Королевская кровь-13. Часть 2 (СИ) - Котова Ирина Владимировна - Страница 50

Алина обрадовалась.

— Вы ведь знаете тех дар-тени, кто с нами тогда ушел к долине? — спросила она. — Они здесь?

— Частично здесь, но, я думаю, будут все, — ответил он. — У многих внизу остались те, о ком они хотели бы позаботиться, поэтому они снова пойдут на Лортах. Вы хотели бы пообщаться с ними?

— Очень, — ответила она искренне.

— Я сделаю так, чтобы вы могли поговорить на пиру, — пообещал он.

— Благодарю, барон, — Алина почувствовала себя так, словно камень свалился с души.

— Для меня огромная честь познакомиться с вами, — ответил он. Оглядел всю группу, вновь задержал взгляд на Четери. — С вами со всеми, дамы и господа. Проходите пожалуйста.

Арена окунула их во тьму и прохладу, в запах камня, сырой земли и легкого ладана: огромная площадка посередине со статуей Черного на ней, темные ряды сидений, поднимающихся ввысь, вдоль сферы, которая словно была выплавлена в холме и заканчивалась круглым срезом наверху, открывавшим прозрачное закатное небо. Закат освещал статую и часть рядов сквозь узкие окна, прорезанные в стенах холма, из-за чего Арена напомнила Алине нарезанный дольками арбуз со снятой крышечкой. Было все равно темно и пришлось, проходя по рядам и поднимаясь по лестнице вслед за сопровождающим, ориентироваться на его белый тюрбан.

На Арене стоял сдержанный гул. Одна половина была заполнена пышными, разодетыми семьями тидусских аристократов, другая, попустынней и поскромнее — темными, одетыми в цвета Ворона, а если чем и блистающими, то серебряными элементами в одежде или украшениями. Были они как два мира, которым предстояло еще слиться, и различались, как строгий герб Гёттенхольдов и яркий герб Тидусса, как дворец Корвина и дворцы местной знати, и непонятно было Алине, как первопредок собирается эти различия стирать. А если учесть, что сюда же вольются иномиряне с их варварским мышлением, то и вовсе это казалось невозможным.

— Ваши места, добрые гости, — остановился сопровождающий, и, поклонившись, указал на первый ряд. — Господин велел, чтобы тех гостей, которые будут сопровождать Мастера, — он легко второй раз поклонился Чету, — усадили на лучшие места.

На каменных ступенях, исполнявших роль сидений, забавно смотрелись цветные, с круговыми узорами и кисточками подушки — от них мрачноватая Арена приобрела праздничный, даже какой-то солнечный вид.

Все рассаживались. Вокруг, за спинами, волновалось людское море. Шептались, увидев Чета, разглядывали друг друга, здоровались, переговаривались. Алина продолжала осматриваться, как и Димка с Матвеем, отмечая детали и пытаясь увидеть знакомые лица.

Статуя Жреца посредине напоминала больше воителя, чем ученого, как в современных храмах, и Алина засмотрелась на него, пытаясь разглядеть знакомые по долине Источника черты, но не смогла.

Вот наконец перестали заходить на Арену люди. Прошел десяток минут, за которые гул затих и опустилась на сидящих тишина. Раздался звук гонга, и в этот же момент последний солнечный луч скользнул по статуе Жреца и погас. Холм погрузился в темноту, над головой в стремительно темнеющем небе начали проступать бледные звезды, а на стенах меж окнами — зеленые огни магических светильников. Засветились ядовитой зеленью и глаза темных вокруг, и Алина увидела, как мягко сияют глаза Мартина фон Съедентента. Поднесла руку к лицу — ее сияли так же, бросая на кожу отблески. Темно было только там, где сидели тидуссцы, но зеленые светильники сгладили различия между ними и потомками Ворона, сделали почти одинаковыми, а тишину — таинственной, плотной, заставили Алину ближе прижаться к Матвею — ей стало не по себе.

Вошли на каменный пол Арены служители Храма Всех Богов из Нарриви — в темных одеждах, с фиолетовыми накидками, с серебряным шитьем, как бывало на праздновании зимнего солнцестояния, дней Ворона. Второй раз ударил гонг — и священники встали вокруг статуи. И третий раз ударил — и на голове статуи Жреца проявилась серебряная корона, сверкающая изумрудами.

