Земля под снегом - Миллер Эндрю Д. - Страница 8

Он отправился назад по узким дорогам. С тех пор как ехал сюда, прошло минут сорок, и за это время туман начал редеть. Отдельные сгустки еще висели, запутавшись в ветках деревьев, но небо стало выше. День не обещал быть из тех придушенных дней, чей огонек не разгорается, дней, когда ближе к вечеру отлив старого тумана перекрывается приливом нового.

Он въехал во двор фермы и остановился перед домом. Проголодался уже, но с этим придется подождать. Он вышел из машины и двинулся к большому сараю, который стоял напротив дома в дальнем конце двора. Как и шиппон (он замыкал двор с третьей стороны), как и тележный сарай (отчасти замыкал с четвертой), большой сарай был гораздо старше дома и во многом представлял собой совокупность фермерских починок за полтора века, не слишком качественных из-за нехватки времени и денег. Внизу стены каменно-глинобитные, выше кирпич, еще выше доска, набитая на стойки. Вход был достаточной ширины и высоты, чтобы въехал хороший воз сена. Двери, думалось ему, могли бы служить городскими воротами, над которыми несут караул стражи в кольчугах. Они рухнут последними, переживут здесь всё, будут в итоге стоять сами по себе, как роденовские бронзовые врата в Париже, он видел их, когда был там с подругой (колледж Святой Хильды, специальность – древняя и современная история), с одной из оксфордских, на которых он не женился. Подобные двери не предназначены для такой ерунды, как заурядный приход и уход, и он направился к дальнему концу постройки, к намного меньшей двери; там, отодвинув засов, вошел в сарай, где неизменно стоял вечер. Свет, падая сквозь прорехи в стенах и крыше, прихотливо, как воспоминание, трогал отдельные предметы из всего, что тут в беспорядке хранилось. Автомобиль – «моррис травеллер» – был не очень нужен сейчас. Рулоны проволочной сетки для оград, мешки с кукурузными брикетами, дробилка Брэдли (два больших маховых колеса). Тюки соломы, железная ванна и простертый на боку, точно подстреленный триффид[12], уличный фонарь, который мистер Эрл, по-видимому, хотел поставить во дворе и который там и вправду был бы очень кстати. И животные. По одну сторону, в импровизированном деннике, две коровы с маститом, нехорошие случаи, пенициллин им, кажется, не помогает. По другую в дощатой коробке, которая, возможно, была сбруйной, пока не спилили верхнюю часть стен, – Друзилла, готовая не сегодня так завтра отелиться. Он пошел взглянуть на нее. Она стояла к нему мордой. Угнетенной не выглядела. Это не первый ее отел. Ему, он знал, следовало бы подойти к ней сзади и посмотреть, как там и что, но по ее облику он понял, что она бы этого не приветствовала. «Приду проверю тебя, когда поем», – сказал он. Он не знал, ободрителен ли для нее его вид.

Покончив с делами в сарае, вернулся во двор. От навозной кучи в белом воздухе реяли ленты вони. Он погрел около нее руки. Запах ему не мешал. Он, подумалось ему, уже и не замечает его особенно. Подойдя к шиппону, снял с крючка цепочку и поднырнул головой под балку. Когда он только тут появился, внутри были стойла, но сгнившие. Одним из первых его дел было спилить их и устроить большой костер. В шиппоне стало просторно, его коровы расхаживали там, как им вздумается. Ложились на солому, он кидал им с сеновала сено, давал кукурузу и свекловичный жом. Сухостойные были в поле, еще три коровы в сарае, так что в шиппоне оставались только восемь. Он проверил поилки. Он всегда из-за них нервничал: вдруг окажутся пусты, а он не будет знать, почему, чтó надо исправить и как; но сегодня там была вода, на свету кое-где словно подцветшая. Позже надо будет взяться за тачку, рассыпать свежую подстилку, сосчитать тюки на сеновале, проделать в уме вычисления, постараться понять, сколько зимнего корма, возможно, придется подкупить, и надо будет подумать еще раз о преимуществах силоса – о возможных преимуществах. В этом году он его не заготавливал. Доверился сену. «Хорошее сено, вкусное сено ни с чем не идет в сравнение»[13]. Где-то когда-то он это прочел.

