Ювелиръ. 1808. Саламандра (СИ) - Гросов Виктор - Страница 36

— А теперь, Ваше Величество, коснитесь его лба… вот здесь, меж черных жемчужин. Чуть сильнее.

Она послушно подняла руку. Тихий щелчок. Черное облачко шелка, освобожденное пружиной, плавно опустилось вниз, скрыв нижнюю половину ее лица. Зал ахнул. Теперь на троне сидела не Императрица, а таинственная незнакомка из восточной сказки. Но главный удар был еще впереди.

— И взгляните на свет, Ваше Величество.

Она повернула голову к огромным канделябрам. В тот же миг глаза зверя вспыхнули. Александриты, казавшиеся простыми темными камнями, поймали свет сотен свечей и загорелись глубоким кроваво-красным огнем. Эффект был чудовищным. Красный свет изнутри подсветил ее кожу, заставил тени на скулах стать глубже. Взгляд из-под маски стал тяжелым, пронзительным, нечеловеческим. На троне сидела сама Власть — древняя, таинственная, опасная.

Я видел ошеломленные лица вельмож, выроненный одной из фрейлин веер, видел, как старый генерал непроизвольно перекрестился. Даже Толстой, стоявший у колонны, подался вперед, и на его лице впервые за весь день промелькнуло изумление.

Мария Федоровна была в абсолютном восторге. Она видела реакцию придворных, видела свое отражение в зеркалах, что стояли чуть поодаль. Она улыбалась так искренне, непозволительно искренне для императрицы.

Сняв маску, она повернулась ко мне, и ее лицо сияло, как у ребенка, получившего самую желанную игрушку.

— Мастер, — ее голос дрожал от волнения, — вы превзошли все мои ожидания. Я не знаю, как благодарить вас.

Я поклонился.

Она на мгновение задумалась, затем ее лицо озарила решительная улыбка. Она встала.

— Господа! — ее негромкий, но властный голос зазвенел в тишине. — Мастерство господина Григория слишком велико, чтобы мы докучали ему лишь в дни официальных приемов. Отныне, мастер, — она обратилась прямо ко мне, — двери моих дворцов, будь то Гатчина, Павловск или даже Зимний, для вас открыты в любое время. Ежели у вас будет ко мне дело или нужда, вам достаточно лишь назвать свое имя у входа.

По залу пронесся шум, похожий на морской прибой. Лица придворных вытянулись. Право входа ко двору без приглашения, без доклада, в любое время — неслыханная привилегия, которой обладали лишь члены императорской фамилии да несколько особо доверенных лиц. Это был не просто щит. Это был статус, ставивший меня выше большинства этих напыщенных вельмож. Взгляд Императрицы на мгновение скользнул по залу и остановился на фигуре Сперанского в тени. Тот едва заметно склонил голову.

Оглушенный этим триумфом, я пытался осознать какой мощный щит получил. Щит, пробить который не осмелится никто в этой Империи.

Я еще стоял в полушоковом состоянии, когда из тени у колонны отделилась фигура. Молодой человек с бесцветным лицом и такими же глазами, один из секретарей Сперанского, склонился и тихо произнес:

— Его превосходительство государственный секретарь просит вас уделить ему несколько минут.

Просьбой это назвать было трудно. Поклонившись Императрице, которая с детским восторгом крутила в руках маску, я последовал за секретарем. Он провел меня из зала в тишину бокового кабинета. За массивным письменным столом сидел Сперанский. Он не встал, просто указал на кресло напротив.

Его лицо было бесстрастным, похожим на маску. Молча наблюдая, как я сажусь, как устраиваю рядом с собой трость, он дал мне время прийти в себя после головокружительного взлета.

— Вы сегодня одержали блестящую победу, мастер. Государыня в восторге. Вы получили все, чего хотели. Почти все.

Он сделал паузу.

— Вы ведь недовольны моим решением касательно графа Толстого? — это был не вопрос, а констатация факта. — Вы сочли это наказанием. Ошибаетесь. Это было назначение. И для вас тоже.

Я не проронил и слова. Сейчас, в полумраке кабинета, передо мной был не чиновник, а игрок, объясняющий профану логику своего гениального хода.

