Красавчик. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей - Страница 29

В полночь Юрий Григорьевич ушёл спать. Напоследок прадед пообещал, что завтра снова меня разбудит: в воскресенье займёмся учёбой пораньше. Уже через десять минут после этого я услышал храп Юрия Григорьевича. Завистливо вздохнул. Потому что сна у меня не было пока ни в одном глазу. Хотя я чувствовал себя неплохо: уже не осталось и следа головной боли (по возвращении из кинотеатра я всё же разок потревожил внутренний компас — сделал это больше из упрямства, чем из необходимости). Я уселся в кресло, положил на журнальный столик тетрадь с результатами спортивных соревнований, листы бумаги и ручку.

Пробормотал:

— Дырявая у меня память. Так… что там я учил? Кубок европейских чемпионов семидесятого и семьдесят первого годов? Прекрасно. Проверим, так ли плохо я запоминаю. Итак…

Я придвинул к себе бумагу и по памяти записал: «04.11.1970 „Базель“ — „Аякс“: 1:2. 04.11.1970 „Легия“ — „Стандард“: 2:0…»

В воскресенье днём мы с Юрием Григорьевичем отправились в Парк культуры и отдыха имени Дзержинского. Я не сразу сообразил, что сейчас за этим именем скрывался Останкинский парк. Мой прадед пояснил свою идею тем, что с удовольствием полюбуется на построенную «меньше двух лет назад» Останкинскую телебашню. А заодно, сказал он, продолжим моё обучение (которое я теперь называл не иначе, как «мучение») на природе и на свежем воздухе. Холодное умывание и чашка кофе не избавили меня от сонливости. Юрий Григорьевич усмехнулся и сообщил, что «там» я проснусь быстро.

Около выхода со станции метро «ВДНХ» нас встретила Варвара Юрьевна. Она сообщила своему отцу, что «всё подготовила». Только тогда я узнал, что эта парочка моих родственников сговорились ещё вчера. Юрий Григорьевич решил разнообразить моё обучения (моё мучение) — перенёс его в парк Дзержинского. Бабушка Вера сегодня утром спрятала в парке четыре предмета. Она объявила, что станет сегодня моим ассистентом при использовании «поиска». Я невольно вспомнил наши с ней прежние занятия (тогда, в детстве), когда бабушка прятала от меня новые игрушки и конфеты в своей квартире.

По пути к входу в парк Варвара Юрьевна всё же вспомнила о просмотренном вчера вместе с нами фильме. Признала его «неплохим», подбор актёров назвала «средненьким». Сказала, что лет через десять этот фильм уже никто и не вспомнит. По её словам, пересмотрят его в будущем снова разве что поклонники Елены Лебедевой. Да и то, лишь «из-за той сцены купания», потому что «мужикам такое нравится». При этом Варвара Юрьевна посмотрела на меня и усмехнулась. Она укоризненно покачала головой, когда Юрий Григорьевич признался: посмотрел «Три дня до лета» в третий раз, и «с удовольствием» посмотрит его в четвёртый.

Варвара Юрьевна покачала головой и с печальным вздохом произнесла:

— Всё с вами понятно. Сын пошёл в отца. Бабники.

Мы с Юрием Григорьевичем переглянулись и обменялись ухмылками.

У входа в парк я полюбовался на портрет Ленина, на табличку с надписью «МПКиО имени Дзержинского», прочёл на баннере: «Да здравствует коммунизм — светлое будущее всего человечества!» Отметил, что ни Варвара Юрьевна, ни Юрий Григорьевич на эти достопримечательности не взглянули. Они перешагнули бордюр и направились в парк. Рассматривали при этом не архитектуру и вывески, а лица и наряды прохожих. Я уклонился от летевшего мне в лицо облака табачного дыма, перешагнул лежавшие на асфальте окурки. Взглянул на хорошо знакомую мне часть Москвы: на Останкинскую телевизионную башню.

Первый предмет в парке я отыскал быстро — бабушка его спрятала около памятника Дзержинскому. Но энергию платка я не ощутил. Перед вторым поиском мы выдержали получасовую паузу. Я помассировал в это время виски, Юрий Григорьевич обсуждал с дочерью план моего дальнейшего обучения (в общих чертах он звучал, как 'дорогу осилит идущий). Бабушка Варя разглядывала меня без особого стеснения — словно всё ещё не определилась с отношением ко мне. Я тоже на неё поглядывал: сообразил, что её фигура и жесты напоминали мамины (в двухтысячном году моей маме исполнилось сорок восемь лет).