Вышел наружу через проход в задней стене шиппона. Перед ним были заросли шиповника, буддлеи, жимолости, сирени. Все это по-хорошему надо было расчистить, пустить в ход емкости с паракватом[14], которые он обнаружил в мастерской. Но весной тут все кишит птицами, а позже выстреливает зонтиками и острыми соцветиями – сладко пахнущими, непокорными и милыми. На это любуется, глазея сквозь решетчатую калитку своей выгородки, бык. Каждый день у них противостояние. Билл сверлит взглядом быка; бык иногда смотрит ему навстречу, но чаще не уделяет ему внимания. Бык, несомненно, опасен. О быках молочной породы идет дурная слава. Достаточно ли высока калитка? Происшествий пока не было – именно что пока, и бык поселился в его сновидениях, существо, у которого в мыслях некая дверь, качающаяся туда-сюда, и не дай бог тебе оказаться в них с неудачной стороны.

Быка он купил летом на ярмарке в Йовиле[15]. Он стоял, налегая на перила загона, со старым Ричи, и тот вдруг показал двумя скрюченными пальцами: «Вон того бери, самое оно тебе будет». Перед этим они пили в гостинице «Русалка». Он сидел там с Ричи и еще с четырьмя или пятью, с коренными сомерсетцами в костюмах для ярмарки. Наверняка у каждого в каком-нибудь из карманов лежал на всякий случай моток веревки. Не фермерствующие джентльмены, не зажиточные землевладельцы – нет, по большей части арендаторы. Слушать их разговор – как Чосера слушать. Скрытные, хитроватые, забавные. Приглашение в их компанию было для него безусловной честью, ибо они считали себя, и небезосновательно, солью земли. Они, и особенно старый Ричи, давали ему советы, которые он прятал в надежные места, как золото. Но пить с ними! Они с детства привычны к скрампи, крепкому сидру. Иные, он видел, подливали туда четверть пинты джина. Алкоголь не был ему в новинку, его вырастили люди, которые лишь малую часть дня проводили без спиртного; но сидр дело особое, у него свои законы. В общем, купил он быка, потому что был под градусом, был, может быть, в шаге от галлюцинаций, но главным образом потому, что не хотел разочаровать наставника. Двести гиней! Почти все, что скопил, и, безусловно, больше, чем в разумном состоянии мог себе позволить. Другие фермеры стояли и смотрели. Никакой возможности понять, что у них на уме, правильно, по их мнению, он поступил или свалял дурака. Они знали, что он не из фермерской семьи, это по нему видно. Кое-кто, может, знал, из какой он семьи, хотя мир его отца мог существовать у них в головах только как причудливая игра теней: дом окнами на лондонскую площадь, автомобили, «бизнес», о котором время от времени что-то просачивалось в газеты, хотя пока еще не в «Сомерсет стандард» и не в «Вестерн газетт».

Что все же с этим быком не так? И, будь он тогда трезв, заметил бы он неладное? С лета бык осеменил только трех из его коров (Друзилла ждала теленка от соседского быка). Айрширские ему не по вкусу? О ком он грезит по ночам – о джерсейках с длинными ресницами? О симпатичных крупнокостных голштинках? Рита сказала, что он тонко чувствующий бык и должен быть в настроении. Он в ответ спросил ее, не зажечь ли ему для быка свечи. Может быть, одеться как официант-итальянец? Сыграть на аккордеоне? Ей это понравилось, она засмеялась, с жаром сказала: да! Но он не находил быка смешным. И не знал, что с ним делать. Можно было бы спросить ветеринара, но ветеринар ездит по фермам и, не исключено, рассказывает фермерам байки, сидя на кухне за кружкой чая: «Этот, с Мокрой фермы, купил, понимаешь, быка, а бык у него…»

Он постучал золотым свадебным кольцом по стальной калитке. Бык моргнул.

– Смотри, время у тебя уходит, – сказал ему Билл.

Он прошел через шиппон обратно во двор. У скобы для очистки обуви при входе в дом стянул с ног сапоги. На кухне кошка спрыгнула со стола, где вылизывала кастрюлю из-под спагетти. Прыжок не был паническим, она ни от чего не спасалась, просто заняла более защищенную позицию под столом. Около кастрюли стояла корзинка с яйцами. Яйца не были вымыты, кастрюля тоже.