Миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим - Страница 30

Нужен повод для отъезда. Убедительный. Естественный.

Я вспомнил утреннюю тренировку. Велько хвастался своей силой, показывал шрамы. Гордился этим.

Гордость. Самолюбие. Вот слабое место.

Я вышел из барака, пошел к колодцу. Велько сидел у костра с несколькими курсантами, громко рассказывал очередную историю. Смеялся.

Я зачерпнул воды, выпил из ковша. Медленно, не спеша.

Велько заметил меня, крикнул:

— Эй, журналист! Воду пьешь? Не подавись!

Курсанты засмеялись.

Я поставил ковш, повернулся к ним. Шагнул ближе к костру.

— Велько, — сказал я спокойно, но достаточно громко, чтобы все слышали, — я хотел спросить. Этот шрам на лице. Правда, что его сделал австрийский жандарм?

Велько перестал смеяться. Посмотрел на меня.

— Да. Правда. Прикладом. Почему спрашиваешь?

Я пожал плечами, сделал вид, что раздумываю.

— Просто… Ее похоже на удар прикладом. — Я наклонил голову, словно изучая. — Слишком ровный шрам. Приклад оставляет рваную рану, неровную. А у тебя… как будто ножом порезали. Аккуратно.

Тишина.

Велько медленно встал. Лицо у него потемнело.

— Что ты сказал?

Я выглядел невинным, любопытным. Как журналист, задающий неловкий и провокационный вопрос.

— Я не хотел обидеть. Просто заметил. У меня в России был знакомый офицер, его ранили в драке. Так вот, приклад оставляет другой след. — Я сделал паузу. — Может, ты ошибся? Может, это не жандарм, а кто-то другой?

— Ты называешь меня лжецом? — Велько шагнул вперед, сжав кулаки.

Курсанты замолчали, смотрели на нас.

Я примирительно поднял руки.

— Нет, нет! Я просто думал вслух. Извини, если неправильно понял.

— Неправильно понял? — Велько шагнул еще ближе. — Ты думаешь, я вру? Что я трус, который придумывает истории?

— Я этого не говорил, — я отступил на шаг, изображая испуг. — Просто…

— Просто ты жалкий баран! — Велько толкнул меня в грудь. Сильно. Я пошатнулся, но устоял.

Отлично. Начинается.

— Велько, я не хотел…

— Заткнись! — Он толкнул снова, на этот раз я упал на землю, и навалился на меня.

Курсанты начали собираться рядом. Кто-то крикнул:

— Велько, не надо!

Но Велько не слушал. Он нависал надо мной, лицо покраснело от злости.

— Приехал сюда! Чужак! Смотришь на нас сверху вниз! Судишь! — Он схватил меня за воротник, дернул на себя. — Кто ты такой, чтобы судить меня⁈

Я попытался вырваться, но слабо, неумело.

— Отпусти! Я не хотел тебя оскорбить!

— Поздно! — Велько нагнулся, схватил меня за рубашку снова, поднял, замахнулся кулаком.

— Велько! — крикнул Трифко, выбегая из барака. — Хватит! Он же не…

— Не твое дело, Трифко! — рявкнул Велько.

Я видел кулак, летящий к моему лицу. Мог уклониться. Легко. Блокировать, контратаковать, уложить Велько за секунду.

Но я слабак.

Кулак ударил в скулу. Сильно. Голова дернулась в сторону, перед глазами высыпали звезды, во рту вкус крови. Больно.

Терпи. Это нужно.

Велько отпустил меня, я рухнул на землю. Лежал, держась за лицо, кровь текла из разбитой губы.

— Вот так! — Велько стоял надо мной, тяжело дышал. — Может, теперь научишься держать язык за зубами!

— Что здесь происходит⁈ — громко крикнул кто-то неподалеку. Танкович вышел из штабного барака, быстрым шагом шел к нам.

Велько выпрямился, отступил.

Танкович подошел, посмотрел на меня, потом на Велько.

— Велько! Объясни!

Велько сжал челюсти.

— Он оскорбил меня, майор. Назвал лжецом. Сказал, что мой шрам нанес не жандарм.

Танкович повернулся ко мне.

— Это правда, Соколов?

Я медленно встал, держась за лицо. Кровь капала на рубашку.

— Я… я не хотел никого оскорбить, — пробормотал я. — Просто задал вопрос. Как журналист. Хотел понять детали…

Танкович долго смотрел на меня. Потом на Велько.

— Велько, ты ударил гостя. Гостя, который здесь по приказу полковника Дмитриевича.

