Беспринципная (СИ) - Резник Юлия - Страница 13

— Ну как ты?

— Плохо, Зоечка. Но врач говорит, могло бы быть гораздо хуже, если бы не вы… — из глаз матери льются пьяные слезы. Дальнейший сценарий мне знаком наизусть, поэтому я просто киваю, когда она опять начинает божиться, что больше никогда… Что вот теперь-то она точно завяжет! В безнадёжной ситуации с матерью есть лишь один положительный момент — она давно перестала отрицать свою проблему. Жаль, что ей не хватает воли, чтобы с ней справиться. И не хватит. Тут я не питаю иллюзий.

Чувствую на спине любопытные взгляды теток с соседних коек. Невольно веду плечом, будто сбрасывая их с себя…

— Ну, а ты как, доченька? Как младшие?

— Сегодня документы в вуз подавала, — знаю, дурость! Но так хочется похвастаться, и этим сучкам, что на нас пялятся с такой брезгливостью, утереть нос.

— Ох, а когда узнаешь, поступила ли?

— Да я же на целевой. Поступила, считай.

Мама что-то еще говорит. Радуется, плачет, естественно. Порой я даже завидую, что для нее это, как, блин, с горы катиться. Я же и вспомнить не могу, когда в последний раз лила слезы. Есть ощущение, что те зацементировались внутри меня, и теперь только скребут изнутри, не в силах выплеснуться наружу.

— Вот ты молодец у меня, девочка… Учиться будешь. Умной станешь, — продолжает бубнить мама, вытирая лицо краешком больничной простыни. — А там и братьям-сестрам поможешь.

— Я уже умная, — хмыкаю, прикрываясь шуткой, как бронёй, а внутри такая злость взвивается! Вот какого хрена она на меня опять перекладывает ответственность?! Это же ее дети!

— Зоенька… А Арман Вахтангович… — мама мнётся, сглатывает, и я уже понимаю, к чему она клонит. — Это ведь он помог?

— Ну, помог, — киваю, стараясь не показывать, как у меня внутри всё сжимается. — На него тетя Ануш с Седкой насели — ну и…

— Ага. Ты береги его, доченька… Такие мужчины — они… — глаза у матери делаются почти трезвыми, даже голос меняется. — Они на дороге не валяются. И не смотри так. Я всё понимаю. Всё вижу.

— Хватит, мам, — прошу я чуть резче, чем надо. — Лечись. Думай о себе. А не о мужиках!

— Да я же не об этом совсем! Скажешь тоже. Просто… Ты у меня хорошая. Правда. Я — никудышная мать, Зоенька. Но ты… Ты не повторяй мою судьбу. Поняла?

И вот тут в горле встаёт ком. Такой плотный, что мне приходится отвернуться. Чтобы не поддаться. Не сорваться. Не сказать, что она не оставила мне, мать его, выбора не беречь! Чтобы не повторить, ага… Чтобы вырваться из этого замкнутого круга!

— Пойду я. Младших еще ужином кормить, кур закрыть. У тебя всё нормально? Всего хватает?

— Хватает, — кивает она и внезапно тихо добавляет: — Спасибо, что пришла.

Когда выхожу, солнце уже садится. Оранжевый свет режет глаза. И, может, именно от этого они предательски щиплют.

Еще час тряски до дома да приготовленный наспех ужин выматывают так, что я валюсь в кровать, когда и восьми нет. Среди ночи просыпаюсь, как от толчка. Прислушиваюсь к себе. Внутри зудит смутное беспокойство. Ворочаюсь с бока на бок, а потом понимаю, что таки забыла закрыть курятник! А у нас ласка промышляет. В прошлом году Сидоровым всю птицу передушила.

Вскакиваю с кровати так резко, что одеяло спадает на пол. Ноги с глухим шлепком касаются пола, и я, матерясь себе под нос, выскакиваю на улицу, готовая к кровавому экшену. Но там на удивление тихо, только стрекот кузнечиков, да редкое уханье совы доносится откуда-то с окраины.

Сбегаю по ступенькам босиком, едва не навернувшись. Калитка предательски скрипит, и я злюсь — наверное, проще сказать, что в этом доме не требует починки! Но сейчас не до этого.

У курятника темень — хоть глаз выколи. Подхожу, хлопаю ладонью по двери, слышу испуганное шебуршение внутри — живы, слава богу. Проворачиваю щеколду, подпираю дверь обломком кирпича, радуясь, что все обошлось, и вдруг слышу странные глухие звуки, доносящиеся с соседнего участка. Один, второй, третий… Подхожу ближе, и к этим звукам примешивается то ли свист сорванного дыхания… то ли из последних сил сдерживаемые рыдания.

