Господин следователь. Книга 11 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 1

Господин следователь. Книга 11

Глава 1

Правило мертвой руки

— Иван, а на кой ты мне эту мерзость притащил? — с недовольством поинтересовался мой лучший друг — исправник Череповецкого уезда, когда я рассказал свою историю и раскрыл дерюжный мешок, демонстрируя «посылку». — Думаешь, я отрубленных рук никогда не видел?

Офицер-фронтовик наверняка видел отрубленные или оторванные снарядом руки, но я-то такое увидел впервые.

— А куда мне ее девать? — удивился я.

— Выкинул бы, да и весь сказ, — хохотнул Абрютин.

Выкинул бы… Куда ее выкинешь? На помойку? Так мигом какой-нибудь пес отыщет, начнет таскать по Череповцу мертвую руку. Вот весело будет!

Закопать? Тоже не вариант. Выйду с лопатой в огород (а лопата у меня вообще есть?), начну копать. Землю уже морозцем прихватило, замучаюсь. Неглубоко закопать — опять-таки какая-нибудь псина разроет, а глубоко — лень. Соседи еще интерес проявят и отправятся проверять — что там его высокоблагородие закопал? Вдруг клад?

Можно бы еще положить в мешок пару камней, да утопить посылку в Шексне, но до реки идти, а вода уже льдом покрылась.

И, вообще, нужно разобраться — откуда взялась рука и какая сволочь ее прислала?

Стало быть — следует доложить полицейским властям. А власти, вишь, выкинуть предлагают.

— Как скажешь, — покладисто согласился я. — Скажешь, что нужно выкинуть, так и выкину.

— Да ладно, я же шучу. Ты все правильно сделал, — сказал Василий. Прихватив мешок с коробкой, пошел в приемную, где канцелярист уже разжигал самовар. — Илья, как чай нам изладишь, возьмешь мешок и отнесешь Михаилу Терентьевичу. Передашь — исправник велел узнать все, что можно. Возраст, пол — мужской или женский, как руку отпазгнули — отрезали или отрубили. Все ясно? И поскорее.

— Так точно.

Канцелярист принес нам поднос, расставил на столе стаканы, вазочки с баранками и конфетами, потом спросил:

— Ваше высокоблагородие, мне как — сразу идти или вначале вас чаем напоить?

Абрютин посмотрел на меня, усмехнулся:

— Думаю, мы с господином Чернавским, сами в состоянии себе чай налить. А мертвую руку нужно по назначению доставить. Так что — бери мешок, да ступай в покойницкую. Берись осторожно — коробку не опрокинь, не потеряй.

Заметно, что канцеляристу тащиться куда-то с отрезанной рукой не хотелось, но это его дело. Парень вздохнул, демонстрируя покорность. Не судьбе, а собственному начальству.

— Не потеряю, не сумневайтесь.

Илья пошел собираться, а мы с Абрютиным принялись за чай.

Василий Яковлевич, отхлебывая по глоточку, кривил нос, присматривался ко мне, принюхивался, а потом, не выдержав, спросил:

— Иван, это от тебя одеколоном несет? Или мне блазнит?

— От меня, — признался я.

— А что вдруг? Вроде, ты не любитель парфюмов?

— Нет, отчего же, — запротестовал я. — После бритья обязательно личико одеколоном мажу, чтобы раздражения не было.

— После бриться — это понятно. Но ты же никогда так не пах. Словно не коллежский асессор, а приказчик из парфюмерной лавки. Сижу и думаю — чем таким пахнет? Не то бриллиантином, не то духами. Неужто в управе лавку открыли, а я не знаю? А это, оказывается, Ваня благоухает.

— Так я это… — засмущался я, потом признался: — Как посылку открыл, глянул — потом обратно закрыл, в мешок сунул, начал все одеколоном протирать. И стол, на котором ящик стоял, и себя…

— И сколько вылил? — полюбопытствовал Абрютин. — Флакон?

Я только смущенно пожал плечами и кивнул. На самом-то деле израсходовал два флакона — все, что у меня было. Один вчера, когда протирал стол, куда ставил ящик, потом, на всякий случай, протер топор, а следом и все остальное. Утром в сенях примерещился трупный запах — так я еще один флакон извел. Ладно, Кузьма успел удрать, иначе бы и его намазал. А топор, которым крышку открывал, лучше вообще выкинуть, чтобы не думать.

