Позывной "Хоттабыч" 10. Конец пути (СИ) - "lanpirot" - Страница 15

Этот «титул», которым она меня назвала, прозвучал как эхо из другого времени. Но сейчас он не вызывал ни гордости, ни боли. Он был просто констатацией факта, как кузнец, пахарь, человек или бог.

— Прояснилось, что ничего не прояснилось, — честно признался я. — Но паника ушла. Осталось… любопытство.

— Это хорошее начало, — кивнула она. — Любопытство — первый шаг к познанию, как самого себя, так и окружающего мира.

Грималкин, утолив свой интерес к кухне, запрыгнул ко мне на кровать и устроился на коленях, своим теплом согревая мои холодные ноги.

— Она права, мессир, — промурлыкал он. — Вы всегда были чересчур… шумным. Все эти вспышки света, грохот молний, орды некросозданий… Здесь это не работает. Здесь нужно быть тихим, незаметным. Как я, когда выслеживаю мышку.

Я невольно улыбнулся. Сравнение моего былого могущества с кошачьей охотой было поразительно точным.

— И что же я должен «выслеживать»?

— Себя, — вместо кота ответила ведунья. — Ты ищешь вовне то, что потерял внутри. Ты сражался с миром, пытаясь подчинить его себе, победить, принудить к послушанию, быть проводником твоей воли. Теперь мир предлагает тебе договор. Но чтобы его заключить, нужно сначала узнать, кто ты есть без всех своих «молний» и рангов одарённого.

Она встала и, подойдя к окну, распахнула ставни. В хижину ворвался поток свежего, прохладного воздуха, пахнущего садом и сырой землей.

— Скоро гроза, — сказала она. — Первая в твоей новой жизни. Послушай ее. Не как повелитель стихий, а как простой наблюдатель. Услышь, о чем поет дождь. Узнай, что рассказывает ветер. Считай это первым уроком.

Вскоре небо действительно потемнело, затянулось тяжелыми свинцовыми тучами. Первые капли упали на высохшую землю, и вскоре дождь мерно забарабанил по крыше. Я закрыл глаза, как и советовала ведунья, и просто слушал. Я слышал, как дождь стучит разными ритмами по листьям, по камню у порога, по деревянной кровле.

Ветер гудел в щелях, но это был не вой, а скорее, некий напев. И я вдруг поймал себя на мысли, что не просто слышу звуки. Я чувствую их, точно так же, как раньше мог читать мысли с помощью ментального дара. Я чувствовал радость земли, жадно впитывающей влагу. Нетерпение трав, тянущихся к небу. Грозную мощь грома, кующего что-то в небесной кузнице.

Это не было магией. Это было… соучастием? Нет — сопричастностью к окружающему меня миру. Я лежал с закрытыми глазами, и передо мной разворачивалась целая симфония, где каждый инструмент — капля, лист, порыв ветра — был важен и, самое главное, слышен.

Грималкин, почувствовав изменение в моем состоянии, перестал мурлыкать и насторожил уши, словно тоже пытался уловить ту музыку, что слышал я.

— Ну вот, — тихо произнесла ведунья. Она стояла у окна, наблюдая за мной, и в ее голосе прозвучало удовлетворение. — Он начал слушать. Не команды отдавать, а слушать.

Гром грянул где-то совсем близко, и я инстинктивно ждал, что мои пальцы сгребут эту энергию, сплетут ее в послушную молнию и швырнут обратно в небо, полностью послушную моей воле. Но ничего не произошло. Вместо этого я ощутил, как воздух сжимается и разряжается, могучую волну силы, что проносится сквозь все вокруг, не требуя подчинения, но предлагая ощутить ее масштаб.

Это было чем-то вроде смирения. Я и должен был ему научиться.

Дождь стих так же внезапно, как и начался. В хижине стало непривычно тихо, слышно было только, как с крыши стекают последние капли и падают в лужу с тихим плеском. Я открыл глаза. Мир за окном был начисто вымыт прошедшим дождём и неимоверно ярок. Каждая травинка сверкала, и воздух, напоенный озоном и запахом влажной земли, казался густым и сладким.

— И о чем же пел дождь, бывший Асур? — спросила ведунья, возвращаясь к огню, чтобы подбросить в печь еще пару полешек.

Я медленно сел, чувствуя непривычную легкость в теле — не от силы, а от отсутствия тяжелой, вечной готовности к смертельному бою.

