Лекарка поневоле и 25 плохих примет - Муратова Ульяна - Страница 14

– Одну минутку, – выдавила я, развернулась на пятках и пулей вылетела в сад.

Там, согнувшись пополам, я навсегда рассталась с вечерней трапезой и иллюзиями касательно моего попаданства. Присыпав место внезапного озарения землёй, дошла до колодца, чистой рукой умыла лицо, прополоскала рот, затем крепко сжала скальпель и вернулась.

Те же лица, акт третий.

Изо всех сил стиснув зубы и отчаянно икая, свою работу я доделала и получила за неё расчёт – восемьдесят гнойно-кровавых арчантов с запахом застарелого перегара.

Пока я застирывала платье и отмывала стену, на улице стемнело.

– Пошто пойдёшь на ночь глядя-то, а? Оставайся, – ласково предложила наставница. – Подсоби немного старухе, хоть подмети избу-то…

Я собрала половички и вытряхнула их в саду. Подмела. Помыла полы. Протёрла пыль. Очистила от копоти чайник. Перемыла все горшки. Напоила Шельму водой. Обобрала созревшие плоды орешника. Сварила вкуснейшую ореховку… и только после этого успокоилась и перестала икать.

Вообще, ореховка мне ужасно нравилась. Молодые орехи собирали прямо с куста, варили в молоке или воде и добавляли немного мёда. И не фундук, и не нут, и не миндаль – нечто среднее, нежное и при этом сытное. Вроде бы полуночники её не ели, считая едой для бедняков, но лично я такого никогда не пробовала и буквально влюбилась в новое блюдо, одинаково вкусное как в горячем, так и в холодном виде.

– Ох, уважила старуху, – довольно посмотрела на результаты моих трудов наставница. – Оставайся, а? Всё веселее вдвоём.

– Я подумаю, – дипломатично ответила ей, не желая отказывать в лоб.

Нет уж, соседствовать я больше ни с кем не стану – пожила уже, спасибо! Хватило впечатлений на три жизни вперёд.

Когда на небе показалась луна, я вышла в огород и полила грядки с ночными цветами. Они благодарно блестели каплями воды в лучах луны, чаруя необыкновенной красотой.

Странный мир этот Довар. Никак не могу понять, нравится он мне или нет.

Шельма составила мне компанию, а попугай, судя по всему, спрятался под крышу, поэтому киса осталась безраздельной властительницей всех окрестных клумб, но интерес к ним потеряла.

С лунным светом по деревне разливалось умиротворение. Тёмные избы с закрытыми ставнями казались уснувшими. Птицы перекликались где-то совсем далеко. На молчаливых деревянных крышах отдыхала ночь, а я нашла устроенный меж фруктовых деревьев настил и легла, разглядывая чужие звёзды.

Нужна цель. Нужен план. Нужны средства.

Пока что у меня не было ни одного, ни другого, ни третьего, но опускать руки рано.

Если бы не Шельма, я бы, может, двинулась к Разлому сразу. А теперь вроде как и не хотелось. Не тащить же её с собой в неизвестность? Но и оставлять страшно: как она без меня? И как я без неё? Жизнь с целыми половичками, непокусанными столами и непогрызенными углами – такая скучная. Лучше продержаться пару месяцев, пока она не подрастёт, подкопить денег, освоиться.

А дальше она либо начнёт вести себя прилично, либо заматереет и уйдёт в лес. Оставаться в Армаэсе надолго смысла нет, но и рвать когти прямо сейчас – тоже.

Для начала нужно собрать долги, заработать денег, подъесть припасы, сходить в город на разведку и заручиться рекомендациями от наставницы.

Вернувшись в избу бабки Грисы сильно за полночь, мы с Шельмой забрались на печку и уснули.

Примета 8: ворованные саженцы лучше приживаются

Десятое майрэля. Полдень

Таисия

Разбудил нас с Шельмой заявившийся к бабке Грисе посетитель, староста Феурмэ́са. Это село было куда крупнее того, где жила Лана, поэтому и староста тут был куда масштабнее – еле в дверь вошёл, на ходу вытирая пот с высокого, переходящего в лысину лба.

– Ну и жарень… – выдохнул он вместо приветствия, не замечая меня.

Я уютно в обнимку с Шельмой развалилась на печке и всерьёз подумывала о том, чтобы сегодня с неё не спускаться. После вчерашних медицинско-бытовых подвигов тело налилось горячей усталостью, помноженной на исходящее от каменной кладки тепло.

