Вперед в прошлое 13 (СИ) - Ратманов Денис - Страница 33

— Помогите! — бормотала она. — Помогите! Держись, любимый, держись!

Это «любимый, держись», она бормотала, треща телефонным диском, а я смотрел на телефонную будку, освещенную единственным фонарем. И пытался вспомнить, где же я видел эту женщину, причем при не очень приятных обстоятельствах.

— Скорая? — прокричала она, всхлипнула. — Человек умирает! Скорее! Адрес? — Она назвала улицу, где был дом Веры Ивановны. — Лет сколько? Пятьдесят один. Мороз… Александр Мороз… Что? А-а-а… Упал, глаза закатил, губы синие… Не знаю, я к телефону убежала.

Будто могильным холодом повеяло, влажной землей раскопанной погребальной ямы. Очень хотелось верить, что Мороз выживет, но я понимал, что, скорее всего, его путь на земле завершился. Как и путь еще одного человека из списка.

Глава 17

Почему я?

— Когда приедете? Что? Ему плохо… очень плохо! Он умирает! Скорее! — прокричала женщина и привалилась к телефонной будке — так аж вздрогнула.

— Ма-а-ам! — донеслось из темноты, и к матери выбежал парень лет пятнадцати, которого я не знал. Он жил в Николаевке, но в нашей школе не учился.

— Что? — пролепетала женщина обреченно.

Парень затрясся, схватил женщину за рукав и потянул за собой.

— Он не дышит, мам!

Женщина упала на землю, вскинула руки и завыла, хватаясь за голову. Парень сел на корточки и погладил ее по голове. Все происходило как во сне, где два человека будто бы разыгрывали для меня спектакль на единственном освещенном пятачке, похожем на сцену.

Лет в тринадцать у меня было несбыточное желание: собрать всех гопников, которые не давали мне жизни, малолетних шлюх типа Фадеевой, преступников, садистов, наркоманов и отправить на Марс, на рудники. Теперь же я не просто видел — ощущал, что за каждой мразью типа Мороза и Пацюка стоят люди, которые их искренне любят и зависят от них. Теперь я — причина вдовьего и сиротского горя.

Запрокинув голову, я мысленно закричал: «Кто я такой, чтобы решать, кому жить, кому умирать? Это непосильная ноша для меня! Я отказываюсь быть палачом, пусть даже вы там решили, что этот человек достоин смерти! Пусть даже он десять раз ее достоин!»

И прошлый я, и будущий были сторонниками смертной казни: мне казалось правильным, когда жизнь за жизнь — но ровно до того момента, пока я не имел никакого отношения к исполнению приговора. Теперь же пришлось взглянуть на проблему под другим углом, и в поле зрения попали люди, которые ни в чем не виноваты, например, эти женщина и парень.

На вой из подъезда выбежал знакомый алкаш, пожевал губами, почесал в затылке и отступил в тень — не хотел прикасаться к чужому горю, словно оно было заразным.

Во мне же насмерть сцепились чувство вины, гонящее прочь отсюда, и желание помочь женщине, теряющей кормильца, и подростку, который мог осиротеть, — вдруг Мороз не умер, и его удастся откачать?

— Помогите, — прохрипела женщина и проорала в пустоту: — Сделайте что-нибудь!

Нежелание стать палачом заставило меня выйти из тени и крикнуть:

— Скорее к нему! Вдруг еще не поздно.

Парень говорил, что отец не дышит, но вдруг он ошибся?

Женщина подобралась, вскочила, указала направление.

— Артем, проведи!

Она ухватилась за призрачную надежду, наплевав на то, что я — мальчишка. А вот парень посмотрел скептически, качнул головой, и мы побежали, а его мать заковыляла следом, подвывая и причитая. Мы неслись по грунтовке не чуя ног. Артем чуть не упал, но устоял.

И вот мы на месте.

Груды железа, наваленные вдоль забора, золотятся в свете двух фонарей, установленных на железных столбах, тянет ржавчиной. Заливается лаем носящаяся вдоль железного забора крупная псина. Вот арматура, вот остов разбитого «Москвича», велосипедная рама, табличка с памятника, могильная оградка…

Артем со скрежетом открыл калитку, схватил пса за цепь, оттащил в сторону и кивнул на распахнутую дверь приземистой хижины, откуда лился свет.

Я вбежал внутрь. В два прыжка преодолел прихожую и замер перед распластавшимся на кухонном полу чернобородым мужчиной, похожим на лесника. Остекленевшие глаза смотрели в потолок, рот приоткрыт, губы посинели, кожа бледная.

