и отворилась дверца. Та самая, правая задняя.

Михалыч сдвинул пальцем скобу предохранителя, потянул крючок. Знал – времени у него сейчас будет секунда-две, пока охранники не заслонят вампира, чтоб в их тени тот прошмыгнул в свой фешенебельный гроб на ночлег. Привычно прошла слабина холостого хода. Палец упёрся в спусковой крючок, преодолевая тугость пусковой пружины. Преодолел её. И вдруг пробормотал Михаил Михайлович, увидев в привычном контуре грудной мишени, появившейся над дверцей «бентли», непривычные какие-то детали. Вроде как острые собачьи уши?

– Что за хрень?..

Но спусковой крючок под пальцем уже дрогнул.

…А в третьем подъезде дома Шатурова, по странному совпадению – которые однако же в жизни случаются чаще, чем в литературе, – где завершалась прочистка неприятно дымящего камина, минутой раньше произнёс мажордом:

– Ну наконец-то. – И посмотрел на внушительный зад, выпиравший из мавританского зева камина. – А то сколько же можно!

Серая дымная вязь, повторяя завитки ампирных рисунков на мраморе, курилась из-под чугунной задвижки щита. Но мажордом смотрел на неё с облегчением. До того было ещё хуже – дым беспардонно валил непосредственно из зева камина, который намедни нежданно-негаданно повелел разжечь господин Варге, и был куда гуще.