Регрессор в СССР. Цикл (СИ) - Арх Максим - Страница 14

— Нет! Нет, не надо! — запричитал, заикаясь, чижик-рыжик.

— Ну что, пива нет, говоришь? — усмехнулся Фредди, стоя над полуживым трупом, и со злобной улыбкой ступнёй раздвинул ему ноги.

— Нет! — хрипел единственный человек в стране, ощутивший связь города Москвы с Брюсом Ли. — Не надо! Есть! Есть пиво!! Вон бери, сколько хочешь! Не надо! Пожалуйста! Я уеду! Не надо!..

Взмахнул топором и ударил ему между ног…

Щепки паркетной доски полетели в разные стороны.

— А-а-а!.. — засипел дядя Эрик, пустил лужу… и заплакал.

— Фу… как нехорошо, гражданин, — сказал циничный Крюгер и поднёс топор к его лицу, а затем зарычал, глядя в ненавистную морду: — Слушай сюда, падла! Короче!.. Забирай свои шмотки и больше никогда, слышишь, никогда сюда не возвращайся! С моей мамой больше никогда не общайся и не встречайся! Ты нам не нужен, впрочем, как и мы тебе. Это последнее предупреждение! Ты понял меня?! Маме я найду хорошего жениха, а не такого подонка, как ты! Всё понял?!

Ассистент закивал.

— Пошли, — сказал я.

— К-к-куда? — заикаясь, спросил анкл Эрик, пытаясь отползти.

— На кухню, куда ж ещё?! Будешь писать письмо.

— К-кому? — выдавил клиент.

— Ты чего, совсем дурак?! — заорал Фредди Крюгер. — Бегом на кухню!

— А-а-а… Конечно, конечно. С-сейчас, — проблеяла «бедная овечка» и, вытирая слёзы, поползла на четвереньках по коридору.

Сходил в комнату, взял с письменного стола альбомный лист и ручку. Зайдя на кухню, увидел сидящего на табуретке Эрика. Жалкий, сгорбленный и плачущий. Такого можно было бы и пожалеть, если бы… если бы я не знал, что это за сволочь!

«А табурет-то придется за ним мыть, — к горлу подступила тошнота. — Нет уж! Пусть с собой забирает! Презент, блин!»

— Пиши… «Прости меня, я по семейным обстоятельствам уезжаю на Север навсегда. Извини, я полюбил другую. Прощай. Меня не ищи. Больше мы никогда не увидимся»…

Тот принялся строчить.

— Куда ты подписываешься — «Твой любимый Эрик»?! Ты что, совсем псих?! — в очередной раз заорал я и долбанул «любимому дяде» подзатыльник.

Через десять минут анкл Эрик покинул вдруг ставшую столь недружелюбной ему квартиру, забрав свои вещи, половую тряпку, которой вытирал свою лужу в коридоре и табуретку, на которой сидел, — ну а я принялся за обработку ран.

Достал аптечку. Всё, что нужно, в ней было. А как может быть иначе? Не зря же мама работает медсестрой. Промыл раны перекисью водорода, кровоточащие засыпал стрептоцидом. Помазал зеленкой локоть на правой руке и забинтовал его.

«Да уж, видок ещё тот. Хотя, может, это и к лучшему. Так шанс, что меня запомнят в библиотеке, более высокий», — хмыкнул я и прилёг на кровать немного отдохнуть от трудов праведных.

Так как мама дежурила в ночную смену, вечером, я собирался сходить в одну школу, находившуюся в соседнем районе которую по ночам я уже посещал несколько раз. Дело в том, что в той жизни произошла одна история, которую я случайно вспомнил, попав сюда…

Однажды в молодости меня пригласил в гости один знакомый ровесник, живший как раз в том — соседнем районе. Мы встретились и он рассказал, что получил приглашение играть в ансамбле.

— Круто, поздравляю, — сказал я, порадовавшись за знакомца, а сам расстроился.

«Ничего себе, настоящий ансамбль! Выступление перед публикой. Гастроли. Везёт же некоторым, а мне о таком остаётся только мечтать и гонять в музыкальной школе гаммы с утра до ночи. Эх, ну что за жизнь такая несправедливая! Почему его? Почему не меня, ведь он играет гораздо хуже?! Хнык, хнык, хнык…» — хныкал про себя я, а он попросил меня подучить его игре на гитаре.

— Да не вопрос, а где репетировать будете?

Знакомый сказал, что всё на мази, и решил мне показать их репетиционную студию.