Второй «поиск» затянулся почти на десять минут. Не по моей вине. Стрелку компаса я ощутил быстро. Вот только бабушка схитрила: к лежавшей около скамейки расческе мы шли не меньше трёх сотен метров. Всё это время я держал Варвару Юрьевну за руку, удерживал внимание на «стрелке» и сжимал в кулаке всё ещё «бесполезный» платок. Платок во время этой попытки никак себя не проявил, сколько я ни прислушивался к своим ощущениям. Зато ожидаемо усилилась головная боль. Она уже не казалась лёгким покалыванием — настойчиво прожигала мне мозг, словно надеялась сократить время сегодняшних занятий.

Я отыскал в траве расчёску, вернул её бабушке.

Показал прадеду платок и сказал:

— Ничего нового. Ни покалываний, ни онемения. Башка раскалывается.

Юрий Григорьевич сощурился.

— Сергей, всё это время, пока мы сюда шли, ты ощущал эту свою стрелку? — спросил он.

Я усмехнулся, сжал руками голову, ответил:

— Не только её. Думал, что мой мозг расплавится. Где там уже эта твоя «жизненная» энергия?

— Кхм.

Юрий Григорьевич покачал головой.

— Как долго ты способен удерживать внимание на «поиске»? — спросил он. — Я имею в виду, без перерыва: как сделал это сейчас.

Я пожал плечами.

— Не знаю. Ни разу не засекал время. Но минут пять-десять обычно могу.

Юрий Григорьевич снова кашлянул — на этот раз он это сделал будто бы озадаченно.

— Напомни мне, Сергей, завтра. Засечём время. Мне интересно.

— Какой у тебя рекорд, де… папа? — спросил я.

— Нет у меня таких рекордов, — ответил Юрий Григорьевич. — Обычно я только узнаю направление. За руку с ассистентом я пока при «поиске» не разгуливал. Мне такое, признаться, даже на ум не приходило.

Мой прадед покачал головой и сообщил:

— Но я попробую. Обязательно попробую.

…Сегодня в Москве светило солнце, в густых кронах деревьев Парка имени Дзержинского щебетали птицы. По парку разгуливали советские граждане: мамаши с колясками, влюблённые парочки, родители с детьми. Варвара Юрьевна рассказывала нам о жизни своей дочери. Дед при этом мечтательно улыбался (будто бы уже воображал себя прадедом). Я бабушкины слова слушал вполуха (готовился к третьему испытанию). Третий «поиск» я сделал только через два часа после второго. Сегодня мне третье за день обращение к внутреннему компасу далось с большим трудом и с сильной головной болью.

Юрий Григорьевич взглянул на брелок с изображением Московского Кремля (я нашёл его в траве под кустом), перевёл взгляд на моё лицо и покачал головой.

— Четвёртого «поиска» сегодня не будет, — сказал он.

— Папа, а как же моя заколка? — спросила Варвара Юрьевна. — Красная. Которую ты мне подарил, помнишь?

— Забирай её. Сергею на сегодня достаточно.

— Папа, ты думаешь, я помню, где она?

Бабушка развела руками.

Мой прадед усмехнулся и покачал головой.

Заколку отыскал под деревом Юрий Григорьевич. Для «поиска» он воспользовался платком с кровью Гарина. Опробовал мой метод: прогулялся по парку за руку со своей дочерью.

Предельное время моего единовременного контакта с «внутренним компасом» мы с прадедом определили в понедельник вечером. Засекали время дважды. Оба раза я ощущал стрелку ровно одиннадцать минут и восемь секунд. Моя голова при этом не взорвалась от боли. Словно при работе со способностью засчитывалось количество призывов к «внутреннему компасу», а не продолжительность работы со способностью.

Поэкспериментировал с «поиском» в понедельник и мой прадед. Мы не без удивления обнаружили, что Юрий Григорьевич непрерывно ощущал сигнал спрятанной в квартире вещи то же самое время: ровно одиннадцать минут и восемь секунд. Хотя он и использовал при «поиске» окровавленный платок. От повторного испытания своей способности мой прадед отказался. Он заявил, что не видит в том необходимости.