Сердце оступается. Я приподнимаюсь на цыпочки, всматриваясь в темноту. Задний двор Гаспарянов как на ладони, хоть и в полутьме. Свет давно уже не горит. Даже обычно подсвечивающиеся дорожки темные.

Пробираюсь ближе, пригибаясь, словно воришка. И вижу его. Арман Вахтангович в одних низко сидящих трениках, потный, разгоряченный и злой молотит кулаками по подвешенной на старой липе боксерской груше. Рядом на табурете валяется наполовину опорожнённая бутылка коньяка. И ни стакана тебе, ни закуски…

— Сука-сука-сука, — сипит он и смачно бьет с правой. Груша взвизгивает на цепи и раскачивается обратно. Арман Вахтангович перехватывает её и, отдышавшись, бьёт снова, но уже левой. Плечи его ходуном ходят. Спина мокрая от пота. На костяшках кровь — он даже не удосужился надеть перчатки!

— Ты, сука, не сдашься, слышишь… Встряхнись! — выдыхает он, и я не сразу понимаю, к кому обращены слова. То ли к груше, то ли к себе. То ли к тёте Ануш.

Я его никогда таким не видела. И этот приступ ломающего отчаяния бьет меня кулаком под дых. Нужно уйти! Это слишком интимный момент. Слишком личный… Но когда я уже решаюсь отступить в тень, Арман Вахтангович обхватывает руками грушу и со всей дури бьёт лбом по мешку — глухо, с грохотом, так, что я вздрагиваю, и, задыхаясь, опускается на колени. И тогда я делаю ровно противоположное — подбегаю к нему. Ну, не могу я оставить его вот так — одного, в траве, ставшей свидетельницей его бессилия. Он ведь даже не плачет. Просто сидит, запрокинув голову, и дышит, как выброшенный на берег карась.

Решительно распрямляю плечи и подхожу ближе. Арман Вахтангович замечает меня не сразу, хоть я совсем не таюсь. Вскидывает голову, лишь когда я опускаюсь рядом и тихонько зову его: «Эй!». Лицо его мокрое — то ли от обильного пота, то ли от скупых мужских слёз. Влажные от испарины волосы собрались в крупные кольца, щеки налились кровью.

— Ты чё тут делаешь? — сипит он, впиваясь в меня колючим, абсолютно бешеным взглядом.

Глава 9

Зоя

Я никогда его не боялась, а сейчас становится как-то жутко. Отползаю, переставляя по земле руки и пятки, чащу:

— Посреди ночи вспомнила, что забыла закрыть курятник, ну и…

— Что ты делаешь на моем участке?!

— Говорю же! Кур хотела закрыть, когда услышала шум. Пришла посмотреть! А вдруг воры?!

— Посмотрела?! — рычит.

— Да! — не менее резко бросаю и я.

— А теперь свали с глаз долой.

Говорит, а сам этими самыми зенками меня буравит. Ну, и что не так?! Опускаю взгляд и охаю, понимая, что серебристый лунный свет превращает мою истлевшую от времени футболку в ничего не скрывающую марлю. Руки машинально взмывают вверх. Первое желание, конечно, прикрыться, но… Какого черта? Разве это не тот самый шанс сдвинуть все с мертвой точки?

— Не уйду!

— Зоя… — каким-то немыслимым усилием воли он все-таки берет себя в руки. Трясет головой…

— Даже не проси! — перебиваю сбивчивым шепотом. — Я не брошу тебя в таком состоянии. Ты не справляешься.

На этом слове он хмыкает.

— Справляюсь. Просто у каждого свой способ, ясно?

Ага. Видела я эти способы. Подползаю поближе. Беру его окровавленную руку.

— Свали, — шепчет он. Беззлобно. Скорее как-то… обреченно, что ли?

— Свалю! — огрызаюсь. — Только руки тебе обработаю.

Его огромные, как лопаты, ладони дрожат. Я скручиваю крышку с бутылки Арарата. И плещу на сбитые костяшки.

— Арх… — рычит Гаспарян.

— Дезинфекция. Ты же не хочешь подхватить столбняк? — наклоняюсь над ним и дую, глядя в масляные глаза. Арман Вахтангович с шумом втягивает воздух и вдруг замечает:

— Я думал, она выдержит. Думал, и с этой химией справится, как с предыдущими. Упертая ведь. А врачи говорят, ни черта. Эта е**чая опухоль не поддается…