Миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим - Страница 16

Но он этого не сделал.

Потому что хотел большего.

Я поставил бутылку обратно на стол. Взял визитку, поднес к пламени лампы. Бумага вспыхнула, сгорела за несколько секунд, я бросил пепел в пустой таз на умывальнике.

Но послание осталось.

Я подошел к окну, осторожно отодвинул занавеску, посмотрел на темную улицу. Фонарь освещал мостовую, отбрасывая круг желтого света на булыжники. Никого. Только кошка перебежала дорогу, скользнув серой тенью вдоль стены.

Я отпустил занавеску. Снял пиджак, повесил на спинку стула. Лег спать и заснул быстро, без сновидений.

Проснулся от церковных колоколов. Звон разливался над Дорчолом, медленный, торжественный, призывающий верующих на утреннюю службу.

Я открыл глаза, посмотрел на часы на каминной полке. Половина седьмого. Солнечные лучи пробивались сквозь щели в ставнях, расчерчивая пол золотыми полосами.

Встал, прошел к умывальнику. Плеснул холодной водой в лицо, вытерся грубым полотенцем.

Надел чистую белую рубашку, застегнул манжеты на запонки, простые, серебряные, без вензелей. Темный жилет, галстук в тонкую полоску, темно-синий костюм. Вычистил ботинки до блеска тряпкой с ваксой. Причесался перед зеркалом, пригладил волосы.

Александр Дмитриевич Соколов, журналист «Нового времени». Респектабельный, но не богатый. Образованный, но не аристократ. Человек, который мог появиться в любом обществе, не вызывая подозрений.

На кухне поставил турку с водой на керосиновую плиту. Пока вода закипала, отрезал ломоть черного хлеба, намазал тонким слоем масла из глиняной крынки.

Сварил крепкий кофе, разлил в чашку, добавил два куска сахара. Позавтракал стоя у окна, глядя на просыпающийся Дорчол.

Улица Дубровачка оживала. Женщины с ведрами шли к колодцу. Торговец молоком ехал на телеге, выкрикивая свой товар.

Мальчишки гнали стадо коз к выгону за городом. Из соседнего дома вышел мужчина в рабочей блузе и кепке, закурил трубку, зашагал в сторону табачной фабрики.

Обычное утро. Мирное утро.

Допил кофе, вымыл чашку, убрал на полку. Проверил браунинг, полный магазин, патрон в патроннике, предохранитель. Засунул в кобуру под мышкой, надел пиджак. Оружие не выделялось.

В карман положил блокнот и карандаш, журналист должен делать заметки. В другой карман кошелек с небольшой суммой, несколько динаров и австрийских крон.

Крупные деньги остались в тайнике под половицей. Коньяк пока оставил на столе. Я еще не решил вылить или выпить его.

Запер квартиру, спустился по скрипучей лестнице на улицу.

Утренний Белград встретил запахом свежеиспеченного хлеба и конского навоза. Солнце поднималось над крышами, окрашивая желтые и розовые фасады домов в теплые золотистые тона.

Извозчики выезжали на главные улицы, хлопая кнутами над лошадиными крупами. Трамвай прогромыхал по рельсам на соседней улице, выпуская искры из-под пантографа.

Я шел неторопливо, останавливаясь у витрин, разглядывая вывески, будто прогуливаясь без определенной цели. Маршрут продуман заранее. Петлял по переулкам, делал круги, возвращался назад, проверяя, нет ли слежки.

У табачной лавки на углу улицы Краля Петра остановился, купил пачку сигарет «Herzegovina Flor». Лавочник, пожилой серб с седыми усами, завернул сигареты в тонкую бумагу, взял монету, кивнул. Я сделал вид что прикуриваю прямо у лавки, зажег спичку, разглядывая улицу в отражении витрины.

Никого подозрительного. Прохожие спешили по своим делам, не обращая на меня внимания.

Дошел до площади Теразие. Здесь центр города, широкие бульвары, многоэтажные здания в австрийском стиле, памятник князю Михаилу на коне в центре площади.

Вокруг монумента разбит небольшой сквер с чахлыми деревьями и скамейками. Газетчик выкрикивал заголовки: «Австрия усиливает войска на границе! Сербия готова к обороне!»

Я купил газету «Политика», свернул, сунул под мышку. Прошел через сквер, вышел на улицу Краля Милана.

Здесь начинались богатые кварталы, трех- и четырехэтажные особняки с лепниной, балконами, коваными решетками. Первые этажи занимали дорогие магазины, кафе с мраморными столиками и официантами во фраках.

