Институт благородных девиц попаданки - Соколова Надежда - Страница 9

Прямых, открытых конфликтов – криков, драк, опрокинутых чернильниц – я не допускала. В первый же день, после пары стычек взглядов, способных прожечь камень, и язвительных, шипастых реплик, я собрала всех в главном зале и четко, без эмоций, предупредила, глядя на них поверх очков:

– Девочки, запомните раз и навсегда. За любой открытый конфликт, оскорбления, унижение или драку наказание последует незамедлительно. И это будут не скучные, бесполезные записи в дневнике или стояние в углу. Это будут дополнительные занятия по физкультуре. Два часа подряд. Каждый день. До тех пор, пока не научитесь если не любить, то хотя бы терпеть друг друга, не расплескивая свою юношескую энергию в гневе.

По залу прошел ужасный, почти осязаемый, коллективный стон, смешанный с ужасом. Физкультуру, которую вела я сама (ибо другого, более снисходительного тренера мне найти не удалось), терпеть не могли почти все. Бег по замковому двору в полной, нелепой амуниции – включая юбки и корсеты, отжимания до седьмого пота, лазание по скользкому, колючему канату и прочие «радости» были для большей части изнеженных аристократок настоящей пыткой, сравнимой разве что с допросом в подвалах инквизиции.

Исключение составляли лишь две орчихи, Гарша и Борга, для которых эти занятия были долгожданной отдушиной, и горгулья Петра, чье каменное тело, казалось, только и ждало физической нагрузки. Они шли на эти занятия с диким, почти пугающим энтузиазмом, вызывая у остальных смесь зависти и ужаса.

Поэтому война приняла тихие, изощренно-партизанские формы, пропитав собой каждый уголок замка. Ядовитые шепотки за спиной, шипение, похожее на змеиное, когда в коридоре пересекались взгляды соперниц. «Случайно» опрокинутая чернильница, чьи фиолетовые чернила растекались по идеально чистому листу тетради, уничтожая часы труда. Споры на уроках, доведенные до грани кипения, с глазами, полными молнии, но всегда останавливающиеся в сантиметре от запретной черты прямого оскорбления. Взгляды, полные молчаливой, непрожитой ненависти, которые были заметны даже через весь шумный обеденный зал, словно протянутые между столами невидимые раскаленные струны.

Я наблюдала за этим, как опытный, хоть и изможденный, садовник, следящий за ядовитыми, но живучими сорняками, которые то и дело пытались заглушить нежные ростки. Где-то – одним строгим, многообещающе-молчаливым взглядом через стол, от которого у провинившейся тут же краснели уши. Где-то – пересаживая девушек за партами, создавая вынужденные, неудобные альянсы: посадив педантичную Аэлин рядом с небрежной Лилит, или заставив молчаливую Петру работать в паре с болтливой Фридой. Где-то – задавая им совместное проектное задание по истории, которое вынуждало их хоть как-то, пусть и скрипя зубами, обмениваться словами и материалами.

Это было изматывающе, как бег по зыбучим пескам. Но в этом хаосе был и свой странный, горький адреналин, своя магия. Я видела, как сквозь толстую броню спеси, обид и социальных предрассудков пробиваются первые, робкие, но такие важные ростки чего-то, что могло стать уважением. Как Борга, ворча себе под нос, начала перенимать у старшей орчихи Гарши манеру аккуратно, почти каллиграфически вести конспекты, выводя буквы с неожиданным старанием. Как Лира однажды, рыча от негодования, резко встала и заступилась за Эвелину, на которую за обедом смотрели с неприкрытым отвращением за ее вампирскую природу. Как молчаливая Петра, не проронив ни слова, вдруг опустилась на одно колено и своими сильными, каменными пальцами аккуратно помогла той же Элоди поднять рассыпавшиеся по каменному полу листы с ее безупречными конспектами.

Битва за умы, сердца и души моих учениц была в самом разгаре, на сотне маленьких, невидимых фронтов. И я, стиснув зубы, не собиралась ее проигрывать.

Но, конечно же, и на Земле, и здесь, в этом полном магии мире, работала неумолимая, железная пословица: «Хочешь насмешить богов – расскажи им о своих планах». Так вышло и в моем случае. Едва я полностью, с головой, растворилась в водовороте образовательного процесса, с тихим удовлетворением отмечая в своем журнале первые, робкие, но такие дорогие успехи новичков и строя в уме грандиозные схемы, какого еще преподавателя мне найти – может, алхимика, для уроков по основам зельеварения, или, что было бы еще лучше, специалиста по магическим наукам, для тех девочек, у кого был потенциал, – как моему спокойствию пришел конец.

