Варяг I (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 25

— А если дух этого места… не злой и не добрый? — спросил я, с трудом подбирая слова, отсутствующие в их языке. — Если он просто… другой? Как болезнь? Она не хочет тебя убить. Она просто хочет жить. А ты ей мешаешь. Ты — случайность, погрешность. И она тебя устраняет. Без злобы. Без ненависти. Просто потому, что может.

Бьёрн на мгновение замер, точильный камень застыл в его мощной лапе. Он посмотрел на меня поверх огня. Его глаза отражали пламя, словно сами был выплавлены из раскалённого металла.

Эйвинд, сидевший напротив, фыркнул.

— Странно ты мыслишь, скальд. У всех духов есть мотивы. Они либо добрые, либо злые! Хотя вынужден согласиться с тобой: не всё, что нас убивает, ненавидит нас. Иногда оно просто… проходит мимо. А мы попадаемся под ноги.

— Именно, — кивнул я, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. — Оно может быть к нам… абсолютно равнодушно. И от этого ещё страшнее. С чем сражаться? Со злом — можно. С равнодушием вселенной — нет.

Бьёрн снова принялся точить нож, но теперь его движения были медленными, вдумчивыми.

— А с равнодушием и не сражаются, — пробормотал он, и его голос вдруг показался усталым. — Его используют. Или обходят стороной. Спите. Завтра в новый путь. Будем внимательно смотреть под ноги.

Ночь я провёл в странном, полусознательном состоянии. Дремал, но мозг отказывался отключаться, всё время находясь на взводе. Я невольно прослушивал каждый шорох, каждый треск угасающего костра. Они отзывались внутри вихрем тревоги, заставляя сердце колотиться чаще.

Под утро я почувствовал лёгкое, едва заметное дрожание в правой руке. Сперва списал на усталость, на пронизывающий холод. Но потом, когда мы снова тронулись в путь, заметил то же самое у Гуннара, одного из старых дружинников. Викинг шёл, чуть пошатываясь, и когда он обернулся, чтобы поправить щит за спиной, я увидел его глаза. Зрачки были неестественно широки, даже в этом полумраке, словно он вглядывался в кромешную тьму, пытаясь разглядеть то, чего не видел никто другой.

Тревога во мне сделала новый виток. Это было что-то иное. Что-то знакомое.

Воздух стал ещё слаще, ещё приторнее, с горьковатым, дурманящим послевкусием. Я вдруг осознал, что знаю этот запах. Я видел эти заросли по краям тропы — низкий, вечнозелёный кустарник с узкими, кожистыми листьями, тёмно-зелёными сверху и рыжевато-бурыми, словно покрытыми ржавчиной, снизу.

Багульник. Болотная одурь.

Я отстал от отряда, присев на корточки у очередного куста. Я действовал на автомате. Достал свой нож. Аккуратно, чтобы не порвать, подкопал корень.

Земля вокруг него была чёрной, липкой и маслянистой на вид. И от неё шёл лёгкий, едва заметный парок. Словно почва сама по себе дышала, и дыхание её было ядовитым.

«Багульник токсичен, — начал вспоминать я. — Его эфирные масла… особенно опасны во время цветения. Слава всем богам, сейчас он не цвел. Но гниение… постоянная влажность, отсутствие ветра… Анаэробное разложение органики в болотах. Сероводород. Метан. Меркаптаны. Целый коктейль нервно-паралитических и галлюциногенных веществ. Природная газовая камера. Миазмы. Блуждающие огни…»

В голове щёлкнуло, как замок в сейфе. Всё встало на свои места. Не духи. Не магия. Не Боги. А обычная химия! Естественный, смертельно опасный химический процесс. Это был болотный газ. Тот самый, что мои предки принимали за проделки нечистой силы.

Мы всё это вдыхали. С каждым глотком этого сладковатого, обманчивого воздуха. Он ударял в голову, как удар обухом. Вызывал галлюцинации, расширял зрачки, заставлял дрожать руки, туманил сознание. Одних он мог сделать храбрыми, лишая инстинкта самосохранения. Других — парализовать страхом. Третьих — заставить видеть древних духов и ушедших предков.

Я поднял голову. Отряд уходил вперёд, в зелёный сумрак. Я увидел спину Гуннара, его неуверенную, спотыкающуюся походку. И понял, что мы уже в самой гуще этого невидимого, ядовитого облака. И что тропа, по которой мы идём, ведёт нас только глубже в его сердце.