— Это венец Гёттенхольдов, — громким шепотом, чтобы слышали все рядом сидящие, пояснил фон Съедентент. — Лежала в часовне в их дворце.

— Помню ее, — задумчиво откликнулся Четери, — и сейчас сияет стихией Черного.

Алина вспомнила фотографии венца из учебника истории королевских домов Туры: зубцы, напоминающие то ли вороньи перья, то ли лезвия, увенчанные крупным черным жемчугом, напоминавшим о том, что Блакория — приморская страна, — покоились на широком обруче, украшенном ромбовидными изумрудами и узорами.

Жрецы забили в бубны и гонги, запели коронационную песнь, запели на староблакорийском.

— Значит, все-таки сегодня кого-то коронуют, — прошептала Алина себе под нос. Ей снова стало не по себе, будто она что-то упускала. Четери покосился на нее, словно хотел что-то сказать.

— Что? — спросила принцесса. Но ответить он не успел — песнь закончилась, тьма, и так почти не разбавляемая светильниками сгустилась до непроглядной, а затем схлынула. И на арене соткался из нее Корвин Черный.

Алина судорожно вздохнула и прикипела к его лицу взглядом, напоминая себе, что это не Макс, это не ее Макс. Но сердце забилось сильнее, и скомкала она в кулаках платье.

Одет он на сей раз был не в длинное темное одеяние, а в парадный тидусский костюм, чем-то похожий на праздничные одежды в Песках: на фиолетовую удлиненную рубаху был надет черный местный кафтан — джумали — с серебряным шитьем и короткими, до середины плеч, рукавами, а на ногах были брюки чуридаши — широкие на бедрах и суженные на щиколотках. На ногах — серебряные плоские сандалии. Костюм был тидусским, а сдержанность его — истинно гёттенхольдской, и это тоже было стежком в сшивание новой нации.

На рыжем Тротте все это должно было казаться смешным, но выглядело, пусть и непривычно, но мрачновато и торжественно.

— Мой народ, — сказал он и оглядел всех, кто пришел к нему сегодня, и льдистой крошкой его голос коснулся кожи. — Сегодняшний день возвещает новый отсчет дней темного дома. Сегодняшний день — это начало нашей общей истории. Ваши имена запомнят, потому что именно вы ляжете опорными камнями в основу нового государства, имя которому будет Нахтанга, Тьма, дарующая радость. Будьте верны ему, и помните, что дело страны важнее личного обогащения и обид. Служите ему верно, и государство воздаст вам сторицей. Я могу основать его, но строить и растить его будете именно вы, люди. Тяжелая это доля, но и благодарная, и почетная в веках. И теперь я говорю — дом Гёттенхольдов, дом темной крови возрожден и будет у дома и страны глава, ваш повелитель!

Запели служители хвалебную песнь тому, кто и так стоял перед ними на арене, запели, призывая опустить корону на голову достойнейшего и сильнейшего потомка. С каждым ударом гонга, с каждым напевом воздух на Арене становился все холоднее.

И вдруг корона засияла зеленью и поплыла к Ворону. Он протянул руки — та потерлась о ладони как старый пес, и Алина, глядя на все происходящее в какой-то прострации, вдруг вспомнила дубы в роще Макса и отстраненно задумалась, не являются ли венцы-артефакты вместилищами стихийных духов, которые подчиняются правилам своих создателей и безошибочно определяют сильнейшего?

А затем Ворон взял и надел венец себе на голову.

И холм содрогнулся. Вынырнули из-под пола сомнарисы, закружили под потолком. Ринулись во все стороны холодные потоки — и у всех темных за спинами раскрылись полупрозрачные темные крылья. Едва слышно выматерился на блакорийском фон Съедентент, ахнула Виктория, что-то пробормотал Алекс Кате и пищащим от радости детям.

А Алину в этот момент ударило осознанием. Если Жрец сейчас в теле Макса и себя в этом теле короновал, то это значит?..

— Да как так-то! — пробормотала она возмущенно и встала. За ней стали подниматься остальные, кланяться Ворону. Шум поднялся невообразимый. А она стояла и негодующе смотрела на бога. И, кажется, он ее взгляд почувствовал, потому что посмотрел на нее и едва заметно покачал головой.