Она, как оказалось, находилась в подвале пятиэтажного жилого дома. Когда мы туда спустились, я понял, что никакая это не студия.

В обшарпанном подвальном помещении двадцати квадратных метров находилось пять человек моего возраста. Один парень пел и играл на расстроенной акустической гитаре что-то из репертуара типа «Мурки». Рядом, на канализационных трубах, лежало три пионерских барабана, по которым молотил какой-то пьяный тип с радостной улыбкой на лице.

В принципе, пьяны они были все.

На сбитом из досок столе стояла почти пустая двухлитровая банка, как впоследствии оказалось, с вином. Также лежала газета, на которой была разложена порезанная селёдка. Рядом с ней соседствовала обгрызенная буханка чёрного хлеба и большая красная луковица.

«Это — студия?!» — обалдело подумал я и повернулся к сопровождающему.

Тот лишь пожал плечами, а в глазах его я прочитал немой вопрос типа: «А ты чего ожидал тут увидеть? Рояль, пианино и клавесин, что ли?»

Меня представили, мы поздоровались, и мне сразу же налили стакан вина. Вино было горькое, а папиросы «Беломорканал» крепкие. В благодарность за оказанный приём я настроил гитару, показал ребятам несколько аккордов и несколько небольших гамм.

Благодарные ученики за это достали ещё одну банку, на этот раз трёхлитровую. Меня передёрнуло от понимания, что с нами со всеми после употребления этой банки станет, но я категорически отбросил горестные мысли и продолжил веселье…

Кто-то уже дудел в пионерский горн, кто-то пел, кто-то играл, а кто-то просто орал с наслаждением душераздирающие крики…

Между делом я поинтересовался у знакомого, откуда такие богатства, имея в виду барабаны и горны. Оказалось, из пионерской комнаты школы, где некоторые из них учатся.

«Тушите свет!» — сказал я сам себе, и мне опять протянули стакан.

Когда застолье было в самом разгаре, мы услышали чей-то отдалённый крик, раздававшийся из темноты подвала со стороны входа. Прислушались. Обращались, по всей видимости, к нам…

— Мальчики! Ребята! Отдайте, пожалуйста, инструменты! — раздавался девичий голос.

— Пионервожатая припёрлась, — заявил горнист.

— На хрена? — не понял гитарист.

— В гости хочет! Музыку послушать! Видишь, как надрывается, — схохмил барабанщик.

После секундной паузы началась жаркая дискуссия. Поднимался только один вопрос: как бы эту милейшую двадцатитрехлетнюю симпатичную барышню затащить к нам в подвал?

— Спускайся к нам и сама забирай! — крикнул пьяный вокалист.

Слава Богу, у пионервожатой хватило мозгов этого не делать.

Охренев от таких разговоров, я попытался внушить ребятам:

— Сейчас она позовёт участкового или вызовет милицию, и вы сядете за кражу социалистической собственности, — проговорил я, откусывая от хвоста селёдки и думая, об кого бы мне вытереть руки…

Вопрос о том, что вместе с ребятами могу присесть и сам, я по детской наивности себе не задавал, ибо знал: раз человек в налёте не участвовал, то, значит, ему ничего и не грозит. Я был уверен — наша милиция, самая справедливая милиция в мире, если даже нас всех арестуют, органы следствия сразу же во всём разберутся и никогда не накажут невиновного…

Н-да, наивный чукотский юноша… Разберутся они, как же. А потом догонят, и ещё раз разберутся. Эх, молодость, какими же наивными мы были…

Мой внезапный, но обоснованный пассаж насчёт милиции произвёл нужный эффект, и хоть народ был «в хлам», в тюрьму или колонию не хотел никто. Аргумент поняли и приняли. Конечно, были и те, кто кричал, что им всё равно, но процесс, что называется, пошёл.

Ещё немного похорохорившись больше для понта, инструмент решили вернуть, что называется, «взад» владелице. А что вы смеётесь? Пьяный вокалист и лидер топ-ансамбля, так и сказал:

— Верните ей взад горны, а я блевать! — и таки пошёл зигзагами к мокрой кирпичной стенке подвала, по дороге засовывая два пальца себе в рот для пущего эффекта.

Возвращать три барабана и четыре горна, было предложено мне, как человеку, которого пионервожатая не знает, так как я с другого района и учусь в другой школе. Это предложение сразу же незамедлительно, в порядке трудовой дисциплины, было рассмотрено мной и категорически отвергнуто, а предложивший этот фарс немедленно послан куда подальше.