Велько опустил голову.

— Извините, майор. Но он…

— Молчать! — Танкович повернулся ко мне. — Соколов, иди в барак. Умойся. Приложи лед к лицу.

Я кивнул, и пошатываясь, пошел к бараку.

Идеально.

Через час меня вызвали к Танковичу. Лицо распухло, губа разбита, под глазом уже налился синяк.

Танкович сидел за столом, Попович стоял рядом.

Танкович посмотрел на мое лицо, поморщился.

— Садись.

Я сел.

Танкович вздохнул.

— Соколов, я приношу извинения за Велько. Он горячий, но это не оправдание.

Я покачал головой.

— Я понимаю, господин майор. Тут есть моя вина. Я не должен был…

— Нет, — перебил Танкович. — Твоя вина в том, что ты задавал вопросы. Но журналист должен задавать вопросы. Это твоя работа. — Он помолчал. — Велько не понимает этого. Для него любой вопрос вызов.

Попович хмыкнул.

— Велько правильно сделал. Ты слишком много спрашивал.

Танкович бросил на него короткий взгляд.

— Молчи, Попович. — Он повернулся ко мне. — Соколов, может быть, тебе лучше уехать? Здесь опасно. Велько может снова напасть на тебя. Другие тоже не доверяют.

Я сделал вид, что обдумываю.

— Может быть, вы правы, господин майор. — Я опустил голову. — Я не хочу создавать проблемы. И… честно говоря, мне страшно. Велько сильный. Если нападет снова…

Танкович кивнул.

— Понимаю. Тогда решено. Завтра утром ты уедешь. Я дам тебе пропуск. — Он достал бумагу, начал писать. — Вернешься в Белград. Напишешь статью о нас. Хорошую статью. О том, что мы борцы, а не бандиты.

Я кивнул.

— Напишу, господин майор. Обязательно.

Танкович протянул мне бумагу.

— Пропуск. Покажешь на посту. Телега отвезет до станции завтра в девять утра.

Я взял пропуск, встал.

— Благодарю вас, господин майор.

Танкович кивнул.

— Иди. Отдыхай.

Я вышел из барака.

Готово.

Провокация сработала.

Завтра в Белград.

Вечером я сидел у костра один. Лицо болело, но это терпимо. Я умел переносить боль, контролировать ее.

Трифко подошел, сел рядом.

— Извини за Велько, — сказал он тихо. — Он иногда как зверь.

Я покачал головой.

— Это я виноват. Не нужно было спрашивать про шрам.

Трифко посмотрел на меня.

— А почему спросил? Правда думал, что он врет?

Я помолчал.

— Нет. Просто у меня такая журналистская привычка. Проверять детали. — Я вздохнул. — Глупо. Мог бы промолчать.

Трифко кивнул.

— Да. Мог бы. — Он кашлянул, утер рот платком. — Слышал, ты завтра уезжаешь?

— Да.

— Жаль. Ты хороший человек, Соколов. — Он протянул руку. — Счастливого пути.

Я пожал ее.

— Спасибо, Трифко. Береги себя.

Он встал, ушел.

Я остался у костра.

В темноте я заметил фигуру. Принцип.

Он долго смотрел на меня. Стоял неподвижно.

Потом повернулся, ушел в темноту.

Все еще подозревает. Но уже неважно. Завтра я уеду.

Я встал, отправился спать.

Утром пришел к штабному бараку. Постучал.

— Войдите!

Танкович сидел за столом, перед ним лежали бумаги. Попович стоял рядом.

Танкович посмотрел на меня.

— Соколов. Садись.

Я сел на стул напротив.

Танкович отложил перо.

— Думал о вчерашнем. Ты прав. Тебе здесь не место. — Он сделал паузу. — Ты слабый. Боишься. Не годишься для дела.

Я опустил голову, изображая стыд.

— Понимаю, господин майор.

— Но, — Танкович поднял палец, — ты полезен не как боевик, а как журналист. Ты пишешь. Люди читают. Это тоже оружие. Иногда даже опаснее огнестрельного. Так что стреляй из того оружия которое создано для тебя. А нам оставь наше.

Он встал.

— Телега будет через час.

Я встал, отдал честь.

— Благодарю, господин майор.

Вышел из барака.

Получилось. Легально уехать без подозрений.

Правда, Попович все же смотрел недоверчиво.

Час спустя я сидел в телеге, вещмешок рядом. Возница, старый серб, молчаливый, тронул поводья. Лошадь двинулась.