— Граф Толстой, мастер, — это чистая, необузданная сила. Стихия. Вы берете дикий, необработанный камень, полный внутренних трещин и пороков, и превращаете его в шедевр, заставляя сиять его лучшие грани. Граф Толстой — такой же необработанный алмаз. Дикий, полный пороков, зато невероятно твердый. Я даю его вам, мастер. Ограните его. Найдите правильные углы, уберите лишнее, заставьте его служить свету, а не тьме. Я видел, как вы работаете с камнем. Теперь покажите, как вы работаете с людьми.

От его слов по спине пробежал холодок. Эта проницательность пугала. Он видел во мне не ювелира, а манипулятора? Инженера человеческих душ? Метафора была слишком глубокой для простого комплимента. Неужели он догадался и увидел за маской семнадцатилетнего самородка циничный разум старика Звягинцева?

— Я дал вам в руки оружие, — продолжал он, не замечая моего смятения. — У вас есть рычаги: его непомерная честь, его фанатичная верность Государю и, что самое главное, его… скука. Этот человек умирает без дела, без опасности. Дайте ему настоящего врага, и он станет вашим самым верным псом. — Забавно, Воронцов примерно то же и сказал про Толстого. — Оставите без дела — он загрызет вас от безделья. Приручите его.

Затем Сперанский перешел к главному. Поднявшись, он подошел к окну и посмотрел на темный, заснеженный парк.

— Россия сильна, мастер. Сильна духом своих солдат, блеском своих штыков. Тем не менее в наш век побеждает и сила, и ум. Технология. Скоро Государю предстоит встреча с императором Наполеоном в Эрфурте. Мы должны явить Европе мощь нашей армии и мощь нашего разума. Мы должны удивить их, заставить считаться с нами.

Он обернулся. Его голос стал ниже, а пальцы сжались на подоконнике.

— Ваша машина, мастер. Она — символ того, что Россия вступает в новую эру технологий и порядка. Поэтому я и прошу вас поторопиться. Она нужна нам, нужна России. И она нужна вам, как ваша единственная настоящая защита.

Так вот оно что. Моя машина — фигура в большой европейской игре. Неужели настолько все плохо с фальшифками?

Сперанский дал понять, что аудиенция окончена. Я поклонился и вышел. Щит Императрицы, оружие в лице Толстого, шахматная партия Сперанского… Мысли метались в голове. Прежний мир моей ювелирной мастерской рассыпался в прах. Я оказался на огромной, залитой светом сцене, где каждый мой шаг отныне будет рассматриваться под лупой.

У выхода меня с каменным лицом ждал мой новый «пес». Толстой. Мы вышли из дворца и направились к карете. Я уже заносил ногу на ступеньку, когда из дворцовых дверей выбежал тот самый молодой секретарь.

— Мастер, постойте! — выдохнул он.

Толстой мгновенно сделал шаг вперед, его тело перекрыло дорогу, а рука легла на эфес. Он смотрел на секретаря не предвещающим ничего хорошего взглядом.

— В чем дело? — бросил он.

— Его превосходительство просил передать, — пролепетал молодой человек, явно испугавшись. Он протянул изящную визитную карточку из плотного картона.

Я обошел Толстого и взял ее. На ней было выгравировано: «Шарль-Луи де Флао, адъютант герцога де Коленкура».

— Государственный секретарь велел доложить, — секретарь понизил голос до шепота, не сводя испуганных глаз с Толстого, — что французский посол, герцог де Коленкур, проявляет к вашим работам живейший интерес. Будьте крайне осторожны. Это его личный адъютант. Он настоятельно просил о встрече.

С этими словами он поклонился и, пятясь, растворился в вечерней мгле. Я остался стоять с этой карточкой в руке, под пристальным, тяжелым взглядом графа.

Французский посол? Сперанский опять хитрит? Почему он не сказал про него в кабинете? Такие люди ничего не забывают.

Глава 16

Я поднял глаза на Толстого. Лицо графа, стоявшего у открытой дверцы кареты, было абсолютно непроницаемо. Он все видел, все слышал, был свидетелем.

Эх, Сперанский, ну и игрок! Это послание предназначалось не столько мне, сколько моему новому «стражу». Вместо прямого приказа следить за французами Сперанский подбросил ему наживку. Дал своему «волку» след, разжег охотничий инстинкт, чтобы Толстой сам, по собственной инициативе, вцепился в посольство Коленкура. Гениально. И дьявольски коварно. Сперанский запрягал нас в одну упряжку, даже не спрашивая согласия.