– Вот доживёшь до моих лет, никакая жара тебе будет не страшна, будешь мёрзнуть даже летом, – в тон старосте отозвалась наставница, кутаясь в шерстяную шаль.

– Дак страшно так долго жить. В Кербенне, люди говорят, девка боевым магом стала. Куда мир катится, а?

– Девка?

– Агась. Из благородиев, из Болла́ров проклятых. Люди говорят, в штанах ходит.

– Ну что с них, с проклятых взять? Чай не просто так их прокляли… Солар ей судья, – хмыкнула бабка Гриса. – А ты чего припёрси?

– Да жена… Лютует, спасу нет. Я ей слово – она мне дюжину в ответ. Кричит… Ругается… – протянул толстяк и заискивающе спросил: – Я вот думаю: мож у неё это, как его… бешенство матки?

– Брешенство кадки! – возмущённо ругнулась наставница, передразнивая. – Глаза б мои тебя не видели! А ты чего хотел, когда мать в дом приволок? Свекруха жену твою со свету скоро сживёт, до ручки довела. Ты глаза-то разуй, боров тугодумный! Тебе б приятно было, если б в твоём хозяйстве тебе на каждый сраный горшок устраивали сначала досмотр, потом выговор?

– За матерью догляд нужон, старенькая она уже.

– Да она, чай, младше меня!

– Энто да, да только она не магичка, поэтому здоровье-то уже не то.

– У меня тоже не то. И сил с каждым днём всё меньше и меньше, а всё ж как-то копчу избу сама. Вон, к Ланке в Армаэс скоро будете ездить, особливо ежели чего несрочное.

– Мать совсем слабая, не могу я ей от дома отказать. Не могу. А жёнка бесится, мать-то её никогда не жаловала, вот она и припоминает, что по молодости-то было… – пожаловался староста и горестно вздохнул: – Мож, зелье ей какое успокоительное дать…

– Зелье, – хмыкнула наставница. – Ты к ней как подойдёшь с зельем этим, так она тебе его на голову и наденет. Лучше вон, пирожков Ланкиных возьми. Дашь и матери, и жёнке, авось, не будут бушевать.

Стрельнув глазами в мою сторону, бабка Гриса вынула из кулька парочку пирожков, чтобы оставить себе, а остальное вручила толстяку.

– Пирожки с начинкой особой, да только не переборщи. По одному в день – и хватит. Посмотришь… А коли эффект будет, то за добавкой к Ланке приходи – я такие печь не умею. Цену она за них, правда, ломит порядочную, ну дак ты не обеднеешь. А нервы жёнины надо беречь. Довольная жена – залог счастья в избе.

– Это точно… Благодарствую, – обрадовался староста, заглянул в кулёк и сцапал один пирожок, целиком отправив в рот, быстро прожевал и крякнул: – У самого уже нервишки шалят, так и к бутылке недолго начать прикладываться. Ну, бывай, Гриса. А к Ланке-то заеду, коли будет повод.

Староста ушёл, так и не заметив нашего с Шельмой присутствия. Я спустилась с печи и поблагодарила наставницу:

– Спасибо!

– Не за что, душа моя. Я ж к тебе со всем сердцем. Ты, кстати, домой-то не торопись. Завтра как раз ярмарка будет, сходишь, носом поводишь, продуктов купишь. А сегодня всё одно делать нечего – колодец почистишь. Старая я уже стала, спина не гнётся, а ты молодая – быстро справишься. Ещё с печки золу успеешь выгрести, да дымоход заодно прочистить. В молодых руках-то дело спорится, – лукаво улыбнулась она. – А уж я в ответ чем смогу подсоблю: буду пациентов к тебе слать, всё одно сил на них у меня уже почитай нет. И за зелья твои честь по чести расплачусь.

В общем, бабка Гриса меня перехитрила – отказать ей я не смогла и целый день батрачила под её чутким руководством. Шельма ходила за мной хвостом, но на грядки больше не покушалась – из зарослей сливы за ней бдил попугай, которого три года назад выходила целительница. Его привезли с собой морячники, однако обращались с ним дурно – держали в тесной клетке и морили голодом. Умный птиц неоднократно пробовал сбежать, и последняя попытка увенчалась успехом, только хозяева отпускать его не пожелали – подстрелили в небе.

До участка бабы Грисы он дотянул, а потом рухнул с неба ей практически на голову. Как говорится, с неба счастье привалило. Она его и подлечила, и откормила, и к делу приспособила, потому что нахлебников страсть как не любила, даже пернатых.