Красавчик. Часть 2 (СИ) - Федин Андрей - Страница 2

Сан Саныч и Юрий Григорьевич замолчали при моём появлении. Они оглядели меня с ног до головы.

— Всё ещё занимаешься спортом, Красавчик? — спросил Александров.

— На борцовском ковре уже пару лет не был, — ответил я. — Но грушу покалачиваю и в тренажёрке бываю регулярно… бывал.

— Что такое тренажёрка? — поинтересовался Юрий Григорьевич.

— Тренажёрный зал. Там занимаются со штангой, с гантелями, с гирями, на силовых тренажёрах…

— Кхм.

— Тяжёлой атлетикой, что ли?

— Ну… типа того.

— По тебе заметно, — сказал Александров. — Парень ты крепкий, подтянутый. Бабы, небось, на море о тебя глаза сломали?

Я усмехнулся, замер в шаге от кухонного стола. Мой прадед сейчас занимал место, на котором я полчаса назад пил кофе. Сан Саныч сидел спиной к газовой плите. Я отметил, что едва ли не все лежавшие на столе предметы за время моего отсутствия сменили своё местоположения на столешнице. Чуть сместились к окрашенной в голубой цвет стене стопки советских денег. Российские рубли теперь лежали вперемешку с долларами — рядом с моими паспортами. Около бутылки с туалетной водой и тюбика с пеной для бритья я заметил футляр из-под очков. Сами очки (в широкой оправе) блестели стёклами на лице у Юрия Григорьевича.

— Скажи-ка нам, внучок, — произнёс Юрий Григорьевич, — как долго ты будешь в Москве?

Я скрестил на груди руки и ответил:

— До октября точно.

— Кхм.

— А что случится в октябре? — спросил Сан Саныч.

— В октябре я из Москвы уеду.

Я улыбнулся — продемонстрировал прадеду и Александрову ровные ряды отбеленных зубов.

— Почему именно в октябре? — спросил Юрий Григорьевич.

— Есть на то причина, дед. В октябре откроется окно возможностей. Или приоткроется железный занавес. Это как посмотреть. В октябре я отсюда свалю. Из Советского Союза. Делать мне здесь нечего. Совершенно. Я вам об этом уже говорил.

Сан Саныч хмыкнул и уточнил:

— В Париж?

— Не сразу, Сан Саныч. Но в Париже побываю обязательно. С детства этого хотел. Говорят, с Эйфелевой башни открывается хороший вид. Вот я это и проверю. А ещё загляну в Лувр и на Елисейские Поля. В общем, прогулка по Парижу в моих планах есть.

Александров и мой прадед переглянулись.

— Знаешь французский язык? — спросил Юрий Григорьевич.

— Нет, но в школе учил английский. Худо-бедно говорю на нём. Иностранцы меня поймут — проверено.

Сан Саныч сощурился.

— Ты способный парень, Красавчик, — сказал он.

Александров ухмыльнулся, взмахнул руками — потоком воздуха потревожил советские банкноты.

— Кхм.

Мой прадед поправил на лице очки.

— Сергей, нас сейчас интересует другая твоя способность, — произнёс Юрий Григорьевич. — Та, которую ты назвал «поиск» или «внутренний компас». Поясни нам, Сергей, что именно ты подразумевал под этими словами?

Я пожал плечами. Вкратце описал, как нахожу потерянные или спрятанные предметы. Рассказал, что эту способность я обнаружил ещё в детстве. Точнее, нашёл её, когда играл с бабушкой. Бабушка Варя рассказала мне, что похожая способность была у её отца, моего прадеда. Мне эта способность сразу не понравилась. Потому что после «поиска» всегда болела голова. Обычно я пользовался этим внутренним компасом, чтобы удивить приятелей или победить в споре — но очень редко. Чаще я разыскивал потерянные бабушкой ключи: бабушка Варя их часто теряла в своей квартире, когда я был ребёнком.

Сан Саныч взглянул на моего прадеда.

Юрий Григорьевич кашлянул и спросил:

— Получается, ты можешь отыскать что угодно?

Я пожал плечами.

— В принципе, да. Если человек точно знает, что мы ищем. Или кого ищем.

— Людей тоже находишь? — спросил Александров.

— Пробовал один раз. На море. Получилось.

Я рассказал, как прошли Васины поиски — в пансионате «Аврора».

Мой прадед снова кашлянул и сказал:

— Продемонстрируешь нам свои способности, Сергей?