Я догнал Бьёрна, схватив его за плащ. Он обернулся с таким взглядом, что я чуть не отпрянул. В его реакции читалась готовность к смертельной битве. Но дело было слишком серьёзным.

— Ярл. Останови отряд. Это не духи. Это яд, разлитый в воздухе.

Он сморщил лоб, но не отмахнулся. Прагматик в нём перевесил суеверие. Он видел мои глаза — не испуганные, а сосредоточенные. Глаза знахаря, нашедшего разгадку.

— Объясняй. Но только быстро.

Я сорвал ветку багульника, размял листья в пальцах, чувствуя, как едкий, дурманящий сок въедается в кожу. Достал из-за пазухи щепотку сухого, серого мха. Капнул на него соком. Затем вынул из трутницы уголек с ещё тлеющим концом и поднёс его ко мху.

Вспыхнуло коротким, ядовито-зелёным, шипящим пламенем. Резкий, химический, обжигающий запах ударил в нос, перебивая сладковатую вонь леса.

— Видишь? — мои пальцы пахли этой гадостью, а голова слегка кружилась. — Это не духи! Это сила, сокрытая в этом растении. Она может гореть. А мы всю дорогу вдыхали её пары, смешанные с туманом от болот. Она бьёт по голове, как плохой эль. Одних делает храбрецами, лишая разума. Других — трусами. Третьих заставляет видеть то, чего нет. Она и есть наш невидимый враг. У него нет сердца. Его нельзя убить. Но его можно обойти. Нам бы всем умыться да повязки на лица сделать. И идти желательно против ветра…

Бьёрн посмотрел на прогоревший мох, потом на меня, потом на своих людей. Гуннар пошатнулся, опёршись на ствол дерева, его лицо было бледным и мокрым от пота. Лицо ярла окаменело. Он, как и всякий настоящий мужчина, не любил врагов, в которых нельзя было ткнуть копьём.

— Допустим, ты прав, — тихо сказал он. — Наш враг невидим, и у него нет сердца, в которое можно всадить топор. Но знать имя врага — это уже половина победы!

Он повернулся к отряду, и его голос, с громовыми перекатами, прорвал чащу, как сигнальный рог.

— Всем слушать! Остановиться! Промочить плащи и повязки в том ручье! Дышать только через мокрую ткань! И чтоб я не видел, чтобы кто-то жевал тут какие-нибудь травинки или пил воду из луж! Идём дальше. Быстро. И против ветра!

Он не сказал «спасибо». Он отдал приказ, основанный на моих словах. И в этом было больше доверия, чем в любых благодарностях.

Мы снова двинулись в путь, но теперь уже не как слепые жертвы, ведущиеся на поводу у страха, а как воины, узнавшие природу своего противника. Мы шли против ветра, уходя от ядовитого облака, нащупывая его границы. Благо следы оленя вели в том же направлении…

Влажные, тяжёлые повязки мешали нормально дышать, зато сладковатый дурман в голове действительно отступил, сменившись тяжёлой, мокрой, но трезвой ясностью. Ульф зашагал увереннее, его взгляд снова стал острым и цепким. Он снова видел следы, а не видения.

Именно он первым и замер, резко подняв руку. Впереди, в просвете между искривлёнными стволами, мелькнуло что-то белое. Не призрачное, а плотное, реальное, податливое взгляду.

Белый олень.

Он стоял на небольшой, поросшей бурным мхом поляне, будто поджидал нас. По-прежнему огромный. Истинный вожак. Его шкура отливала в сером свете матовым, фарфоровым, почти ярким сиянием. Но уже не фосфоресцировала, а просто была неестественно белой в этом царстве гнили, тени и бурой зелени. Никакой магии…

А Бьёрн тем временем отдал тихие и чёткие команды.

Часть людей, выполняющих роль загонщиков, бесшумно растворилась в чаще справа. Они пустили против ветра дым от тлеющих влажных листьев папоротника и хвои, дабы не спугнуть зверя запахом человека, а просто направить его. Сдвинуть с места, создать невидимую стену.

Олень повернул голову, учуяв дым. Он не бросился бежать сломя голову, а сделал несколько неторопливых, величавых, царственных шагов влево — прямо на ту самую узкую тропу, где устроили засаду лучники. И где уже стоял я со своим арбалетом.

Сердце заколотилось где-то в горле, отдаваясь глухим стуком в висках. Я слышал только его и тихий свист ветра в ушах. Поднял арбалет. Тяжёлый, неуклюжий, самодельный. Вспомнил всё. Поправку на ветер. Что целиться нужно не в движущуюся массу, а в точку перед ней.