Инженер Петра Великого 11 (СИ) - Гросов Виктор - Страница 5

Я вскочил, забыв обо всем, и ринулся в свой штабной фургон. Анна удивленно посмотрела мне вслед, но я уже ее не замечал, погруженный в мир расчетов.

На чистом листе бумаги, среди карт и донесений, пальцы сами выводили первые наброски. В основе лежала простая и дьявольски элегантная физика. Никакого кипячения, никакой гущи.

Две емкости, соединенные трубкой. Нижняя, металлическая, с водой. Верхняя, стеклянная, с молотым кофе. Стоит поставить конструкцию на огонь, как вода в нижней колбе закипает, превращаясь в пар. Давление растет, и пар вытесняет еще не кипящую, но уже горячую воду вверх по трубке. Словно гейзер, вода пробивается сквозь кофейный порошок, заваривая его — быстро, при идеальной температуре, не давая напитку перегореть и отдать горечь.

Весь процесс занимает минуту. Снимаем с огня. Нижняя колба остывает, пар внутри конденсируется, его объем резко уменьшается, создавая в колбе вакуум. И это разрежение, как невидимый насос, втягивает готовый кофе из верхней колбы обратно вниз. На пути его встречает фильтр, отсекающий всю гущу.

На выходе: в нижней колбе — чистый, ароматный, идеально заваренный напиток. В верхней — бесполезный кофейный жмых.

Я смотрел на эскиз, охваченный азартом творца. Это было красиво, логично и, черт возьми, почти невозможно в походных условиях XVIII века.

Я вызвал Нартова. Он вошел усталый и злой, пахнущий машинным маслом. Андрей взял протянутый ему чертеж.

Он долго смотрел, его брови медленно ползли вверх.

— Петр Алексеевич… — он поднял изумленный взгляд. — Вода сама вверх, сама вниз… Что за фокус?

— Физика, Андрей Константинович. Просто физика. Сделаем?

Он снова уставился на чертеж, его мозг инженера уже разбирал мою фантазию на детали, нащупывая слабые места.

— Сделать-то можно… — неуверенно протянул он. — Корпус, подставку, трубку — выточим. Но вот это… — он ткнул пальцем в верхнюю колбу. — Стекло. Да еще такой хитрой формы. Да еще жаропрочное. Где мы его в поле возьмем? Лопнет на первом же огне.

Он был прав, и это была первая стена, в которую уперлась моя затея.

— Дальше, — его палец переместился на соединение двух колб. — Тут нужно уплотнение, которое и жара не боится, и вкуса не дает. Кожа прогорит. Пробка из дерева рассохнется.

Вторая стена.

— Фильтр, — он уже вошел в раж, методично расстреливая мою идею. — Бумага размокнет. Ткань пропустит мелкую пыль. Нужна металлическая сетка. Очень тонкая. У нас нет такой проволоки, чтобы сплести надежную.

— Наконец, нагреватель, — он ткнул в основание конструкции. — Костер даст неравномерный жар, от которого стекло треснет. Нужен ровный, контролируемый огонь. Масляная лампа даст копоть.

Он замолчал и посмотрел на меня как хирург, констатирующий смерть на операционном столе. Четыре технологических тупика. Четыре гвоздя в крышку гроба моего изящного проекта.

Я посмотрел на чертеж. Нартов был прав по каждому пункту. Логика кричала, что проект мертворожденный. Но благодарность, смешанная с упрямством, оказалась сильнее.

— Значит, будем решать, — сказал я. — По пунктам.

Неделя до Антверпена пролетела как лихорадочный инженерный марафон. С заходом солнца генерал уступал место одержимому механику, а наша передвижная мастерская превращалась в тайную лабораторию, где пахло раскаленным металлом и воском.

Первым пал бастион нагревателя. После двух ночей бесплодных экспериментов Нартов сдался: его спиртовка давала лишь рваное, коптящее пламя. Пришлось браться самому. Решение, как всегда, крылось в деталях — в правильной подаче воздуха. По моему эскизу Федька выточил из латуни хитрый кожух с двойными стенками и перфорацией. Засасываемый снизу воздух прогревался, обтекая резервуар, и подавался к фитилю уже горячим, рождая ровный, синий, почти бесшумный язык пламени. Первый узел был развязан.