Оно прибыло не с моей радужной, безобидной бабочкой. Без всякого предупреждения в высокое арочное окно кабинета, словно сгусток живой, неистовой энергии, ворвался магический вестник иного рода – птица с оперением цвета грозового неба и вспененного моря, с длинным, сверкающим, как полированный сапфир, хвостом и пронзительными глазами из чистого, бездонного аквамарина. От нее исходил легкий запах озона и статического электричества. Таких птиц в природе не существовало; они были созданы искусственно, зачарованы лучшими магами-ювелирами, и использовались исключительно для официальной, срочной корреспонденции высшего уровня – от самого императора, его совета или герцогских домов. Птица, не издав ни звука, трижды облетела комнату, оставляя за собой в воздухе мерцающий синий шлейф, и опустилась на резной край моего стола, с легким стуком коготков о дерево, протянув тонкую лапку с прикрепленным к ней небольшим, но плотным цилиндром из темного, почти черного воска, испещренным несколькими рельефными печатями.

Сердце у меня неприятно, тяжело екнуло, предчувствуя недоброе. Словно на автомате, я сняла холодный на ощупь цилиндр, и птица, выполнив свою миссию, тут же растворилась в воздухе беззвучным взрывом сапфировых искр, от которых на мгновение заложило уши. В воздухе повисла звенящая тишина, а в руке у меня лежала причина моего внезапного, леденящего беспокойства.

Вскрыв изящную, но твердую, как камень, печать с имперским орлом, я развернула плотный, дорогой пергамент, пахнущий дубленой кожей и сухими травами. Каллиграфический, выверенный до миллиметра почерк, чернила с вкраплениями настоящей золотой пыли, сверкавшей в свете лампы. Официальный бланк Имперского Департамента Образования и Просвещения – тот самый, что видела лишь однажды, в королевской библиотеке, и то в виде копии.

Извещение было кратким, сухим и не допускающим возражений, как удар судейского молотка. В мой «Институт благородных девиц» со дня на день – точные дата и время не указаны, что было дурным знаком – нагрянет с инспекционной проверкой уполномоченный ревизор из самой столицы, некий советник Альдор. Цель – всеобъемлющая оценка условий содержания и проживания учениц, соответствия образовательной программы имперским стандартам, проверка уровня полученных знаний, квалификации преподавательского состава и, что особенно тревожно, финансовой отчетности.

Надо сказать, я напряглась. Испуг – нет, это было не то слово, слишком примитивное. Не с моим академическим и административным прошлым на Земле бояться каких-то проверок. Я их прошла десятки, от аккредитаций до внезапных налоговых проверок, и всегда выходила сухой из воды. Но здесь… Здесь я ощутила ледяную тяжесть в животе. Напряжение чистой, неразбавленной неизвестности, смешанное с инстинктивным страхом перед Системой, о которой я почти ничего не знала.

Там, на Земле, я прекрасно знала все правила игры, как свои пять пальцев. Я знала, какие статьи ФГОСа цитировать, какую бумажку и в какой момент предъявить, к кому позвонить, чтобы «решить вопрос». Я знала систему изнутри, была ее частью, почти ее адептом.

Здесь же я была слепым, беспомощным котенком, брошенным в лабиринт с невидимыми стенами. Что представляет собой этот советник Альдор? Педант, для которого важен каждый клочок испорченной бумаги? Взяточник, ожидающий мзды? Идеалист, фанатично преданный своей работе и готовый сжечь на костре любое несовершенство? Или просто уставший, циничный чиновник, отрабатывающий скучную галочку в длинном списке никому не нужных дел? Какова истинная, скрытая цель его визита? Кто его направил? Заинтересовались ли моим скромным учреждением на самом верху, или это чья-то точечная, то личная интрига? Возможно, кто-то из недовольных родителей, вроде родни Ингитры, пожаловался, что их дочь «обучается с отбросами»? Или, что было бы куда хуже, у меня появились конкуренты, которые видят в растущем институте угрозу? (Хотя, казалось бы, какие у меня тут, на отшибе, могли быть конкуренты?)