Я невольно скривил губы.

— Надо, внучок, — добавил Юрий Григорьевич. — А уже после этого мы с тобой поговорим… о Елене Лебедевой.

Я пожал плечами, ответил:

— Ладно, дед, уговорил. Кто мой подопытный? Что ищем?

— Подопытным буду я, — сообщил Юрий Григорьевич.

Он поднялся со стула, указал мне на дверной проём и сказал:

— Проходи в большую комнату, внучок. Поэкспериментируем там.

Большую из двух жилых комнат мой прадед сейчас использовал, как гостиную — это я понял ещё при первом её беглом осмотре. Теперь я вновь в неё вошёл и снова тут огляделся — на этот раз внимательнее. Снова отметил, что почти все находившиеся сейчас в гостиной предметы сегодня увидел впервые: и старенький сервант, и застеленный лоскутным покрывалом диван, и стоявший около окна столитровый аквариум (там сейчас лениво плавали пёстрые рыбки, названий которым я не знал). А вот висевший на стене над диваном ковёр я вспомнил — в моём детстве он лежал в этой же комнате на полу (лет пять назад папа отвёз его в гараж).

Я замер посреди комнаты, подтянул так и норовившие соскользнуть с меня трусы. Мазнул взглядом по приоткрытой форточке (на улице кричали дети, невидимые из-за густой листвы кустов, и чирикали птицы). Взглянул на шагнувших вслед за мной через порог Юрия Григорьевича и Сан Саныча. Я снова отметил, что Александров был того же роста, что и его сын Аркадий. А мой прадед если и выглядел ниже меня, то только из-за своей сутулости. Я заметил в зеркале на стене своё отражение. Первым делом привычно проверил рельеф мускулатуры. Только затем увидел, что глаза моего прадеда походили не только на мамины, но и на мои.

Юрий Григорьевич потёр пальцем переносицу (очки он оставил на кухонном столе) и сказал:

— Ну? Что мне делать, внучок?

— Что будем искать, дед? — спросил я. — Выбери то, что находится сейчас в квартире: на улицу я сейчас не побегу.

— Хорошо. Кхм. Выбрал.

Сан Саныч прошёл мимо меня и уселся на диван: бесшумно, пружины под ним даже не скрипнули.

— Опиши мне этот предмет, — сказал я.

— Это носовой платок, — сообщил Юрий Григорьевич. — Из хлопчатобумажной ткани. Изначально он был белым, с жёлтой каймой. Сейчас он чуть надорван. Разрыв примерно сантиметровый. Около разрыва есть сделанная вручную вышивка: красный цветок, похожий по форме на ромашку. Ширина платка примерно тридцать сантиметров. Кхм. Платок пропитан кровью. Человеческой. Сейчас кровь на платке уже высохла. Она похожа на ржавчину. Запах у неё слабый, металлический.

Мой прадед развёл руками и спросил:

— Достаточно подробно?

Я кивнул.

— Сойдёт.

Я описал Юрию Григорьевичу наши с ним дальнейшие действия — тот слушал меня, кивал. Спросил, почему я прикоснусь рукой к его голове. Я ответил, что прикосновение именно к голове не принципиально (могу взять и за руку), но обычно так мои действия выглядели эффектнее. Прадед с серьёзным видом кивнул: показал, что «принял» мои пояснения. Прикрыл глаза и сообщил: «Готово. Представил». Я с небольшой задержкой всё же взял его за запястье, а не дотронулся до исчерченной морщинами кожи на лбу. Тоже на секунду зажмурился и прислушался к своим ощущениям. Воображаемая стрелка качнулась.

Я скривил губы (в мои виски вонзились две иглы боли) и сказал:

— Вот там он находится. В той стороне.

Я указал рукой на стену комнаты, за которой некогда находилась моя, а затем родительская спальня; теперь (в семидесятом году) в той комнате спал мой прадед. Я не выпустил руку Юрия Григорьевича, повёл его к порогу. Прадед послушно двинулся за мной. Скрипнул паркет у меня за спиной — там поднялся с дивана Сан Саныч. Только сейчас я сообразил, что по выработавшейся ещё в детстве привычке обходил скрипучие планки паркета стороной. Я вышел в прихожую. Прадед последовал за мной. Стрелка компаса тоже сдвинулась. Теперь она чётко указывала в угол тесной спальни на накрытую пледом тумбу.

В спальню я не пошёл, замер у её порога.

Выпустил руку прадеда и указал на тумбу.