Стоящий за моей спиной Артем судорожно вздохнул. Я сел на корточки; зная, что без толку, пощупал пульс на шее и закрыл глаза покойнику, принюхался. Удивительное дело: умерев, Мороз вонять перестал.

— Поздно, — сказал я, поднимаясь, и в этот момент в дом ворвалась вдова, упала на Мороза и завыла, а на улице замигали проблесковые маячки «скорой». Мимо Артема, упершегося лбом в дверной косяк, я протиснулся к выходу и зашагал по узкой дорожке между нагромождениями металла.

Пропустил шагающего к дому тощего врача, говоря:

— Поздно. Он умер.

Врач сбился с шага, кивнул мне и исчез в доме.

Казалось, кошки изодрали мою душу в клочья. Выходит, мои детские желания услышаны, и меня наделили меня способностью карать и миловать? На фиг такое счастье! Хотелось кого-нибудь ударить.

Домой я приехал расстроенным и разбитым. Навстречу выбежал Боря.

— Ты где так долго был?

— На участке был, потом — у Лялиных.

Я снял куртку, сбросил ботинки и шагнул на кухню, выложил пирожные позвал:

— Боря! Наташа! Идите сюда. — Я поставил на огонь чайник.

Первым пришел Борис, увидел гостинцы, потер руки. Потом — всклокоченная Наташка.

— Ух ты! — Не дожидаясь чая, она схватила эклер, вгрызлась в него. — М-м-м! Офигенно! Где купил?

— Сколько бы ты заплатила за него? — спросил я.

— Все деньги мира! Половину души продала бы.

— Согласен! — кивнул Боря, жующий свой эклер.

— А если серьезно? — поинтересовался я. — Это важный вопрос. Сколько вы бы отдали за этот эклер?

— Пятьсот! — сказал Боря. — Не, шестьсот!

Натка постучала себе по лбу.

— Дебил, нормальный хлеб сейчас столько стоит. Полторы тысячи. — Она обратилась ко мне: — А ты за сколько купил?

— Мне они даром достались. Это бабушка Лялиной пекла. Мы хотим открывать кофейню. Точнее, кондитерскую.

— Вау! — воскликнул Боря.

Наташка покачала остатком эклера:

— Это очень достойно.

— Я ща посчитаю! — вызвался Боря и убежал.

Наташка доела пирожное, пригорюнилась, задумавшись о своем. Меня тоже накрыли мысли о Морозе. Странно все-таки работает человеческая психика: пока движешься, докучливые мысли отстают, стоит остановиться — и они обрушиваются с новой силой. Мы с Наташкой — два таких беглеца. Она спасается от мыслей об Андрее, я — от мыслей о своей избранности, будь она неладна.

— А кто будет торговать? — спросила Натка. — Кстати, я еще восемь штук деревянных сделала на постерах. Ты обещал на баксы поменять, а то все дорожает.

— Ты крута! — оценил я. — Лялины будут чередоваться. А мне надо завтра после уроков на рынок, узнать насчет места.

— Нужен ларек, — подсказала Наташка. — Так солиднее. Ни мухи не сядут, ни бомжи не сопрут товар.

— Что выделят, то выделят. Нам главное — заполучить хорошее место. Потом можно сделать и ларечек. Сразу смысл вкладываться? Вдруг не пойдет наша кондитерка?

— Такое — и не пойдет? Не верю, — покачала головой сестра.

Наташка приготовила чай, и они с Борей вкусили пирожных уже как положено.

— Если продавать по две тысячи, это будет дорого, — рассуждал Боря, глядя на свои расчеты. — Надо за полторы.

— Пф-ф-ф. Это даром. Надо ж не себе в ущерб.

Я поддержал Наташку:

— Если человек готов выложить полторашку за пирожное, пятьсот рублей его не остановит, а для бизнеса эти деньги могут быть критичными. Но, с другой стороны, народ нужно сперва подсадить на нашу вкуснятину, а потом повышать цены. То есть неделю-две придется поработать в минус. Либо выйти на самоокупаемость.

Боря вздохнул, подумал немного и выдал:

— Меня бы за две тысячи жаба задавила.

— На рынке работают богатые люди, — не согласилась с ним Наташка. — Если надо, можно с подносами пройтись между рядами, пусть пробуют, подсаживаются и приходят за добавкой.