Я свернул в боковой переулок. Здесь тише, меньше людей. Старые дома турецкого периода, узкие улочки, мощеные неровным булыжником. Запах речной сырости усиливался, Дунай близко.

Чирич сейчас в старом квартале у реки. Двухэтажный дом с белой штукатуркой, деревянными ставнями на окнах, тяжелой двустворчатой дверью. Над дверью номер, выцветший от времени.

Я огляделся. Улица пустая. Старуха в черном платке несла корзину с овощами, скрылась за углом. Двое мужчин стояли у кузницы через дорогу, курили, разговаривали о чем-то своем.

Подошел к двери, постучал три раза, пауза, два раза. Условный сигнал.

За дверью послышались шаги. Тяжелые, медленные. Дверь приоткрылась, показалось лицо Чирича.

Широкое лицо с густой черной бородой, карие глаза смотрели настороженно. Узнал меня, лицо расплылось в улыбке.

— Александр! — Чирич распахнул дверь, шагнул вперед, обнял меня по-братски, похлопал по плечам. — Ты вернулся! Слава Богу, цел и невредим!

Он говорил по-русски с заметным сербским акцентом, раскатисто произнося «р», растягивая гласные. Голос низкий, глубокий, голос человека, привыкшего командовать.

— Вернулся, — ответил я, отстраняясь от объятий. — Как и обещал.

— Заходи, заходи! — Чирич взял меня за локоть, потянул внутрь. — Все уже собрались, ждут тебя. Хотят услышать, как ты вытащил Неделько из лап австрийцев.

Я переступил порог. Чирич закрыл дверь за мной, повернул тяжелый ключ в замке.

Коридор узкий, темный, пахнущий табачным дымом и кофе. Стены голые, побелка пожелтела от времени. Под ногами скрипели половицы.

Чирич провел меня через коридор в комнату в глубине квартиры. Комната небольшая, окна завешены плотными занавесками, свет проникал только через щели.

Посреди комнаты массивный дубовый стол, покрытый пятнами от вина и ожогами от сигарет. Вокруг стола несколько стульев с облезлой обивкой.

У стены старый комод с выдвижными ящиками. На стене портрет короля Петра I в военном мундире и большая карта Балкан с отмеченными границами Сербии, Боснии, Герцеговины.

За столом сидели четверо мужчин. Все обернулись, глядя на меня.

Первый, справа от входа, Владимир, которого я видел на прошлой встрече. Худощавый юноша лет двадцати с лишним, темные волосы взъерошены, глаза горят фанатичным огнем. На нем потертый студенческий пиджак, расстегнутая рубашка без галстука. Он встал, протянул руку.

— Александр Дмитриевич! Ты герой! Вытащил нашего брата из австрийского ада!

Я пожал его руку. Ладонь сухая, горячая, рукопожатие крепкое.

Второй, слева, Петар, тоже знакомый. Среднего роста, темные волосы, печальные глаза. Одет скромно, темная рубашка, жилет. Он кивнул молча, не вставая, но в глазах читалась благодарность.

Третий, напротив двери, Милош, самый старший из студентов. Невысокий, плотного телосложения, умное настороженное лицо. Светлые глаза изучали меня внимательно, оценивающе. Он не улыбался. Просто смотрел.

И четвертый.

Мужчина лет сорока, сидевший во главе стола. Крепкого сложения, широкие плечи, мощная грудь под темным пиджаком. Густая черная борода с проседью, короткие темные волосы.

Лицо загорелое, обветренное, с глубокими морщинами у глаз. Карие глаза смотрели спокойно, но с такой силой, что казалось, этот человек видит насквозь любую ложь.

На столе перед ним лежал револьвер. Просто лежал, рукоятью к нему, стволом в сторону. Не угроза, просто демонстрация того, что правила здесь устанавливает он.

Майор Войислав Танкович. Второй человек в «Черной руке» после полковника Дмитриевича. Организатор, боевой командир, человек, который превратил студенческие мечты в реальные теракты.

Он не встал. Продолжал сидеть, положив руки на стол, пальцы переплетены. Изучал меня долгим, внимательным взглядом. Никакой улыбки.

— Значит, ты тот самый русский, — сказал он наконец. Голос низкий, хрипловатый, с командными нотками. Говорил по-русски почти без акцента, только легкое раскатистое «р» выдавало серба. — Александр Соколов. Корреспондент из Петербурга.