— Он не пел о чем-то одном, — сказал я, удивляясь собственным словам. — Он пел обо всем сразу. О том, как вода утоляет жажду корней. О том, как смывает пыль с листьев. О том, как наполняет ручей, который спешит к реке…

Ведунья кивнула, и в уголках ее глаз собрались лучики мелких морщин — знак одобрения.

— Неплохо. Для первого раза. Ты слышал не заклинание, ты услышал саму жизнь. Такой, какой и задумал её Создатель. Это и есть самый древний язык, который тебе предстоит выучить.

Грималкин потянулся, встал и грациозно спрыгнул с кровати.

— А я слышал, как мышь под полом испугалась грома и побежала к своей норке, — деловито сообщил он. — Вы меня извините, но у меня тоже есть договор с миром, который нужно исполнить.

Он юркнул в щель у двери и исчез. Я остался наедине с ведуньей, с тишиной и с новым, странным чувством внутри. Это не было знанием. Это было ощущением двери, которую я лишь приоткрыл, а за ней простирались бескрайние, неизведанные земли.

— И что дальше, уважаемая? — спросил я.

— Дальше? — Она протянула мне мою же пустую миску. — Дальше — помой посуду. И принеси воды из ручья. Надо заварить чай. А потом, посмотрим, какие травы нам сегодня нужно собрать. Хватит уже пролёживать бока!

И в ее словах не было насмешки. А была простая и непреложная правда. Путь к познанию вселенной начинается с мытья своей миски, уборки в доме и сбора трав под чистым, промытым грозой небом. И это было куда мудрее, чем все мои былые войны.

И в глубине души, под грузом лет и усталости, что-то дрогнуло. Что-то маленькое и хрупкое, словно первый росток, пробивающийся сквозь толщу пепла. Я понял, что ведунья была не совсем права. Это было не начало нового пути. Это было возвращение домой. На самый старт. На самое начало. Туда, где все только начинается…

Глава 8

Я взял миску и вышел из хижины. Воздух действительно был густым и сладким, таким чистым, что каждый вдох казался глотком из холодного родника. Солнце, пробивавшееся сквозь рваные тучи, заливало лес ослепительным светом. Каждая капля воды на листьях папоротника превращалась в алмаз, а от земли поднимался густой, насыщенный пар — дыхание пробудившейся жизни.

Ручей оказался неподалеку. Он журчал громче обычного, вздувшийся от дождя, мутный и стремительный. Я зачерпнул воду и замер на мгновение, глядя на свое отражение в быстро несущейся струе. Оно было размытым, неузнаваемым — не лицо некогда грозного Асура, силовика-энергетика, повелителя некротических тварей, проклятого Кромкой, а лицо уставшего старика с седой бородой и спокойными, чего раньше никогда не было, глазами.

Когда я вернулся, ведунья уже разбирала пучки засушенных трав, разложив их на грубом деревянном столе. Грималкин сидел рядом, тщательно вылизывая лапу. Похоже, его договор с миром был успешно выполнен.

— Вода, — я поставил принесённое ведро у печи. — Чаю попьём?

Она кивнула, не глядя на меня:

— Возьми горсть мяты, что на подоконнике. И иван-чай, в синем мешочке.

Я делал все, что мне говорила ведунья, стараясь получить даже из этих простых действий настоящее удовольствие. Достать мяту, наслаждаясь её чудесным запахом. Насыпать иван-чай в глиняный заварник. Залить кипятком и наблюдать, как отдельные чаинки отдают цвет воде. Аромат поднялся в воздух — терпкий, цветочный, удивительно земной.

Мы пили чай молча. Тишина между нами была не неловкой, а наполненной молчаливым пониманием. Она не требовала слов. Я чувствовал, как тепло напитка растекается по телу, смывая последние следы внутреннего оцепенения. Ведунья отпила глоток, поставила чашку и внимательно посмотрела на меня.

— Твоя война закончилась, не потому что ты проиграл, — произнесла она вдруг. Ее голос был ровным, как поверхность озера в безветренный день. — Она закончилась, потому что ты устал в ней участвовать. И Вселенная это почувствовала. Ты перестал кричать — и наконец был услышан. Теперь вопрос в том, что ты будешь с этим делать?

— А что можно делать? — спросил я, и в моем вопросе не было вызова, лишь искреннее любопытство.