Следом мы пробили брешь в проблеме герметичности. Отбросив негодные кожу и дерево, Нартов вспомнил про «горный лен» — асбест. Шнур из его волокон, пропитанный густой замазкой с льняным маслом, после запекания превратился в твердый, почти каменный уплотнитель. Герметичный и без запаха. Второй барьер рухнул.

Но самым проклятым орешком оказался фильтр. Мы бились над ним три ночи кряду, злые, невыспавшиеся, готовые придушить друг друга.

— Говорил я, сетку надо, — не удержался Нартов, когда мы в очередной раз забраковали льняное полотно, пропускавшее мелкую кофейную пыль.

Он продемонстрировал свое творение — сплетенную из тончайшей медной проволоки сеточку. Почти идеальную, но…

— Привкус дает, — констатировал я, попробовав пропущенную через нее воду. — Едва уловимый, металлический. Убьет весь аромат.

— Тогда серебро! — вскинулся Нартов. — Или оловом покрыть!

— Сложно, долго, и не факт, что поможет. Решение должно быть проще.

Мы уперлись в стену. Я был готов все бросить к чертям — подарок, рожденный в таких муках, казался проклятым. От бессилия я взял кусок забракованной льняной ткани и поднес к лупе, машинально изучая плетение. Плотное, но под увеличением проступали предательские зазоры между нитями.

— Дело не в материале, — пробормотал я, думая вслух. — А в структуре. В самих нитях. Они слишком рыхлые.

И тут решение, простое до глупости, само посмотрело на меня через лупу.

— Кипяток! — я вскочил так резко, что Нартов отшатнулся. — Андрей, тащи котелок с кипятком!

— Зачем? — уставился он на меня, как на сумасшедшего.

— Просто тащи!

Когда вода закипела, я швырнул в нее кусок льна. Мы молча смотрели, как он несколько минут варится в бурлящей воде.

— Теперь доставай и суши. Быстро, над горелкой.

Под действием горячего воздуха ткань на глазах съежилась, стала жесткой и плотной. Снова лупа. Зазоры между нитями почти исчезли: волокна от кипятка разбухли и «сели», сделав плетение непроницаемым для мелких частиц.

— Ну-ка…

Повторный опыт. Вода, прошедшая через ткань, была абсолютно чистой.

— Усадка… — прошептал Нартов, глядя на мокрый кусок ткани с благоговением. — Обычная усадка ткани… Петр Алексеевич, как вы…

— Иногда, Андрей, не нужно изобретать, достаточно вспомнить, — усмехнулся я, хлопая его по плечу. — Готовь фильтр. Не один слой, а три. И зажми их между двумя кольцами.

Так была одержана третья, самая сложная победа. Экзотические материалы оказались бессильны там, где сработало простое знание, которого здесь не хватало.

К тому моменту, как «Императорский обоз», оставляя за собой шлейф дыма, вкатывался в Антверпен, почти все было готово. Нас встречала очередная делегация, очередные улыбки, очередная почетная тюрьма на окраине города. Меня это уже не волновало. Едва мы остановились, в лагерь проскользнул запыхавшийся мальчишка-подмастерье с деревянным ящиком, обложенным соломой.

Я вскрыл крышку. Внутри, на мягкой ткани, покоились они. Две идеальные, выдутые из чистейшего богемского стекла колбы. Это Лейбниц нашел своего друга-стеклодува, которого все считали алхимиком. Не буду говорить, каким взглядом посмотрел на меня Лейбниц, радовало, что он без слов отправил гонца в Антверпен, чтобы к нашему приезду заказ уже был готов. Алхимик не подвел.

Я взял колбы в руки. Легкие, почти невесомые, холодные. Все детали сошлись. Оставалось лишь собрать их воедино, дав жизнь новому проекту.

Глава 3

Антверпен показался тихим городком. Впервые за долгое время ни грохота молотов, ни пьяного ора гвардейцев — уши заложило от непривычной тишины. Пётр, подхватив Людовика, уже катил к местному бургомистру на очередной банкет пускать пыль в глаза и мериться величием. Меня оставили на хозяйстве, и слава Богу. Затеянное мной дело не терпело ни суеты, ни лишних глаз. Дипломатические баталии? Пустяки. Мне предстояло сражение посерьезнее — на поле, где одна ошибка выставит тебя на посмешище, а второго шанса произвести впечатление просто не дадут.