Ну, что поделать, если у меня психоз? Покойников не боюсь, но притрагиваться к ним неприятно. Хуже только лягушку потрогать. Впрочем, не уверен. Покойников иной раз приходится и таскать, и переворачивать, а к лягушкам не прикасался ни в той, ни в этой реальности. Бр-рр.

Надо бы завести бутылку водки для «технических» нужд. Дешевле, раз в десять, и воняет не так убойно. В той жизни, во время ковида, мы с Ленкой держали в прихожей водку, а потом протирали ею упаковки товаров, купленных в магазине. Правда, ковидом мы все равно заболели, но уже к концу карантина и перенесли болезнь довольно легко. Единственное тяжелое последствие — перестал пить чай с сахаром.

Определенно, надо подумать о водке. И польза, и воняет не так, как одеколон.

Но в той жизни спиртовую жидкость мы и на самом деле извели для «стерилизации», а в этой она долго не простоит. Придет в гости тот же исправник, Федышинский, а то и мой кум Литтенбрант прикатит — и все.

— Кошмары ночью не снились? — полюбопытствовал исправник.

Кошмары мне по ночам если и снятся, но лишь такие, что связаны с моим собственным временем. Приснится, что включаю кофеварку, открываю холодильник, становится грустно. А уж про мобильную связь, Интернет, думать не стану.

— Типа — приснилось, что мертвая рука за глотку взяла?

— Необязательно за глотку. Может, за какую иную часть тела — за задницу, скажем, или за мужское достоинство?

— Нет, Василий, определенно, на тебя знакомство с Федышинским плохо влияет, — с досадой ответил я.

— А что поделать? Я ведь живой человек, а не только исправник. И ты на меня влияешь, и Михаил Терентьевич. Куда не кинь — одно дурное влияние. Но, Иван, если уж совсем откровенно — смущен не меньше. Барышни твои посылку видели?

— Избави боже, — перекрестился я. — Леночка дома была, у себя, а Анну, после того, как мы с ее подружками песен попели, я тоже к Десятовым проводил. Посылку потом открывал, один. Ты тоже Вере пока ничего не говори.

— Ты за кого меня принимаешь? Скажу — так она переживать станет, — хмыкнул Василий. — Я уже начинаю раздумывать — пора мне тебя к своей жене ревновать, или нет?

— Нет, пока рано, — совершенно серьезно ответил я. — Вот, если Леночка меня бросит, тогда и начнешь. На дуэль вызовешь, застрелишь. Хотя… У тебя же свояченица есть, незамужняя. Может, за Викторией Львовной поухаживаю?

— Нет, Ваня, тогда уж лучше я тебя к жене стану ревновать. Поверь — начнешь за Викторией ухаживать, дуэль тебе ерундой покажется…. Викторию я очень уважаю, даже люблю, но ты мне друг. А другу плохого нельзя желать.

Виктория Львовна — дама с огромным педагогическим стажем. Мне, лично, она не кажется генералом в юбке, но, как знать?

— Неужели она и тебя застраивает?

— Пытается, — скромно сказал Василий. — Иной раз думаю — не свояченица в доме живет, а теща. Но я домой поздно прихожу, а ее наставления мимо ушей пропускаю.

Эх, Василий, не знаешь ты, что такое теща! А ведь моя бывшая теща — не самый плохой вариант.

— Ваше высокоблагородие, — просунул голову в щель канцелярист. — А если господина Федышинского в покойницкой нет, можно к нему домой идти, где он прием ведет?

— Меркулов, сколько раз тебе говорил — нет такого слова можно! — вызверился Абрютин. — Можно Машку…

Василий собирался сказать — что и где можно, но покосившись на меня, передумал. Видимо, решил младшего товарища страшными выражениями не пугать. И не скажешь отставному офицеру, что я тоже в армии служил. Да что там — про «можно» и «разрешите» знаю с детства. Отец, как-никак, военная косточка.

— Я тебя как-нибудь заставлю тетрадь исписать, — пообещал Абрютин. — Научишься правильно говорить. И экзамены на чин сдавать пойдешь лет через пять, не раньше.

— Виноват, ваше высокоблагородие, забыл. Разрешите к господину Федышинскому домой сходить?

— Разрешаю, — буркнул Абрютин, а потом бросил в спину канцеляриста: — Илья, как придешь, сразу Федышинскому скажи — мол, по важному делу, по приказанию исправника. А не то решит, что ты к его фемине пришел, придется тебя спасать.