Праведник мира. История о тихом подвиге Второй мировой - Греппи Карло - Страница 8

В итальянской глубинке, где вино, сквернословие, ножи и дубинки — привычная часть жизни, было не счесть подобных персонажей. «Старые добрые времена», на которые пришлись детство и взросление Лоренцо, закалили его характер. Могут ли фрагменты чужих историй дать нам некоторое представление о том, каким был muradur — каменщик из Фоссано? Способны ли они заполнить десятилетия тишины — кто знает, возможно, и приправленной отборными ругательствами[191], — которые он оставил нам после себя?

В годы фашизма — между насилием начального периода и «нормализацией» — Фоссано стал свидетелем развития молочной промышленности и роста производства химических удобрений. В 1930-х увеличился выпуск сельскохозяйственной продукции, кроме прочего, и из-за диктата режима[192]. Но это никак не повлияло на массовый отток итальянцев за рубеж — тенденция наблюдалась на протяжении столетий, усиливаясь в конце XIX века и между двумя мировыми войнами.

Часть населения, которая от 1920 до 1930 года перемещалась из Северо-Западной Италии в Юго-Восточную Францию и обратно, представляла собой живую и страдающую человеческую массу. По собственной надобности границы десятилетиями переходили пастухи; контрабандисты; попрошайки, которые на ярмарках за деньги показывали танцующих сурков и морских свинок; торговцы всякой всячиной — женскими волосами для парижских парикмахерских, бондарными изделиями, шерстяным трикотажем, тканями.

Провинцию Кунео, к которой относится Фоссано, древние и крепкие узы связывают с средиземноморской и альпийской Францией. В начале XX века различие соседствующих районов в потребностях и возможностях стало особо явным. В Италии не хватало хлеба — Франции требовались рабочие руки. С ноября по март на французской территории всегда были нарасхват поденщики для сбора оливок, цветов, первых плодов; для обслуживания крупных отелей на Лазурном Берегу; вспашки и подготовки полей к посеву.

Как писала историк Рената Аллио[193], «бригадиры, каменщики, камнеломы, портные, грузчики», а с ними и много женщин, которые устраивались на работу горничными, официантками или собирали цветы или оливки, с наступлением холодов «спускались» во Францию и чаще всего делали это нелегально[194].

«Сезонные» мигранты из горных районов и равнин Кунео терпели лишения, только чтобы побольше сэкономить, и пополняли ряды так называемых яванцев. В 1930-е годы Прованс заполонили приезжие со всего света, превратив историческую область в подобие острова Ява, «погруженного в неповторимую мелодию из бормотаний, ругательств и ворчания», как писал в романе Les Javanais («Яванец») 1939 года польский еврей Ян Малацкий, более известный под псевдонимом Жан Малакэ[195], [196].

В глазах многих местных итальянцы были babi — «жабами», как в Марселе[197], или даже настоящими врагами. Это явственно показала резня итальянцев во французской деревне Эг-Морт в 1893 году[198]. Как это обычно и бывает, неприязнь проявлялась не только на бытовом уровне. Действие вышедшего в начале XX века ксенофобского романа «Вторжение» (L’Invasion) плодовитого ультранационалиста Луи Бертрана[199] разворачивается в Марселе, всего лишь в 200 километрах от коммуны Амбрён. Автор выражает презрение к итальянским иммигрантам, однако признает, что провансальцы «наполовину понимают»[200] пьемонтцев, потому что иммиграция началась далеко не сегодня.

Каждый год как минимум 1% пьемонтцев[201] покидал регион. Между 1916 и 1926 годами, только по официальным данным, эмигрировали 402 079 пьемонтцев и валдостанцев — они присоединились к более чем 1,5 миллиона человек, отправившихся из тех же регионов во Францию за последние 40 лет[202]. Многие из них стремились на юг; в течение десяти лет после окончания Первой мировой войны в некоторых регионах количество иммигрантов выросло в 40 раз. В 1928 году об этом с тревогой писал еженедельник Le Matin. Лоренцо уже исполнилось 23, и он только что демобилизовался[203], [204].

В 1920-е и 1930-е годы нелегальная иммиграция во Францию стала массовой. Итальянский фашистский режим, стремясь ей воспрепятствовать, поощрял лишь сезонную эмиграцию[205]: принятые законы[206] сумели частично замедлить поток тайно пересекающих границу, но в целом достигли лишь противоположного эффекта.

Начиная со второй половины 1920-х годов многие сезонные мигранты решали осесть во Франции. Несмотря на неизбежное напряжение, вызванное значительным притоком чужаков, отмечала Рената Аллио, «итальянцам удалось быстро ассимилироваться, и сегодня внуки пьемонтских иммигрантов полностью интегрированы и неотличимы от местного населения. Часто они всё еще живут в домах, построенных дедами. Проезжая по холмистым окраинам Ниццы, Канн, Валлориса или по равнине Грасс, можно заметить, что на звонках частных домов чаще всего написаны фамилии пьемонтцев, в основном из Кунео»[207].

И наступила ночь

[208]

Лоренцо-Такка, конечно же, был не единственным, кто проводил «там» больше времени, чем «здесь». Многие тогда покидали дом на зиму, чтобы вернуться с весной. Но среди них было немало и тех, кто, однажды отправившись во Францию, оставался там навсегда. И они были уже, наверное, больше французы, чем итальянцы.

В середине 1940-х во Франции работало 437 тысяч итальянцев; из них 120 тысяч — на стройках (в основном каменщиками и чернорабочими). Если посчитать еще и их семьи, и тех, кто натурализовался — а в начале 1940-х, как утверждал посол Раффаэле Гуарилья[209], их было не менее 150 тысяч, — общее число итальянцев во Франции в то время близилось к миллиону[210]. Сложно предположить, чтобы все эти люди — по большей части выходцы из простого народа — были фашистами.

Во-первых, потому, что, как я уже упоминал, чаще меняли местожительство именно те, кто не пылал любовью к режиму. Один итальянский капеллан, служивший сначала в Верхней Силезии, а затем в Австрии, так говорил историку Бермани: «Уезжали те, кто по разным, в том числе и политическим, причинам не могли найти работу в Италии»[211].

Во-вторых, итальянцы во Франции широко участвовали в антифашистском движении: Бермани пришел к выводу, что «почти все итальянцы во Франции [находились] в критической или враждебной позиции по отношению к фашизму». И это с учетом того, что объединились из них лишь единицы[212]. Выехавшие по политическим причинам были по большей части представителями рабочего класса[213].

В 1940 году итальянцы и итало-французы вне зависимости от своей политической позиции официально стали врагами для французов: Италия перешла Западные Альпы и вторглась во Францию — le coup de poignard dans le dos, вонзила нож в спину[214]. Вот как рассказывает об этом Вермичелли, итальянский эмигрант, живший в то время во Франции: